Я смотрел на него, разинув рот и ожидая, когда он, очнувшись от своей тоски, хриплым театральным голосом произнесет заклинание «педлуке-педлука», после чего обязательно должен прийти на помощь дьявол. Но я так этого и не услышал. Он лишь прикрикнул на маленького зеваку: «Ступай прочь!»; его желтые глаза уже не сверкали, они были только страшно грустными.
И вот в Бомбее я снова встретился с тем, что давно было погребено в недрах моей памяти, Если бы вы, подобно индусам, верили в переселение душ, я мог бы выразиться эффектнее, но сейчас лишь скажу, что Бхайру Лал, цыган из Раджастана, казался молодым и все еще элегантным паном Дубским. Таким элегантным я пана Дубского даже не помню. У Бхайру были закрученные кверху усы, как у первой скрипки цыганского оркестра, серьги в ушах и раздобытый невесть где малоношенный сюртук с золотым эполетом на левом плече. А на груди ордена и медали, во всяком случае нечто издали их напоминавшее. Да разве мог бы заполучить такую роскошь пан Дубский на нашей жалкой площади в предместье, где высилась лишь обанкротившаяся макаронная фабрика мелкого местечкового магараджи?
Бхайру Лал тоже не верил в переселение душ, так как был мусульманином, и его жена показывалась, обязательно прикрывая лицо непрозрачным платком. Во время представления она сидела, скорчившись за сценой, пела чистым детским голоском, время от времени по-ученически декламировала комментарии к действию и сама себе аккомпанировала на барабане. Ее муж во время представления не выполнял никаких функций; живописный и представительный, он, стоя позади, лишь наблюдал за всем. Этот типичный антрепренер походил на меня. Всю работу с куклами проводила труппа, в данном случае один человек — сын.
Бхайру Лал-младший унаследовал от отца усы и черные глаза. Он умел делать тысячу вещей. Нити его марионеток не тянулись к деревянному коромыслу, как у нас, а были привязаны непосредственно к пальцам кукольника. Водить или менять таким образом несколько кукол было трудно. И, несмотря на все, эти примитивные куклы выполняли сложные технические задачи. Они брали тяжелые предметы и переносили их по сцене. Танцовщицы по-восточному извивались, подергивали плечами, покачивали бедрами, нагибались, грациозно приподымая край юбки (при помощи булавок в ручках). Наездники делали сальто вокруг крупа лошади. Появлялась фигурка, которая стреляла из маленького револьвера с пистонами так, что искры летели и барабанные перепонки в ушах едва не лопались.
Не знаю, как справлялся со всем этим за своей ширмой Бхайру-младший. Может быть, индийские боги время от времени одалживали ему парочку своих лишних рук. Кроме того, он еще притопывал ногами, оттеняя этим каждый прыжок или падение своих кукол. Но удивительнее всего было то, что он делал ртом. Он держал в нем штучку, которую мальчишки на будеёвицких ярмарках называли свистулькой. Ото был маленький плоский жестяной инструмент с мембраной, который клали прямо на язык; свистеть на нем мог только продавец, а у огорченных покупателей ничего не получалось.
Бхайру владел этим инструментом виртуозно. Он не только пищал, свистел, верещал, щебетал, ворковал, но и лепетал, скулил, бормотал, ворчал, хрипел, прекрасно ржал по-лошадиному и особенно замечательно тараторил, быстро, в различных тональностях, так что это звучало как фантастическая карикатура на человеческую болтовню.
Эти полупискливые, полуболтливые звуки сопровождали все происходящее на сцене, а происходило там немало. Разыгрывался целый ряд мелких эпизодов, диалогов, ссор, танцев, шутливых и кровавых поединков. В последнем случае убитый падал посреди сцены вместе с поддерживавшими его нитками. Так как в убитых воистину не было недостатка, к концу представления на подмостках лежала груда недвижимых тел — настоящая сцена из «Гамлета».
Действие спектакля происходило при дворе принца. Из глубины сцены, опираясь о кулисы, смотрели представление его придворные. Все они были прикреплены к одной планке. После окончания каждого номера Бхайру тряс планку, придворные тихонько раскачивались, свистулька изображала нечто называемое у нас «оживлением в зале», а принц взмахивал платочком, как бы подавая знак, что можно продолжать.
ИЗЮМИНКА ТЕАТРА
Индийский кукольный театр — это бесчисленное количество ударов. Драки пользуются там огромной популярностью, куклы колотят друг друга дубинками и мечами, ревнивая танцовщица вцепляется ногтями в другую примадонну, лошадка брыкается, слон топает, кобра пускает в ход свои ядовитые зубы — короче говоря, каждый норовит убивать тем, чем его вооружило для этой цели доброе божество.
Нам очень понравилась следующая сценка. На подмостки выходит маленькая кукла. Ее сделали такой маленькой по сравнению с придворными, видимо, для того, чтобы показать установленное богом неравенство людей. Малыш усаживается и начинает куском металла колотить по жестянке, которую держит на коленях. «Цинк, цинк, цинк», — звенит жестянка. Тогда от группы придворных отделяется один, особенно долговязый, чтобы вышвырнуть скандалиста со сцены. Свистулька в устах кукольника изображает, как злобно большой кричит маленькому:
— Пошел вон!
