Или поговорим о машинах. Предположим, наши техники создадут гениальную машину для производства чулок, и кто-нибудь будет настаивать, чтобы вывозились только чулки, а не такие машины: на чулках, мол, можно больше заработать, а машина будет способствовать росту конкуренции… Допустима ли подобная слепота? Даже если бы мы отбросили все политические соображения и исходили только из самых низменных интересов, являющихся главным источником аргументов таких маленьких людей, то положение таково, что любую машину можно вскоре скопировать, и если мы не начнем ее продавать, очень скоро это начнет делать кто-нибудь другой. Тот же, кто использует свой приоритет в изобретении машины и выбросит ее на рынок первым, может рассчитывать на известное преимущество во времени и, кроме того, будет постоянно поставлять запасные части. Производство машин вызывает непрерывную потребность в их рационализации; можно рассчитывать, что там, где их много производят, возникнут и новые идеи, которые опять-таки улучшат возможности вывоза. Итак, вывозите машины! Тем, кто могут поставлять целые заводы, незачем тратить время на производство чулок!
А вот еще по поводу вырождения и подъема. Что отмирает? Китайская культура, например, значительно старше нашей, а разве она изживает себя? И здесь и там отмирают старый метод мышления, старые производственные отношения, старый тип подчинения людей.
На Востоке оковы были тяжелее, поэтому понадобился более сильный рывок, чтобы их сбросить, и он выглядел более бурно. Но и там и тут падают те же оковы, освобождение идет в том же, а не в противоположном направлении.
Мир становится меньше не потому, что для такого количества новых людей не хватает места, а потому, что совершенствуются средства сообщения и информации. Мы больше знаем друг о друге, и то, что оказалось полезным здесь, быстрее находит путь туда, и наоборот.
Земной шар не тесен, он мог бы прокормить гораздо больше людей, чем кормит сейчас. Причем сейчас он кормит их плохо, а мог бы через короткое время кормить замечательно.
Мир становится меньше потому, что объединяется. Но стал ли он поэтому тесен, сократилась ли возможность передвижения?
Я полагаю, что никогда на работу за границу не ездило столько чехов, сколько ездит сейчас. Жалеет ли кто нибудь о том, что теперь никто не уезжает как бродяга, паяльщик, нищий, поденщик? Монтер, квалифицированный специалист, врач, ученый, художник — вот типичные современные путешествующие чехословаки. И никуда не ведет столько путей, как на Ближний и Дальний Восток. Станем же ценить большое и не всегда лично заслуженное счастье быть чаще учителями, чем учениками.
Я провел в Азии в общей сложности полгода, это немного. Первой азиатской страной, в которую я ездил, была Корея. В Чхончжине есть чехословацкая больница, там я видел наших врачей и наши аппараты. Окулист сидел за сложными приборами и определял диоптрии корейцев.
— Кое-что вам пришлось в ваших приборах изменить? — спросил я, — Ведь у корейцев не такие глаза, как у нас.
Врач рассмеялся. Глаза сидят в черепе всех людей одинаково. Жители Азии, так же как мы, видят то, что есть, и то, что могло бы быть, видят точно так же, как ты и я. Когда-то чешский дипломат Ечный озаглавил один из первых репортажей из нового Китая: «Косые глаза смотрят прямо!».
Да, это великое открытие нашей эпохи. Косых глаз, собственно говоря, не существует. Изгиб век, цвет кожи или волос, словом, поверхность тела могут быть разными, но все существенное одинаково. Под кожей мы одинаковы — и физически и духовно, и цель у нас одна. При переливаниях крови нашу кровь можно свободно заменять, свободно можем мы обмениваться и мыслями.
Бояться этого? Я вижу в этом повод для хорошего настроения. Я объездил порядочный кусок света, пролегал над Сибирью — почти девственной страной, несмотря на огромный размах строительства. Видел Монголию — в ней потрясали расстояния. Чехословакия поместилась бы там двенадцать раз, а живет в Монголии только один миллион человек. Китай перенаселен? Но на квадратный километр в нем приходится все же меньше людей, чем в Чехословакии, а сколько еще детей можно разместить у нас!
Сейчас, после моего второго путешествия, когда я ознакомился с главными путями южной Азии, картина стала лишь более цельной, но не изменилась. Во всей южной Азии жизнь перестраивается: в одних странах этот процесс идет быстрее, в других — медленнее. Но и там, где он идет медленно, его нельзя не заметить. Вся Азия идет вперед. И в ней кроются не только огромные людские резервы, но и неиспользованные ресурсы почвы, естественных богатств и в первую очередь человеческих сил и талантов!
НАШИ НА ЯВЕ
Первым европейцем, с которым мы разговорились в Бандунге, был голландец лет пятидесяти, владелец магазина художественных изделий. Почему он здесь застрял?
— Мне здесь нравится, настоящий рай. Вы не находите? — Он говорил это любезно и, очевидно, уже не впервые.
Между тем в глубине магазина девушка из нашей компании рылась в старых картинах, По поводу портрета какого-то рыцаря она заметила: «Настоящий Рембрандт!»
