Утром мы нанесли визит, первый из длинного и приятного ряда таких посещений, в одно из культурных учреждений Бомбея. Bhulabhai Memorial Institute, где работает много прогрессивных деятелей искусства, находится в жилом районе, расположенном у самого моря. Здесь есть библиотека, зал для театральных и балетных представлений, открытая терраса для лекций и многое другое. Имеются небольшие ателье для художников, комнаты для упражнений музыкантов, для репетиций актеров. За пользование помещениями и инструментами вносится небольшая в сущности символическая плата, большая часть расходов покрывается за счет дотации.
Процветающее в институте искусство колеблется между ультрасовременными манекенами, которые мы видели ночью на выставке модных тканей, и звучавшим неподалеку от нее старинным барабаном народных певцов, но здесь это колебание между двумя крайностями называется синтезом. Честные и талантливые художники пытаются объединить обе крайности и привить своему типичному, национальному, то, что особенно громко звучит за границей.
Попытки эти весьма проблематичны, во время нашего путешествия мы сталкивались с ними много раз, собственно повсюду, в каждой стране. Обещаю вам написать об этом подробнее, но не сейчас. Мы еще не освоили толком традиции старого искусства хотя бы Индии, а без этого трудно разобраться в подобных проблемах.
Впрочем, хороший образец древнего искусства нам показали именно в этом институте. Когда мы после посещения ателье вошли в зал, на подмостках выступила пара танцоров с юга, из штата Керала. Мужчина и женщина в роскошных широких костюмах, лица их так сильно накрашены, что походят на жесткие маски. Лицо мужчины густо покрывает зеленая краска, глаза и брови он обвел черными полосами, которые тянутся к вискам, к щекам и подбородку приклеил три полукруга плотной белой бумаги, на голову надел, чуть-чуть набекрень, тяжелую, покрытую украшениями тиару. Контрастом в этой петушиной пестроте была скромная, как у курочки, расцветка одежды женщины и сдержанность ее движений. Ее юбка менее воздушна, чем у мужчины, основной тон лица розовый, то есть более реалистический, только губы, глаза и брови ярко подведены и с носа свисает что-то вроде украшенной драгоценными камнями лапши. Оба босы, на щиколотках у них звенят браслеты..
Танец этого типа называется катхакали, в нем посредством определенных символических движений передается содержание легенды. В данном случае речь шла о божественном богатыре, жена которого мечтала о приснившемся ей цветке. Муж отправляется в джунгли на поиски цветка, там неоднократно вступает в страшные поединки с повелителями леса и наконец возвращается с желанной добычей. Он жестами обещает: буду отважным, всех перебью, вот так и этак расправлюсь с ними! Затем мы видим его встречу в лесу со слоном. Он все изображает сам: движется покачивающейся походкой слона, помахивает кистями рук, приставив их к ушам; льва он изображает, растопырив пальцы обеих рук — это грива. И при каждой встрече герой сначала совсем не героически пугается, затем преодолевает страх, вступает в борьбу и одерживает славную победу.
Особенно пленило нас непрерывное движение всех мускулов лица; очевидно, этим подчеркивалось, что перед нами не маски, а лица живых людей. Наиболее подвижными были большие глаза с коричневатыми белками, брови поднимались, словно дышали, полные губы крепко сжимались, потом подергивались, вокруг них играла своеобразная, почти насмешливая улыбка, которая как бы подымала над изображаемой ситуацией танцора, вступавшего в тайный сговор со зрителями: «Посмотри, — говорила эта улыбка, — ты ведь понимаешь?!.»
Мы мало поняли, а без непрерывных пояснений друзей, знавших в этом толк, поняли бы еще меньше. Но в одном мы разобрались: на первый взгляд кое-что может показаться просто пируэтом, самодовлеющей игрой красок и форм или стилизованной, давно застывшей формой наслаждения движением, переодеванием, демонстрацией самого себя. Но постепенно начинаешь понимать, что в этом есть строгая система, что это своеобразный метод эпического повествования, что здесь есть стройное развитие сюжета и все остальное с ним связано, необходимо.
Короче говоря, первый вывод гласил: то, что кажется абстрактной импровизацией, служит выражением совершенно конкретных явлений. Вопрос второй: как обстоит здесь дело с реализмом? Разве этот танец менее реалистичен, чем, скажем, пражская постановка «Лебединого озера»? Разве европейский балет не нуждается в некоторой снисходительности, разве непосвященный зритель не мог бы спросить: «Почему актеры не заговорят, хотя в некоторых жестах чувствуется мучительная потребность в слове? Почему лебедь должен выглядеть и двигаться именно таким образом? Почему робкие влюбленные при первой же встрече обнимаются и хватают друг друга за бедра?».
Понимание индийского балета, так же как нашего или китайского, невозможно без знания символов, традиций. Увидевший их впервые должен проявить добрую волю к пониманию, должен подчас подавить желание рассмеяться, до известной степени даже подчиниться террору людей посвященных.
