Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. За последние дни он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно, опасаясь мин».
Сталин же до последнего все еще верил в силу Акта, заключенного с Гитлером. А сообщения о подготовке и даже первых артиллерийских обстрелах принимал за злонамеренную провокацию. Подвело вождя и секретное письмо фюрера, адресованное советскому вождю и доставленное 15 мая сорок первого года самолетом «Юнкерс-52». Серый трехмоторный самолет, пролетев над Белостоком, Минском и Смоленском, приземлился в Москве на Ходынском поле близ стадиона «Динамо». Наверное, невольные свидетели из числа москвичей того времени были крайне удивлены пронесшимся на бреющем полете фашистским транспортником. Его выдавали хищные черно-белые кресты на плоскостях и фюзеляже.
Именно этот полет позволил некоторым его исследователям заявить, что он якобы показал немцам низкий уровень боеготовности Красной армии и сыграл не последнюю роль при принятии Гитлером окончательного решения о нападении на СССР, как и слабость действий РККА в Советско-финской кампании.
Думается, этот довод был странен тем, что одиночный самолет, во-первых, являлся транспортным и часто использовался в качестве пасажирского аэроплана, а во-вторых, не исключено, что немногие высокопоставленные партийные чиновники в Кремле знали о прилете «Юнкерса», поэтому никого особенно не наказали. А вот аресты появились только после начала войны с «дела авиаторов», хотя и оно начиналось накануне вероломного нападения гитлеровцев.
Когда Сталин спросил главкома ВВС Красной армии тридцатилетнего генерал-лейтенанта авиации П.В. Рычагова о причине большой аварийности в авиации (разбивалось по 2–3 самолета ежедневно. — Авт.), советский ас ему ответил: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!»
Пылкий, с юношеским задором и спортивной внешностью, Павел Васильевич по-другому ответить не мог — качество «деревянных» дешевых по себестоимости самолетов перед войной было действительно низким. Он одним из первых смело сказал правду Сталину в глаза, не боясь последствий, так как считал, что виновный боится закона, невиновный — судьбы. А она оказалась немилосердна.
Эти справедливые слова, высказанные вождю, стали фактически приговором советскому летчику-асу, внешне очень похожему на своего кумира — Валерия Чкалова. 12 апреля 1941 года Рычагов был снят с должности и направлен на учебу в Военную академию Генштаба. А 24 июня его арестовали, и в октябре того же года расстреляли вместе с женой Марией Нестеренко. Их отправили после арестантской эвакуации из Москвы на восток, так как приближался к столице неприятель. Физически ликвидировали их в одной группе с другими военачальниками по распоряжению Л.П. Берии. Это случилось в поселке Барбыш близ Куйбышева.
Жена Рычагова была обвинена в том, что, являясь супругой главкома, не могла не знать о его шпионской деятельности. Она исполняла должность заместителя командира авиаполка особого назначения и служила в звании майора…
Михеев знал о многих этих правовых злоупотреблениях властей и глубоко переживал из-за практически повторения массовых репрессий периода «ежовщины». Но должность заставляла его не только знакомиться с негативными материалами на военнослужащих, но и принимать участие в расследовании подобных дел по требованию законов и по указанию сверху.
Вместе с наркомом государственного контроля (а с 21 июня сорок первого года вторично назначенным начальником Главного политического управления и заместителем наркома обороны СССР), ближайшим сподвижником Сталина Львом Захаровичем Мехлисом, Михееву приходилось выезжать для всякого рода разбирательств.
Михеев знал, что в тридцатые годы одессит Мехлис подвизался в качестве главного редактора газеты «Правда». Со страниц более близкого Анатолию Николаевичу издания «Красной Звезды» нередко красовался носатый трибун с шапкой смоляных волос, жесткими ястребиными глазами, в униформе сталинских чиновников — полувоенном френче, застегнутом наглухо. Лично встретились они только в Москве, когда комиссар госбезопасности Михеев стал начальником военной контрразведки НКВД СССР.
Однако вернемся к письму Гитлера Сталину.
