Кое-как сдерживалась, ища платок, но, когда достала, начала всхлипывать и сморкаться вволю.
Дети, смирив на время свои приобретательские инстинкты, столпились вокруг нее.
Выглянул и Яков Алексеевич.
– Что такое? Что такое?
Настя сразу перестала плакать.
– Простите, Яков Алексеевич, – сказала она.
Яков Алексеевич удивился.
И все удивились.
Он всегда был симпатичен Насте. Правда, раньше она не решилась бы с ним пошутить. А теперь она улыбнулась ему и сказала:
– Вы Яков Алексеевич? Вам привет от Насти Плотниковой.
Однако Яков Алексеевич так отвык от женского внимания к своей особе, что не принял эту улыбку на свой счет и растерялся.
– Спасибо, спасибо, – забормотал он. – И ей также передайте. Девочки, не отвлекайтесь.
Настя подошла к Нине Сергеевне.
– Скажите, это, наверно, вы Нина Сергеевна? Настя велела спросить, у вас позавчера был в гостях один молодой человек, Толя. У Насти к нему какое-то дело, вы не знаете, где он живет?
– Ах, это Толя, аспирант Константина Петровича! Он на Фонтанке живет, дом семь.
Яков Алексеевич стоял, страдая от непорядка и не решаясь еще раз сделать замечание.
– Я ухожу, – успокоила его Настя.
– После рабочего дня – пожалуйста, а сейчас не полагается, – извиняясь, сказал ей Яков Алексеевич.
– Что ж, пора идти, – вздохнула Настя. Но уйти не могла.
– Вообще-то у меня здесь и знакомых нет… Что ты, мальчик, не можешь выбрать? Эта резинка для карандаша, эта резинка для чернил. Плохо, когда в городе никого нет знакомых. А я тем более не привыкла одна, прямо погибаю…
Когда Катя шла с работы домой, Настя увязалась за ней. Кате было не до нее, она собиралась кое-что купить, постирать. Однако странная женщина не отставала от нее ни на шаг.
– Мне надо в магазин, – остановилась Катя.
– И я с вами, – сказала женщина, – я все равно никуда не спешу.
Катя пожала плечами, и они зашли вместе. И вместе вышли из других дверей уже с покупками.
– Давайте я понесу, вам тяжело, – предложила Настина родственница.
Но Катя отстранилась.
– Зачем же, мне нетрудно.
– Вам сегодня нечего делать? – вдруг спросила женщина. – Давайте сходим в кино.
– Какое кино, у меня сегодня стирка.
– Хотите, давайте вместе постираем, отдохнем и пойдем. – Кате была подозрительна эта настойчивость, и она затруднялась ответить.
– Не хотите – не надо, – отступилась женщина. – Тогда до свиданья.
Радуясь освобождению, Катя сказала:
– Будет время – заходите в магазин.
– Спасибо, – сказала дама и вдруг неожиданно поцеловала ее.
Катя не успела сообразить, к чему бы это все, как та оставила ее и пошла назад.
Настя шла по улице, поглядывая на номера домов и сверяясь с адресом, записанным на полях газеты.
Свернула в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в дверь.
Ей открыла школьница лет пятнадцати.
– Толя дома? – спросила Настя.
Но школьница смотрела на нее и не отвечала.
– Мне нужно Толю, он дома? – еще раз спросила Настя.
– Толю?.. Его нет, – ответила наконец девочка. – Но он, может быть, скоро придет. Подождите его.
Настя поколебалась, но прошла.
– Пальто можно повесить здесь.
Настя сняла пальто.
– Сюда, пожалуйста. Садитесь, можете почитать.
Настя села и взяла с полки книжку.
Девочка до ее прихода делала уроки и снова пристроилась к тетрадкам, но за дело не принималась. Она во все глаза смотрела на гостью. Взгляд у нее был прямой и несколько даже мрачноватый, какой бывает в этом возрасте у натур целеустремленных и сосредоточенных.
– Простите, какое у вас удивительное лицо! – сказала она. – Кто вы? Если не хотите, можете не отвечать.
– Почему? Зовут меня Настя, я работаю в магазине.
– Это правда? Хотя – простите, – какие основания у меня не верить. Вы хотите, чтобы вас звали Настя? Хорошо, я так вас и буду звать. Знаете, до четырнадцати лет я была гадким утенком. Когда я поняла, что могу кому-нибудь нравиться, я потеряла к этому интерес и стала синим чулком. Сначала я думала о людях лучше, чем они есть, потом – хуже, чем они есть. А теперь вижу, что все гораздо обыкновенней. Вы со мной согласны? Меня зовут Ирина.
– Не знаю, по-моему, на свете много необыкновенного.
– Это почти цитата, – улыбнулась Ирина. – Из Шекспира. Раньше мне казалось, что в подонках есть что-то привлекательное. Сильные, свободные люди. А как вы относитесь к подонкам?
Настя удивилась.
– Это хорошо. Я тоже поняла, что они отвратительны. Не потому, что я идейная, я и правда так думаю. Вообще, может быть, дело в возрасте, но все меняется. Раньше я ждала, что любовь придет одна, как солнце. И вот – я не могу влюбиться. Хочу! Влюбиться чисто, ничего не требуя взамен. И – не могу.
– Может быть, еще не время? – предположила Настя. – Я намного вас старше и то…
– Я поняла вас. На всякий случай готовлюсь к одинокой старости, когда я буду вот такая, – она втянула щеки, показывая, какой будет. – Но мне нужно кого-нибудь почитать. Если я никого не буду почитать, я буду чувствовать себя сумасшедшей. Странное ощущение: мне кажется, если бы вы только захотели, я бы пошла за вами куда угодно.