Торговец уловил знакомое слово и обернулся к ней с забавно тоскливым взглядом:
— Дорогая барышня, окажись это Рембрандт, здесь давно бы мой след простыл!
Это в раю-то!
В тот же день меня ожидало у привратника отеля письмо на чешском языке. Оно было напечатано на машинке, и только галочки и черточки были проставлены от руки. «Приветствую своих соотечественников», — писал господин Богачек и далее сообщал, что был на нашем спектакле; здесь у него производство конфет под маркой «Диана». «Если Вас интересует, как я готовлю здесь это снадобье, заходите ко мне в гости. Я работаю ежедневно до двух часов, то есть мы варим леденцы до двух часов, а потом до четырех заворачиваем их». К письму были приложены две бутылочки с жестяными колпачками, полные конфет, присланных на пробу. На наклейке был изображен кавалер в стиле рококо, кланявшийся декольтированной даме в белом парике — по-видимому, той самой Диане.
Итак, мы отправились в гости к земляку. Оказалось, что он живет на Яве уже много лет, эмигрировал сюда еще во время первой республики и привез самые необходимые машины. По-чешски говорит уже с трудом — ему не с кем разговаривать, так как с первой женой он разошелся уже давно, и она вместе с детьми вернулась на родину. Здесь он женился на маленькой яванской женщине, у них уже целый ряд отпрысков, рассказывает он, и тут же добавляет:
— В Праге у меня уже тютю… погодите, как это по-чешски… да, внучата…
Господин Богачек не разбогател. Судя по его словам, сначала ему жилось неплохо, но во время японской оккупации он все потерял. Приехал он сюда в двадцатых годах и привез ящики с оборудованием. Когда он высадился на берег в тогдашней Батавии, на нем был европейский костюм, и среди одетых в белое голландцев он казался себе «единственной черной вороной». Брюки, в которых он приехал, до сих пор целы, не носить же их при здешней жаре.
Он потребовал, чтобы жена вынула брюки из шкафа и принесла вместе с вешалкой, на которой они и несли. Мы их пощупали, они действительно были темные, толстые, несношенные. Господин Богачек все время повторял:
— Что вы на это скажете? Видите: настоящие чешские! Черная ворона…
Черная ворона приехала, будучи совершенно неопытным цыпленком. Сжимая в кулаках ручки чемоданов — он ни за что не доверил бы их малайским носильщикам, — господин Богачек тащился по пристани и обращался ко всем белым. Он знал только один иностранный язык: «Пите, шпрехен зи дайч?»
Первый встречный, разговорившийся с ним, при виде его вспотевшей физиономии сразу дал ему совет. Где лучше всего наладить производство леденцов? Конечно, в Бандунге, там прохладнее.
Торговля шла хорошо. Через год он смог послать семье деньги на дорогу, и жена с детьми приехала. Господин Богачек пополнел. На фотографии мы видели бодрого усатого стокилограммового силача. Да и сейчас, став гораздо старше, похудевший и гладко выбритый, он все еще статен. Во время войны японцы отобрали у него машины, но он сам, по-кустарному, смонтировал себе новые и сейчас вместе с несколькими помощниками делает кисловатые леденцы.
— Еще два года, — говорит он, — и продам все китайцу, заберу детей и поеду домой.
— Куда домой? — для верности переспрашиваем мы.
— Но, господин доктор, — почти укоризненно смотрит на меня владелец фирмы «Диана», — раз я говорю домой… Зачем же я, по-вашему, храню эти старые черные брюки?
На Яве у нас довольно много земляков. Не забывайте, что Томаш Батя когда-то заинтересовался городом, якобы названным в его честь, и основал в Батавии, нынешней Джакарте, обувную фабрику. Она работает до сих пор и по-прежнему принадлежит семейству Батя.
По особой и довольно коварной случайности домик директора фабрики находится рядом с резиденцией нашего посольства. Их садики отделяет только забор, но дипломатические отношения через него не были установлены. Разве настоящий батьовец способен с бесхитростностью этакого господина Богачека воскликнуть:
— Эй, приятели, что нового дома? Мы тоскуем!
Но теплыми вечерами из открытых окон домика иногда доносятся звуки гармоники и песня: «Рощи зеленые, вы были моими…»
Были и сплыли. В Джакарте душно. Выдержать это можно, все можно выдержать, если человек знает, что это временно. Как говорится: отсюда и досюда. Товарищи из нашего посольства, торговые представители, инженеры, специалисты, которые сейчас, например, монтируют здесь большую фабрику резиновых изделий, все они довольны Индонезией. У них интересная работа, ощущение, что они делают нечто имеющее большие перспективы, идущее в ногу с прогрессом во всем мире, а в Азии особенно. Враждебное отношение к белым старого типа их не касается, они могут с чистой совестью смотреть в глаза местному населению. Они представители социалистического государства, не господина, а партнера, друга, они построят фабрику, научат местных рабочих обращаться с механизмами и уедут. Они любят Яву, но так же искренне радуются предстоящему возвращению на родину, — Сколько они пробудут здесь? Самое большее два-три года… Это время пройдет быстро.