Не могу не привести его полностью, так как в полном тексте есть очень интересные места, магически повлиявшие на поведение Сталина:
«Уважаемый господин Сталин, я пишу Вам это письмо в тот момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно добиться прочного мира в Европе ни для нас, ни для будущих поколений без окончательного сокрушения Англии и уничтожения ее как государства.
Однако, чем ближе час приближающейся окончательной битвы, тем с большим количеством проблем я сталкиваюсь. В немецкой народной массе непопулярна любая война, а война против Англии особенно, ибо немецкий народ считает англичан братским народом, а войну между нами — трагическим событием. Не скрою, что я думаю так же и уже неоднократно предлагал Англии мир на условиях весьма гуманных, учитывая нынешнее военное положение англичан. Однако оскорбительные ответы на мои мирные предложения и постоянное расширение англичанами географии военных действий с явным стремлением втянуть в эту войну весь мир, убедили меня, что нет другого выхода, кроме вторжения на остров и окончательного сокрушения этой страны.
Однако английская разведка стала ловко использовать в своих целях положение о «народах-братьях», применяя не без успеха этот тезис в своей пропаганде. Поэтому оппозиция моему решению осуществить вторжение на острова охватила многие слои немецкого общества, включая и отдельных представителей высших уровней государственного и военного руководства.
Вам уже, наверное, известно, что один из моих заместителей, господин Гесс, я полагаю — в припадке умопомрачения из-за переутомления, улетел в Лондон, чтобы, насколько мне известно, еще раз побудить англичан к здравому смыслу, хотя бы самым своим невероятным поступком. Судя по имеющейся в моем распоряжении информации, подобные настроения охватили и некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие из одного древнего дворянского корня.
В этой связи особую тревогу у меня вызывают следующие обстоятельства. При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном военном конфликте между нами.
Уверяю Вас честью главы государства, что это не так.
Со своей стороны, я также с пониманием отношусь к тому, что Вы не можете полностью игнорировать эти слухи, и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск.
В подобной обстановке я совсем не исключаю возможность случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях такой концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт и остановить.
Я хочу быть с Вами предельно откровенным. Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы.
Речь идет всего об одном месяце. Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы.
Убедительным образом прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараюсь не давать им никакого повода. Если же провокации со стороны какого-нибудь из моих генералов не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи. Только таким образом мы сможем достичь наших общих целей, которые, как мне кажется, мы с Вами четко согласовали (имеется в виду разгром Англии).
Я благодарю Вас за то, что Вы пошли мне навстречу в известном Вам вопросе, и прошу извинить меня за тот способ, который я выбрал для скорейшей доставки этого письма Вам.
Я продолжаю надеяться на нашу встречу в июле.
Искренне Ваш, Адольф Гитлер
14 мая 1941 г.»
Итак, получив фальшивое послание-ловушку, кремлевский хозяин начал смелее отметать объективные документы, присылаемые из заграничных резидентур внешней разведки и западных пограничных округов о практически подготовленном нападении нацистской Германии на Советский Союз.
По существу, у него прекратилась борьба мотивов — верить или не верить. Начались аресты невиновных военачальников — «осколков военной оппозиции», разгромленной в конце тридцатых годов при помощи «ежовых рукавиц» наркома Н.И. Ежова.
Первым ударом по психологии Михеева была жестокая реакция вождя за провальные операции командования Западного фронта во главе с «первым танкистом» страны»
Героем Советского Союза, получившим это звание за участие и помощь республиканской Испании, генералом армии Д.Г. Павловым.
Надо отметить, что весь день 21 июня 1941 года Павлов и начальник штаба фронта Климовских (Белорусский особый военный округ (БОВО) еще 19 июня секретным приказом был преобразован во фронт. — Авт.) докладывали в Москву наркому обороны Тимошенко:
— Фиксируем подозрительные движение и шум по ту сторону границы. Чувствуется, ревут танки, — докладывал Павлов.
— Вы будьте спокойнее и не стоит паниковать, — ответил Тимошенко. — Штаб соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные враждебные действия, звоните.