Попробуем применить это положение к творчеству современных индийских художников, а также к произведениям некоторых наших художников: не требуем ли мы слишком много, когда хотим, чтобы все эти картины, стихи, композиции говорили ясно, недвусмысленно, были обращены к каждому, приходящему без определенной подготовки и даже без наличия доброй воли?
Я уже слышу ваши возражения. Не станешь же ты отрицать, что существует и такое искусство, которое понимают все и сразу?
Существует, друзья мои, и слава богу, что это так. Существует и такое искусство. И чтобы быть беспристрастным, покажу вам образец этого счастливого вида искусства, которое может трогать сердца без всяких пояснений, без помощи посвященных; например, классический индийский кукольный театр. Он был вторым номером программы Булабхаи, но об этом я расскажу в следующей главе.
ОЖИВЛЕНИЕ В ЗАЛЕ
В начале одной беседы с индийскими артистами мне задали вопрос:
— Скажите откровенно, кукольный театр это старая традиция вашей семьи?
Ох, подумал я, кто-то меня оклеветал! Я пролепетал, что я, собственно, не кукольник, а писатель и сопровождаю труппу просто потому, что у меня большой опыт путешествий, культурных связей с другими странами…
Меня вежливо выслушали, а затем повторили вопрос в несколько видоизмененной форме.
— Поймите нас правильно. Мы хотим выяснить, является ли занятие театром старой традицией в семьях современных кукольников Чехословакии?
Я начал кое-что понимать. Да ведь это призрак кастовой системы! Эти люди хотят узнать, как обстоит дело у нас, может ли в Чехословакии каждый человек заниматься любым, трудом и не считаем ли мы, что люди искусства, например кукольники, стоят на низшей общественной ступени. Мне как-то рассказывали о положении известных индийских киноактрис: публика боготворит их, но на сложившейся веками социальной лестнице они занимают положение, близкое к проституткам.
Поэтому я сказал то, что есть: наше занятие мы выбрали свободно, и никто из нашей группы не происходит из семьи старых кочующих кукольников. А если бы и происходил, то это не имело бы никакого значения для его положения; работа в театре является у нас занятием не менее уважаемым, чем, например, работа на заводе или в городском управлении. И так далее. Не знаю, поверили ли мне, но вскоре я снова столкнулся с подобной проблемой. Глава радиовещания говорил с нами о трудностях, которые он встречает при подготовке телевизионной программы: хотелось бы ввести постоянные передачи спектаклей кукольного театра, но невозможно подобрать культурных людей, которые занялись бы этим. Он вышел из положения, разыскав юношу из старой семьи кукольников, и готовит его сейчас к тому, чтобы он впоследствии смог составлять телевизионные кукольные программы.
Мы в Европе этого не понимаем, но в Индии, так же как на Цейлоне, принадлежность к касте, принадлежность к определенному социальному слою — факт, который мановением руки не изменишь. Передовое законодательство расправилось с этим очень просто: оно не признает каст. Но заставить хотя бы свата вычеркнуть это понятие из своего арсенала гораздо труднее. Достаточно заглянуть в соответствующую рубрику индийской газеты, и вас поразит, сколько женихов и невест ищут себе партнера только из того или иного, точно ограниченного слоя. Главе радиовещания, очевидно, приходится при его поисках немногим легче. Метельщики подметают, шоферы ведут машины. Но мыть машину шофер не станет для этого есть другая каста.
Не знаете ли вы случайно члена касты кукольников для индийского телевидения?
Я обещал описать традиционный кукольный театр, который мы видели в Бомбее. Придерживаясь своего метода — показывать далекое через близкое, — скажу сразу, что мне он совсем не показался чуждым.
Когда я был еще ребенком, к нам в Линецкое предместье Ческе-Будеёвице приезжал пан Дубский. Он принадлежал к социально почти неприкасаемой касте создателей ярмарочных представлений, был владельцем небольшой карусели, которую приводили в движение 3 лс, что в данном случае означало «любые сорванцы», то есть мы. Кроме того, он устраивал кукольные представления в трактире «На конечной остановке». В его репертуаре были «Ярмарка в Гудлице» и тому подобные пьесы, говорил он звучным, удивительно витиеватым чешским языком с глухим «э» на концах таких слов, как «Фауста», и уверял, что является прямым потомком основоположника чешского кукольного театра Матея Копецкого. Но сам он походил на цыгана, а у живших в его фургоне женщин были развевающиеся юбки, блестящие черные волосы и сверкающие глаза.
Помню, как пан Дубский сбрил усы, обнажив длинную верхнюю губу между все больше и больше нападавшими, изрезанными морщинами щеками. Тогда и кино уже проводились детские сеансы, а куклами никто не интересовался. Пан Дубский оставил театр, худел и подолгу стоял подле тира с прилипшим к нижней губе окурком тоненькой папироски.