В остальном наши спектакли шли в Джакарте обычным порядком. За кулисами нервничали из-за колебаний напряжения в электросети и ржавеющего магнитофона, а публика была прекрасно настроена и благодарна. Газеты помещали очень хорошие отзывы, актеры не знали, куда девать цветы, а как-то нам даже торжественно сообщили, что для нас приготовлен совсем маленький тигренок, которого мы можем взять с собой для брненского зоологического сада. Мы уже переживали приятное волнение, обсуждая, как будем продолжать свой путь со зверенышем, но вдруг узнали, что он издох. Семья, которой поручили уход за ним, дала его маленькой дочке, та укладывала его спать к себе в кроватку, и там он как-то задохся.
Нас роскошно компенсировали другими подарками, но мы о потере этого звереныша, разумеется, очень жалели. И кто-то с завистью в голосе говорил о девочке, которая впоследствии сможет рассказывать, что во сне придушила тигра.
Самым верным нашим проводником на Яве был юноша по имени Салим. Сначала он раздражал нас, потому что показался слишком заботливым, постоянно говорил о нашей безопасности и осложнял каждый наш шаг. Представился он как простой писарь, секретарь какой-то канцелярии, но обладал удивительной властью. В кино он устроил так, что нас впустили первыми и лишь после того, как мы заняли целый ряд кресел, пропустили остальных посетителей. Уйти он нам позволил лишь последними, причем под охраной солдат в шлемах.
Впоследствии нас постепенно убедили, что в стране, где происходят вооруженные выступления мятежников, такая осторожность обоснованна, и мы в конце концов даже полюбили милого Салима. Он был высок, тщательно причесывал свои волнистые волосы, губы у него были такие крепкие, что он играючи снимал ими жестяные колпачки с бутылок пива и лимонада. Читатели рассказов Колдуэлла, вероятно, помнят, как такая способность помогла одному из его героев сделать карьеру в обществе.
Салим ходил, так же как и мы, без пиджака, но однажды произошел неприятный случай. Что-то тяжелое, очевидно засунутое им под рубашкой за пояс брюк, выскользнуло и через штанину упало на землю. Это был револьвер.
— Смотри, у тебя подвязка упала, — окликнули мы Салима, и он, побагровев, быстро нагнулся, чтобы поднять револьвер и сунуть его в карман.
Салим был самоотверженным и сентиментальным, в течение пятнадцати дней он из-за забот о нас не имел ни минуты покоя и все-таки искренне плакал, прощаясь с нами. Ко всему он еще влюбился в одну из наших девушек и не пользовался взаимностью. «Кишми», — говорил он ей, а она отвечала: «Да нет же, меня зовут Иржина». Лишь гораздо позже мы сообразили, что он хотел сказать: «Kiss me» — просил поцеловать его.
Он был родом с Сулавеси — большого острова, который на старых картах называют Целебесом, — и любил рассказывать о нем. Правда ли то, что говорят об амоке, интересовались мы, например, и он смеялся:
— Конечно, правда. Кинжал «крис» у нас легко вынимают из ножен: чик-чик — и готово. Когда двое парней задираются и слишком долго угрожают друг другу, их обоих одевают в один саронг, повернув лицами в разные стороны. Там, в узком пространстве, они могут распороть друг другу животы. Нравы у нас дикие, но все прекрасно: девственные леса, чистое море, великолепные фрукты…
— Почему же ты уехал на Яву? — спрашивали мы.
— У меня умер отец, а здесь мне предложили место писаря.
— А кем был твой отец?
— Работал в полиции, так же как я, — ответил наш милый Салим и лишь потом сообразил, что снова что-то выронил.
ИСКУССТВЕННЫЙ ПЕЙЗАЖ
Не знаю, что служит для вас мерилом красоты пейзажа, но я понял бы восхваление высоких гор. Не рассердился бы, если бы вы предпочли задумчивое озеро, морской прибой или сосновый лес на скалах. Так будьте же снисходительны к признанию, что меня больше всего волнует пейзаж, в котором чувствуется прикосновение руки человека, местность, преображенная им.
Искусственный пейзаж? Да, пожалуй, его можно так назвать. Именно такова равнина, на которой я родился. Каждый клочок земли — поле, дорога, лес или пруд — говорит об активном вмешательстве человека.
Но все-таки самый искусственный сельскохозяйственный пейзаж, причем преобразованный в удивительной гармонии с природой, я увидел во время моего путешествия по Яве. Никогда не встречал я чего-либо, что в такой степени говорило бы о трудолюбии и разумной заботе человека. Здесь не осталось ни одного невозделанного клочка, каждая пядь земли перевернута и приносит пользу. И, несмотря на то что это собственность мелких землевладельцев, пейзаж не дробится, не напоминает игрушечный огородик — край остался единым, великолепным.
