Однако вскоре после войны «апостолы» Смерша во главе с Виктором Семеновичем Абакумовым пали жертвой «подковерной борьбы» политиканов. Таким образом, подлинная история военной контрразведки была упрятана под гриф «Совершенно секретно», а те скудные сведения, что просачивались в открытую печать, тщательно фильтровались и искажались в угоду очередным властям — так Триумф Смерша превратился в его Трагедию.
Но ветераны-контрразведчики не смирились с потерей правдивой своей истории и по крупицам собирали зерна героических дел своих старших коллег, чтобы донести хотя бы часть истины до многострадального народа, разуверившегося в появлении правды о «сталинских волкодавах», применительно к противнику.
Несмотря на хрущевско-горбачевско-ельцинское безвременье и попытки опорочить дела отечественных военных контрразведчиков — сначала сотрудников Управления особых отделов НКВД СССР, а после — Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР, новое время и сама история не дали столкнуть в Лету славные дела воинов невидимого фронта.
Созданный 19 апреля 1943 года, когда заметно вырос уровень оперативной и диверсионной подготовки немецкой агентуры, а ее заброска в тылы Красной армии приняла массовый характер, легендарный Смерш просуществовал сравнительно недолго — до 1946 года — всего три года, однако по праву он считается лучшей военной контрразведкой в мире. Обращаясь к библейской цитате: «Да воздастся каждому по делам его…», можно сказать, что сегодня мы воздаем почести по делам наших старших коллег. А ведь они были, есть и будут лежать на скрижалях памяти в нашей отечественной истории!!!
Именно эти герои невидимой по тяжести войны обезвредили более 30 тысяч агентов немецкой разведки, около 3,5 тысячи агентов-диверсантов и свыше 6 тысяч террористов.
Это они забросили в тыл противника в интересах Красной армии свыше 3 тысяч агентов.
В интересах Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба и командования фронтов военными контрразведчиками в годы войны проводились так называемые «войны в эфире» — радиоигры с разведкой противника. Если быть точным — их было проведено 183.
Только высокие профессионалы могут оценить, с каким титаническим трудом, с какой фантазией, с какой степенью конспирации выстраивались победы в этих оперативных играх с достаточно подготовленным противником. И надо прямо сказать — особисты и смершевцы перехитрили спецслужбы противника!
Не поэтому ли в годы Великой Отечественной войны легендарный Смерш завоевал право считаться лучшей, самой заслуженной и эффективной контрразведкой в истории военных контрразведок мира, разгромив спецслужбы Третьего рейха.
И сегодня ветераны департамента — военные контрразведчики ФСБ РФ — ходатайствуют перед верховными властями о присвоении А.Н. Михееву звания Героя России посмертно. Они считают, он заслужил этой высокой награды!
С другой стороны, он и ему подобные, особенно участники первых горячих месяцев сорок первого года, мужественно сражавшиеся с вероломно ворвавшимся на нашу землю врагом, павшие и оставшиеся в живых, все они в прямом смысле ГЕРОИ!
Обидно, что среди 35 захоронений на Аллее славы погибших в боях с немецко-фашистскими захватчиками за освобождение Украины советских воинов у обелиска Вечной Славы и Могилы Неизвестного Солдата в Киеве нет плиты с именем Анатолия Николаевича Михеева. А она должна быть и обязательно будет — историю переписать никому не дано. Придет время, и очистится Украина от майдановской скверны.
А предать прошлое не дадут те немногие, кто еще жив и оставил свои воспоминания о тех страшных годах военного лихолетья.
Памяти связующая нить…
Мертвые живы, пока есть живые, чтобы о них вспоминать.
Передача исторической памяти через свидетельства о героическом прошлом наших предков — их славные победы и бесславные поражения — всегда почитаема была в России: победы и беды учат! Конечно, лучше учиться на чужих ошибках, но и свои не забывать. Как сказал поэт:
У памяти моей дурное свойство, —
Я помню то, что лучше позабыть…
Хочу прогнать больное беспокойство,
Но не могу себя переломить.
Чтобы ничего не выдумывать об оставшихся в живых героях военной контрразведки Юго-Западного фронта, сошлюсь на слова моего коллеги Юрия Смирнова из небольшой главки «Спустя много лет…» его хорошо известной книги о тех огненных днях.
«… Из Сенчи в Лучки на машине минут десять езды.
Но трое приехавших сюда на новеньком зеленом вездеходе оставили машину, решив пройтись пешком по дороге, на которую не ступали более тридцати лет. Полковники в отставке Плетнев, Стышко и Грачев с волнением шли по местам былых боев.
Сенча разрослась, целохонький мост сереет через Сулу. А вот млына не стало.
Плетнев задумчиво стоял у края распаханного поля, смотрел в противоположную от села сторону.
Грачев пошутил:
— Опасался я, Дмитрий Дмитриевич, как бы ты опять здесь в атаку не бросился.
— Ребят вспомнил… Вон от того края леса шли танки. Тут погибали наши побратимы…
— А я Михеева вижу как сейчас, — с болью вспомнил Василий Макарович Стышко. — Стою и думаю: встать бы сейчас всем погибшим. О чем бы они спросили нас прежде всего?
