В чем ее главные грехи? Где только можно было, она отклонялась к танцующим девушкам и красивым статуям. Не позволить ли себе эту радость на прощание еще раз, поскольку вокруг Дели столько великих произведений искусства?
Мы отправились в Коджурахо. На аэродроме нас застал рассвет, пылала соседняя мечеть, озаренная красными рефлекторами. Сумрак просыпающегося города остался позади, мы поднялись над плоской местностью, пересеченной длинными тенями. Под нами на шоссе шагали верблюды, их спины сливались с цветом дороги и почти не были видны, и лишь их дрожащие тени тянулись через ближайшее поле.
Через час начали горбиться вершины гор, а после этого мы наконец мягко приземлились в Панне. Здесь мы сели в автобус и проехали еще сорок километров по пыльной дороге мимо охотничьего замка какого-то магараджи. На кого здесь охотились? Конечно на тигров.
Но мы жаждали другого — каменной плоти древних статуй, украшающих местные храмы. Не будем вдаваться в длинные описания, на это у нас нет времени, да и вопрос этот слишком таинственный и сложный. Храмы Коджурахо, воздвигнутые в десятом веке, принадлежат к числу индийских святилищ, особенно прославленных эротическим искусством. Портретами небесных танцовщиц с миндалевидными глазами, тонкими талиями, изящными бедрами, круглой грудью мы любовались и в других местах. Но на стенах этих храмов наряду с обаятельными солистками необозримое множество нежных парочек, целых групп людей, неприкрыто сосредоточенных на любви во всех ее возможных и невозможных, прямо-таки акробатических вариациях.
Проблема наготы в искусстве для нас тоже ненова. Мы касались ее в наших предыдущих записках о путешествии по Гватемале, когда хотели разобраться в том, почему в некоторые эпохи искусство обходилось без изображения обнаженной натуры, без всякого элемента эротики. Прямо бросается в глаза, как упорно индейцы майя на своих стелах восьмого столетия и мы сами на выставках периода первой пятилетки избегали подобных мотивов. А между тем другие эпохи любили эти темы. На индийских храмах интерес к ним был столь бурный, что европеец не найдет ничего подобного даже в не открытых для общественного обозрения собраниях находок в Помпеях. Причем римляне такими изображениями декорировали публичные дома, и их возбуждающие функции понятны. А в Коджурахо гораздо более смелыми статуями украшены открытые для всех храмы божьи, причем не какие-нибудь священные «отдельные кабинеты», а фасады. Это понять, очевидно, гораздо труднее.
Прежде всего прошу вас не думать, что нравы на Востоке свободнее наших. Как вы знаете, в индийских фильмах никто не раздевается, влюбленным не разрешено целоваться. Даже из иностранных фильмов такие места вырезают. Я заметил, что в Национальном музее в Дели некоторые посетители, так же как во всем мире, пририсовывают обнаженным статуям различные натуралистические детали. Это свидетельствует о tojI, что эротические причуды во всем мире одинаковы и одинаково проявляются. В этом вы можете убедиться по каракулям в уборных.
И, наконец, мы убедились в том, что современные простые, необразованные индийцы тоже теряются перед такой проблемой, как статуи Коджурахо. Жители деревень, расположенных по соседству с храмом, утверждают, например, что любовные сцены охраняли эти строения от молнии. Поэтому они уносят из руин статуи и используют их в качестве громоотводов. Культурные индийцы хорошо знают, что такое наивно суеверное толкование не объясняет чувственного великолепия произведений скульптуры, поэтому они создали много других теорий.
О восхвалении обнаженного тела, об искреннем наслаждении радостями жизни здесь говорят меньше, чем в эстетических теориях Запада. Приводят скорее философские доводы, которые могли бы объяснять вопрос, говорят о символах эстетического единства в природе, о прославлении созидательного слияния мужского и женского начал, приводят и примеры движения небесных светил. Много говорят о так называемой мистике тантров, стремившихся впрячь стихийную силу полового влечения в хомут религии и при ее помощи быстрее проложить путь к спасению. (Вспомните, что мистика католического барокко использовала как двигатель фанатичную влюбленность в деву Марию.) Другие говорят, что спастись нельзя, пока не преодолеешь мысли о плотской любви, а это невозможно, пока ее соблазны не стали хорошо известными и совершенно безразличными. Согласно этой странной теории скульптура пропагандировала противоположное тому, что изображала. Так же, как если бы мы боролись против пьянства, распространяя изображения блаженствующих пьяниц.
Я спрашивал людей и книги, получал много ответов, однако среди них не оказалось ни одного, которому можно бы было полностью поверить. И тогда я обратился за ответом к парочкам, сделанным из песчаника. У некоторых вид был восторженный, что естественно в подобном положении. Другие улыбались так же загадочно, как тысячи азиатских статуй в самой безупречной ситуации. А некоторые даже подымали брови, словно все происходящее с ними их не касалось.