По склонам гор — от вершины до глубокой долины и вновь кверху, к другой вершине — человеческие руки создали маленькие поля. Но это не заплаты на поверхности горы, как у нас. Здесь склон нарезали уступами и создали систему террас, более широких на пологих склонах и более узких на крутых. Их очертания не прямолинейны, они устанавливались не искусственно, не геометрически; чуткая рука нащупала их контуры в естественном рисунке рельефа почвы. И каждая из них должна быть строго горизонтальной, иначе на ней не удержалась бы вода. Окаймленные низкой земляной насыпью, лежат здесь одно над другим неподвижные зеркала, и в них отражается синее небо, испещренное прорастающими стебельками риса. И только там, где это нужно человеку, вода стекает по небольшому водотоку на нижнюю террасу, оттуда на следующую, все ниже и ниже, до самого ручья в долине, и тот наконец увлекает воду за собой. Дождь, пролившийся наверху чистой, дистиллированной водой, достигает долины в виде шоколадной жижи, такой же темной, как плечи женщин, купающихся там на склоне дня.
Рису нужно много солнца и воды, но вода ему нужна не всегда, иногда больше, иногда меньше, а порой и вовсе не нужна — приходится осторожно маневрировать.
Повсюду, от вершин к долинам, подставляют террасы свои плоскости солнцу. Хотя одна выше другой всего на несколько сантиметров, каждая стремится удержать воду на возможно большем пространстве и, если понадобится, готова помочь увлажнению своей «сестры».
Каждый земледелец работает на своем клочке поля для себя, но он ничем не напоминает свирепого себялюбивого кулака. Испокон веков сложная система орошения и заинтересованность в справедливом распределении воды требовали совместного труда, соблюдения взаимной договоренности при обработке участков. Если крестьянин, обрабатывающий верхнюю террасу, вовремя не пропустит воду, засохнет рис его нижних соседей. Пропустив воду только на одну сторону, он разорит соседа с другой стороны. А если бы работающие наверху не приходили дружно ему на помощь, кто знает, как он раздобыл бы воду для своего поля?
Кропотливая забота о своем участке и тесная связь с соседями — основной закон на этих нолях. Недостаточно одним мужчинам бродить здесь по икры в грязи, им должны помогать и женщины. Рис очень капризен, без пересадки он не созреет; а как же его пересаживать, если не руками, стебель за стеблем, из воды в воду. Дома мы читали, что в Азии многим приходится довольствоваться к обеду «миской риса». Но никто не показал нам, какого огромного труда требует наполнение одной такой миски.
Риса всегда не хватает. Ява плодородна, но она принадлежит к числу самых густонаселенных районов мира. На квадратном километре здесь живет больше людей, чем во многих промышленных областях Европы. И почти всех должно прокормить земледелие. А сколько плодородной и легче всего обрабатываемой земли захватили плантаторы для культур, идущих на экспорт! Ява по площади лишь двенадцатая часть Индонезии, она даже меньше Чехословакии, но здесь живет вчетверо больше людей, чем у нас: две трети населения Индонезийской Республики. Это сердце, гиперемированное сердце островного государства. Поэтому правительство стремится занять население в промышленности и направить яванских земледельцев в районы, где имеется излишек земли. А пока положение таково, что недостаточно ни трудолюбия людей, ни щедрости почвы. Ява вынуждена ввозить рис.
Человек, путешествующий по острову, никогда не поверил бы этому. Он видит столько искусственно созданных полей, дающих богатейший урожай, что у него глаза разбегаются. А любителя менее искусственного, более первобытного пейзажа поразит, как много здесь еще осталось старых, девственных лесов, гор и вулканов. Разница в высоте очень резкая, неподалеку от побережья начинаются горы, достигающие трех тысяч метров и более над уровнем моря. Влаги много, в год выпадает около двух с половиной метров осадков, с гор сбегают ручьи, водопады, реки. А внизу их встречают все виды морского прибоя, пляжи, скалы… Рай? Да, бесспорно, он здесь будет когда-нибудь, и лишь немного позже, чем у нас.
Первым долгом мы направились в Бандунг. Я без преувеличения могу сказать, что туда ведет одно из красивейших шоссе в мире. Мы покидаем столицу, расположенную лишь в пяти-пятнадцати метрах над уровнем океана, проезжаем мимо сумрачных плантаций каучука и выезжаем к рисовым полям. Рай — может быть, романтическим мечтателям это будет неприятно, но ничего не поделаешь, — рай начинается там, где вы отдаляетесь от природы, он там, где человек перестает быть ее игрушкой, где он менее всего и висит от причуд не поддающихся контролю стихий. Яванский земледелец близок к такой независимости, так как для удовлетворения личных потребностей ему достаточно риса, который он в любое время года выращивает на своем искусственном поле. Можно увидеть рядом посев и уборку риса, идет непрерывная работа над выращиванием двух и более урожаев в год. В то время как на одной террасе буйволы тянут плуг (животное, пахарь и земля одного, темного, почти фиолетового цвета), на соседнем поле выглядывает из воды светлая зелень первых ростков, а на следующем женщины уже пересаживают проросшие стебли. Чуть подальше на сухом поле желтеют созревающие колосья, а с другого крестьянин уже уносит на коромысле сухие снопы.
Шоссе поднимается в гору. Позади остаются пространства, где еще можно работать с упряжкой волов, на смену им приходят все более узкие террасы, где место пахаря занимает земледелец с мотыгой. На площадках, слишком маленьких для посева риса, из земли бьет зеленый гейзер банановых листьев. Или растут пальмы, и изгибы их листьев показывают, где произошел «атомный взрыв ядрышка», из которого они выросли.