Но малыш не подымается и, к восторгу всех маленьких и незаметных людей, продолжает бить по жестянке.
— Цинк, цинк, цинк!
— Как ты смеешь?! — пищит свистулька на понятном для всех народов языке.
— Цинк, цинк, цинк! — весело и так же понятно отвечает малыш.
— Вот тебе! — гремит придворный, хватает малыша за шиворот или просто за глотку (у кукол это не имеет большого значения), бешено вращает его, дважды швыряет на пол (бух, бац! — подчеркивает удар ноги кукольника за ширмой) и выносит со сцены направо. Затем придворный возвращается с пустыми руками, кланяется принцу и собирается занять свое место в глубине сцены. Но тут — он изумлен так, что не верит своим ушам — слева снова весело раздается:
— Цинк, цинк, цинк!
Малыш возвращается с другой стороны, и все маленькие, простые люди в зале беспредельно рады этому. Они открыто болеют за малыша на сцене.
На него, разумеется, обрушивается новый поток ругательств, он получает еще больше колотушек, его жестоко трясут и наконец со всего размаха швыряют налево.
А он снова появляется справа. Маленькие несокрушимы, урра, братья в зале! Малыш, присев на корточки, опять колотит по жестянке, и слышится его веселое: «цинк! цинк! цинк!»
Теперь придворный немилосердно избивает его. Головка малыша не раз ударяется о пол, большой пинает его, прыгает по нему, пока сам не доходит до полного изнеможения и наконец присаживается отдохнуть. Но куда? Прямо на голову сбитого с ног малыша. А что тот делает? Руки его свободны, и он снова весело стучит: «цинк! цинк! цинк!»
Публика в восторге, публика беснуется, она готова смотреть на это с утра до вечера.
Но у Бхайру Лал большой репертуар, он переходит к следующей сценке. Кто кого будет бить на этот раз? Появляются два всадника на буйных ржущих жеребцах…
А мы отправляемся за кулисы — там беседуют наш брненский Ясанек с маленьким героем только что показанной сценки.
— Привет, — говорит Ясанек. — У тебя это здорово получается.
— У тебя тоже неплохо, — вежливо кланяется индийский коллега.
— Мне приходится гораздо труднее, чем тебе, — возражает Ясанек. — Ты понятия не имеешь, что такое современная театральная техника.
— Ты намекаешь на то, что вчера во время спектакля у вас погасли все лампы?
— И на это, — вздыхает Ясанек, довольный тем, что ни один из наших хитроумных механизмов не может заставить его покраснеть, — Вам это не страшно. Вы можете играть и при свечах. Для всего представления вам достаточно пальцев и рта одного кукольника. А мы без проводов, реостатов, магнитофонов и репродукторов и ударить не смогли бы.
— Не так уж много ударов вы раздаете и когда все ваши механизмы действуют исправно, — смеется индийская кукла.
Ясанек чешет деревянный затылок:
— Мы должны воспитывать молодежь, дружок, мы являемся, так сказать, элементом воспитания. Грубость, жестокость, вульгарность у нас…
— Я знаю, — ухмыляется индийский коллега. — Смех как таковой вас не удовлетворяет. И одной радости от того, что маленький в конце концов всегда побеждает большого, даже если тот сидит на нем, для вас недостаточно.
— Я не возражаю против того, чтобы ты играл в таких пьесах, — отвечает Ясанек. — Не думай, что у нас не любят таких героев, одного из них зовут Швейк. Но ты и Швейк в особом положении — вы классика.
— Хватит, — вмешивается в разговор прима-балерина Илона, немного плоская и строгая в частной жизни, — Я больше не могу это слушать! Ясанек, ты должен смелее пропагандировать наш театр перед индийскими коллегами. Он моложе? Моложе! Лучше представляет прогрессивные силы? Да! Завидуют нам наши индийские друзья? Завидуют! И сами уверяют, что готовы заимствовать наш опыт. У нас был такой же классический кукольный театр — вы слышали недавно доклад нашего руководителя об этом, — а где он сейчас? Ясно: не выдержал конкуренции кино! Нам пришлось искусственно воскрешать его, оснащать сложной современной техникой, чтобы и в этом отношении удовлетворить возросшую требовательность публики. А как обстоит дело с индийским кукольным театром? До чего он докатился со всеми своими якобы непревзойденными драками и клоунадой? Умирает, тоже побежден во всех соревнованиях. Чтобы показать нам его, в Бомбее пришлось разыскать актера откуда-то из Раджастана. Наши индийские друзья сделали правильный вывод, что надо помочь возрождению классического театра, пока он не исчез окончательно. И потому хотят учиться у нас, чехов. А ты ругаешь нашу работу!
— Да нет же, — искренне возражает Ясанек. — Я знаю, в чем наши заслуги и, честное слово, очень ценю их. Но разве надо заимствовать опыт только односторонне? Мне понравилось у индийцев, что они, если понадобится, могут играть и без электричества. И то, что иной раз можно влепить пощечину и не чувствовать при этом себя позорно несознательным. И, наконец, в театре нужны такие элементарные вещи, как бурное веселье, темп, темперамент, ссоры, крик и хорошая драка. Что я могу иметь против техники, которая поит и кормит меня? Или против гуманности, нравственности и ги