Грачев ответил:
— Думаю, не спросили бы, а сказали прежде всего: видим, победили, и жить вам чертовски хорошо, спасибо, что не забыли нас, пришли навестить.
— Никто из них не забыт, — подтвердил Плетнев. — На днях письмо получил от Михаила Пригоды, я рассказывал ему, что собираемся на места боев, так вот Михаил Степанович просил поклониться землице родной и павшим. — Дмитрий Дмитриевич низко поклонился.
— Он в Донецке, генерал-лейтенант Пригода? — уточнил Грачев.
— Да, недавно в отставку ушел. Вторым орденом Трудового Красного Знамени его наградили.
Василия Макаровича восхитила новость, он припомнил:
— У него и боевых, кажется, четыре Красного Знамени.
— Пять, — уточнил Дмитрий Дмитриевич. — Бесстрашный мужик. Я видел его в бою. Между прочим, когда я приехал к нему первый раз подо Львов, вижу, как-то настороженно приглядывался он ко мне: мол, как-то поведешь себя, товарищ, под пулями…
— Нашел к кому приглядываться, — польстил Плетневу Грачев.
— Он же не знал меня. А потом ободрил: «Ты ничего, без оглядки на передовой. Молодец».
— Здоровый, всех нас переслужил, — вставил Стышко.
— Ему где-то уже под семьдесят, — прикинул Грачев. — Столько же и Михееву сейчас было бы.
— Рано ушел, — горестно вздохнул Дмитрий Дмитриевич и пошел по тропе, говоря: — Полгода всего служил под его началом в Киеве, два месяца воевал, а до старости не забыл своего комиссара.
Встретили пожилого дядьку, разговорились.
— Как не помнить тот сентябрь, — оживился старик. — Начальником почты я состоял. К нам в сени занесло снаряд.
Стены в щепки, ведра на воздух. Наши все на мост рвались через реку.
За Сенчей вдоль берега густо разрослись деревья; дорога не петляла — не стало топких мест. Трое шли неторопливо и легко, вспоминали пережитое.
— А мне Лойко с Мишуткой припомнились, — вдруг произнес Стешко. — Как брательники были, старшой и малый…
— Расстреляли Алексея Кузьмича, проходило в сводке, — отозвался Грачев. — А Мишу Глухова, представьте, встретил под Ростовом, когда бились за него в сорок втором… Уходил радистом с опергуппой в тыл врага. Жив ли?
И все помолчали, надеясь на лучшее.
Белые, чистенькие хаты украшали Лучки. По широким, прямым улицам бегала детвора, и как-то не верилось ветеранам войны, что здесь когда-то грохотали тяжелые бои.
— Здесь были самые драматичные, как теперь у нас говорят, события начального периода Отечественной войны, — задумчиво произнес Грачев. — А вот генерал-полковник Гальдер, бывший начальник генштаба рейха назвал сражение под Киевом «величайшей стратегической ошибкой в восточном походе». Вот так… А как мы прорывались из окружения…
В ту памятную ночь, когда Плесцов с группой прикрытия последним покинул высоты, спустился в Лучки, окруженцы уже все переправились на левый берег Сулы, и на долю смельчаков не осталось даже бревна.
— Помыкались они, рассказывал потом Иван Михайлович, ругаясь крепкими словами: забыть о тех, кто прикрывает! Потом содрали с сарая две здоровых двери — и пошел грести чем попало, — припоминал Грачев.
— Всякое бывало, — сказал Плетнев. — Я со своей группой ушел раньше. Дневки, как правило, делали в лесу. Как-то, день на пятый должно быть, нас, человек пятьдесят, вызвался провести один деревенский парень. Малость оставалось до леса, как уже рассвело. Провожатый привел нас к колхозной конюшне. Она была заброшенной, с сеном на чердаке. Там и решили переждать до вечера, другого выхода не было. Парень пошел на хутор Двенадцать Тополей, обещал принести харчей. И привез в полдень… фашистских автоматчиков, те давай палить по конюшне. Как нас не задело, по сей день не пойму!
— Действительно повезло, — сказал Василий Макарович.
— Настрелялись фашисты и давай кричать, предлагая, чтобы мы выходили и сдавались в плен. От нас ни звука. Тогда ближе подобрались, но в конюшню боятся заходить, снова палят из автоматов. Мы уже стали посматривать друг на друга, мысленно прощались. И вдруг немцы как бросятся бежать. Глядим, наша конница! — взмахнул, рубя воздух, кулаком Плетнев. — Кавалеристы генерала Крученкина!
— Так и нас тоже они выручили! — присоединился Грачев.
Их лица сияли, словно чекисты снова видели тех, кто подоспел им на помощь в тяжелую минуту.
— А день тогда стоял такой же солнечный, яркий, — вспомнил Грачев.
— И были мы наполовину моложе, — добавил Плетнев.
Трое ветеранов войны стояли над обрывом, и с ними рядом сейчас были все те, память о ком навсегда сохранило сердце».
Ровно через тридцать лет, в такой же знойный позднего лета день, какой был и в 1941 году, автор стоял с друзьями-коллегами из Москвы и украинскими контрразведчиками КГБ УССР, тоже ветеранами, над тем же обрывом огромного природного котлована. Он назывался — «Урочище Шумейково».