– Все-таки молодость – это страшная вещь, – сочувствуя и переживая, проговорила Настя. – Надо быть мудрой, надо быть очень мудрой.
– Вам это как-то удалось. Вы и хороши собой, вы и умная, и скромная, а это, может быть, главное. Но откровенность за откровенность. Настя! Я не знаю, какие у вас отношения с Толей. Он мне брат, и я его люблю. Но, поверьте мне, – он не стоит вас! Я знаю его пятнадцать лет. Нет, он хороший. Но при всех его качествах – вас он не стоит.
– Злая ты девка, – сказала Настя. – Сейчас это у вас модно: сердитые молодые люди. Но если молодые люди сердитые – это еще полбеды, а вот если женщины станут все злые, что тогда за жизнь начнется, ты себе представляешь?
Больше ей не хотелось разговаривать, она встала и пошла к двери.
Но девочка побежала за ней на лестницу и крикнула вниз:
– Я поняла вас! Вы считаете, что главное – это доброта… Но постойте, как же тогда понять Гамлета: «Чтоб добрым быть, я должен стать жесток?..»
Настю волновали противоречивые чувства.
Как-то в школьном кружке юннатов я видел растение, которое посадили вверх корнями. Нечто подобное случилось с Настей: корни ее прежней жизни были вынуты из земли и повернуты к солнцу. И как сразу стало светло! Но за воздух очень трудно держаться…
Странное дело – когда Настя удивлялась и улыбалась, встречные прохожие, глядя на нее, тоже удивлялись и улыбались. Когда же ее одолевала рассеянность – с прохожими происходило то же самое.
Она и не заметила, как снова оказалась у своего магазина. Он был уже закрыт, но сквозь стеклянную дверь в глубине была видна другая, полуотворенная дверь в конторку. Там горел свет и за столом сидел Яков Алексеевич. Он что-то писал, придерживая бумагу протезом правой руки.
Подняв голову, Яков Алексеевич вгляделся в сумрак магазинного помещения. Из-за наружной стеклянной двери, из уличного света фонарей прямо на него смотрела женщина. Он узнал ее сразу. Она смотрела приветливо и, казалось, хотела войти.
Яков Алексеевич поднялся и подошел к наружной двери.
Женщина кивнула ему.
Яков Алексеевич тоже кивнул, они же были знакомы.
Женщина повертела рукой, показывая, что просит открыть ей дверь.
Яков Алексеевич вернулся в конторку, взял ключи и от волнения присел на стул, но так, чтобы она не видела. Потом он встрепенулся и заторопился к двери.
Женщина была там.
Яков Алексеевич отпер дверь.
Деликатно, не заходя внутрь, она сказала:
– Меня прислала к вам Настя. Ей неудобно, что она в такое время взяла отпуск, как раз отчетность… И она просила вам помочь.
– Как же вы можете мне помочь, – растерялся Яков Алексеевич, – что вы говорите, зачем это…
– Почему же, я работаю в этой же системе. Я очень прошу вас.
Не дожидаясь ответа, она прошла в конторку, села на свое обычное место и повернула к себе бумаги.
– Садитесь же. Ну?.. – велела она Якову Алексеевичу, и он сел.
– Вчера писал, сегодня пишу, писателем стал, – смущенно проговорил он. – Ну что же, взялись помогать, тогда приступим… План выполнен за квартал… по канцелярским товарам сто два процента. Вот здесь. Написали? Дальше.
– Переворачивать на другую страницу? – спросила Настя.
– Спасибо, переверните, правильно.
Зазвонил телефон.
Яков Алексеевич взял трубку.
– Виноват… Да. Ну, ну. Я… Да ты не реви, давай условие… Вот конкретный предметный разговор. Начерти круг. Ну, окружность. Есть? Теперь проведи диаметр. Так? Откладывай градусы. Вправо. Ну, сколько там сказано? Сорок пять? Значит, сорок пять. Уяснил? Дальше давай сам. Там в шкафу холодное мясо. Ты его поджарь с картошкой, сам поешь и покорми Вову. И не звони зря, я занят.
Он положил трубку.
– Вот как без жены-то, – посочувствовала Настя. – Вы ведь еще дома не были? Давайте я сбегаю в гастроном, колбасы вам принесу.
– Зачем вы мне будете бегать в гастроном, – проговорил Яков Алексеевич, щелкая дыроколом.
Все это было так странно, невозможно, что он потерялся.
– Видите, приложение номер четыре, вот где мы ничего не сделали… Шли бы вы домой, поздно уже. Хватит, вы мне помогли. У меня, вот видите, главная трудность – что писать неудобно, все в голове держу.
– Если надо, я могу вам писать. Что-либо по отчетности или по заказам, мне нетрудно, – сказала Настя. Она всегда жалела Якова Алексеевича, а теперь у нее прямо сердце щемило.
Яков Алексеевич молчал. Настя видела, что ему не по себе, и тоже молчала.
– Зачем же, скоро Настя выйдет, – сказал он. – А вы – идите, прошу вас. Не знаю, как вас звать, прошу вас, вам все равно, а мне так будет лучше. Я вам серьезно говорю.
Настя встала.
Яков Алексеевич тоже встал, не глядя на нее.
Настя обошла стол и поцеловала его в щеку. Он и тут не пошевелился и глаз не поднял.