Тогда я обратился к другому типу фигур — к тем, которые лишь присутствовали при происходящем, лишь наблюдали. Одни имели при этом взволнованный вид, другие равнодушный, третьи стыдливо закрывали лицо и предпочитали смотреть в сторону. Все эти три позы, по-моему, чрезвычайно интересны. Они свидетельствуют о том, что индийские художники смотрели на свои скользкие темы приблизительно так, как могли бы смотреть мы, люди, не преклоняющиеся перед философией и мистикой Древнего Востока: либо завороженные любопытством, либо безразлично, либо с полным сознанием того, что перед ними грубый вызов целомудрию. Но это совпадение между нашим и их отношением не только не уменьшает загадочности, но, наоборот, увеличивает ее. Хотя мы понимаем друг друга и, следовательно, могли бы прийти к одинаковым выводам, такие изображения никогда не попадали на фасады наших храмов. Почему же это произошло у них? Почему вообще создавали такие статуи, да еще в таком количестве, и почему сейчас никто из потомков этих художников не знает, чем это было вызвано?
Хватит.
Так же, как в связи с рассуждениями о загадках танца масок, обещаю: как только узнаю больше об этом эротическом искусстве, напишу.
Но не забыл ли я о третьем грехе? Не говорилось ли в этой книге слишком много и слишком строго о гигантских постройках, о бессмысленных пирамидах?
В четырех часах езды автомобилем от Дели находится город Агра, а в Агре жемчужина Индии Тадж-Махал, считающийся красивейшим зданием мира. Его вы должны посмотреть, говорили нам. Должны ли? Перед самым отъездом в Прагу у меня случайно выдался свободный денек. Багаж я давно запаковал, с товарищами кукольниками распрощался, и мысли мои уже были далеко от Азии. Зачем же мне именно сейчас осматривать Тадж-Махал, это конфетное, всеми туристами захватанное великолепие?
Все вы, конечно, видели изображение этого светлого купола с иглами четырех минаретов по сторонам. Если бы я умел рисовать, то нарисовал бы это здание по памяти, так хорошо я знал его. Но потом меня все-таки уговорили, и наступил момент, когда я вошел через монументальные ворота в сад. Открылся вид на декоративные кусты, на гладь бассейнов, на здание. Передо мной был и не был Тадж-Махал.
Здесь было все, что тысячи раз воспроизводилось в виде плоских и стереоскопических иллюстраций, что рисовали художники и воспевали поэты. И все-таки это выглядело совершенно иначе. Возникло ощущение воздуха, объема, осязаемой массы и трепещущего небесного света. При виде красивого ребенка у людей часто вырывается возглас: «Так бы и съел его!» Мысль о возможности применить такое каннибальское выражение по отношению к громадному зданию у меня возникла здесь впервые.
Тадж-Махал действительно так красив, что его хочется съесть. Он кажется воплощением мечты о чем — то бесконечно прекрасном, мечты, осуществленной в самых мельчайших подробностях. Шах-Джахана задумал его как мавзолей для своей любимой жены Мумтаз, и мастера воздвигли его из нуги, замороженных сливок, светлого шоколада, изюма, фисташек, сахарной глазури. Как только рассветает, солнце обливает все это теплой ванильной подливкой. Здание было вынуто из формы, оставившей на нем нежные извилины углублений, в которых вечно таятся тени турецкого лакомства — халвы. Стены нашпигованы драгоценными камнями-орешками, решетки возникли там, где птицы, лакомясь, проклевывали алебастровые стены…
Халва — метафора, напоминающая нам о том, что Тадж-Махал строили не индийские архитекторы, а художники мусульманского Ближнего Востока. Потому красота этого вдохновенного здания без статуй и эротики так не похожа на совершенно иную, индийскую красоту Коджурахо. Мы говорили до сих пор об архитекторах, не открывших тайны сводов и умевших обходиться без них, так как им не нужны были большие перекрытые помещения. Могольские архитекторы Тадж-Махала принесли эту тайну из Старого Света и виртуозно владели ею. Они предавались оргии сводов, хотя должны были построить лишь помещение для хранения маленького гроба женщины, а не здание для общественных собраний. В результате бедная Мумтаз, при жизни замученная четырнадцатью родами, лишилась покоя и после смерти: почти все посетители, забывая об уважении к смерти, кричат здесь «У-у-у!», чтобы послушать, как звучит эхо.
Раньше мы рассуждали о смысле таких построек, о том, кто за них платил. Здесь мы уже не задаем такого вопроса. Мы видели на лесах каменщиков, ремонтировавших здание, женщин с тяжелыми браслетами на ногах, которые камнем растирали на камне алебастр. Видели целые группы их подручных, в живописных одеждах ходивших взад и вперед с мисками песку на голове — одна наша тачка играючи заменила бы тридцать таких работников, но здесь она еще не изобретена, — все это видели, но не думали о трудностях и стоимости строительства.
Здание воздвиг властелин для своей супруги — то ли из любви, то ли по соображениям престижа, — на него было затрачено огромное количество рабочего времени, похищенного у производства более полезн