т, куда садятся, – зашумела на нее очередь.
Настя кое-как выбралась из автобуса. Порывшись в сумочке, она подсчитала деньги и подняла руку, чтобы остановить такси. Она села, сказала адрес и приняла независимую позу, как тогда, в машине Тетерина.
– Вот здесь, пожалуйста, – сказала она. – Благодарю вас.
И вошла в магазин.
Нина Сергеевна и Валя стояли за прилавками, и каждая была погружена в свои заботы.
Так событие, которое задело многих и ушло в прошлое, предоставляет каждого своим переживаниям.
– Здравствуйте!
– А, Настя… – сказала Нина Сергеевна.
– Привет, как мама? – спросила Валя.
Но все это как бы с половинчатым выражением лица: так, наверно, актеры дублируют под экран текст иностранной картины.
– Мама поправилась.
– Тут приходила твоя родственница, – пробудившись, сказала Нина Сергеевна. – Удивительная женщина. Я все время о ней думаю. Кто такую может обнимать? Господь бог?..
– Правда, вот кому житуха, – позавидовала Валя.
– Ах, не в этом счастье, – возразила Нина Сергеевна. – Красота наша – тоже палка о двух концах. Когда она проходит, надо еще думать: чем ее заменишь?..
За окном проходили люди с поднятыми воротниками. Пускай были бы ненастные вечера, ночи, все равно ничего не видно, но сумрачное утро…
– Можно я пока пластинку поставлю? – спросила Настя. Она поискала, выбрала и включила проигрыватель.
Это была печальная фортепианная музыка, которой полагалось бы звучать тихо, но Настя поставила проигрыватель на полную громкость – музыка мощно, горестно и странно гремела в пустом магазине.
– Что ты душу мотаешь? – разозлилась Валя и хотела снять, но Настя не дала.
Музыку было слышно и на улице, потому что к витрине подошел мальчик, приплюснул к стеклу нос. Настя махнула ему рукой, чтоб уходил. Но он скорчил ей гримасу и остался.
Из конторки вышел Яков Алексеевич, посмотрел на всех немного отрешенно.
– Здравствуйте, Яков Алексеевич…
– А, пришла, это хорошо…
– Вы нездоровы?
– Бессонница.
– А где Катя? – спросила Настя.
– Ей уже муж позвонил, – сказала Нина Сергеевна. – С утра не виделись.
Настя тихо зашла в конторку.
Катя, не видя ее, говорила по телефону. Лицо ее то и дело меняло выражение, как будто собеседник находился в телефонном аппарате. Она говорила только одно:
– Да…
Видимо, Леша в чем-то справедливо ее обвинил, и она, не споря, призналась:
– Да…
И повторила убито:
– Да…
По всей вероятности, он требовал признаний и уверений. Катя три раза тихо повторила:
– Да. Да. Да…
Тут она увидела Настю.
– Ой, Настюха!
Она положила на стол трубку, обняла и, не отпуская, потащила к телефону.
– Это Настя пришла! – объяснила она Леше. – Хочешь с ней поговорить? На!..
Она сунула Насте трубку, но та стала отбиваться.
– Нет, нет, не буду. Не хочу я!..
– Не хочет. Ну ладно, Леша, мне пора. Ты звони, звони… – Она повесила трубку.
– Знаешь, Настя, что-то происходит, – сказала она и задумалась. – Что-то происходит… То ли он чувствует, что виноват… Он никогда так со мной не говорил. Разбудил ночью, начал говорить, сейчас позвонил и опять, мне неловко даже повторять что, получится нескромно. Не понимаю даже, как он мог это говорить с работы, наверно, вышел, позвонил из автомата. Настя!..
Они опять обнялись и молчали.
– Не знаю, что это такое. Ничего не понимаю… – Зазвонил телефон.
Катя взяла трубку.
– Магазин…
И, зажав трубку рукой, растерянно сказала:
– Ну вот… – И в трубку: – Что ты забыл?
– Настя! – послышался из магазина Валин голос. – Открывать пора.
Настя взяла с гвоздя ключи, пошла открывать. За дверью дисциплинированно толпились дети. Проигрыватель действовал вовсю. Автоматы для карандашей не действовали. Школьники покупали тетради и резинки. Рабочий день начался.
После школьных каникул в магазине было битком.
Наколоть чек – завернуть-переспросить: «Карандаш какой?» – пощелкать на счетах – подсчитать тетрадки – наколоть чек…
Настя сгоряча обругала студента-иностранца, который молча показывал пальцем на полку.
– Сказать трудно?
– Note-book.
Извиняться не стала.
Потом произошел конфликт с девочкой.
– Ластик, блокнот и нотную тетрадь…
– Тридцать две копейки.
– Ой. Тогда не надо нотную тетрадь.
– Двадцать копеек.
– Ой. Тогда не надо блокнот.
– Ну вот, голову морочит, – разозлилась Настя. – Бери свой ластик и иди.
А потом начались беспорядки в очереди, и она прогнала от прилавка мальчика, который не стоял в очереди. Но он заплакал, наверно, все-таки стоял.
Чувствуя себя немного виноватой, Валя подошла к Насте.
– Хочешь, приходи сегодня ко мне? Мальчишек позовем.
– Ну их знаешь этих мальчишек. Он тебя спрашивает: «Как жизнь?» Ты ему отвечаешь, а он и не слышит, ему неинтересно. Умные люди тоже не лучше. Я видела в одном иностранном журнале такую иллюстрацию: мужчины в черных костюмах читают газеты – сидят на скамейках, стоят на перекрестках, шагают по улице – все с газетами. А тут, рядом, бродят обнаженные женщины, и никому до них нет дела… И вообще, как они мне надоели – и мальчишки, и женатые, которые не любят своих жен, и те, которые любят, но не прочь…
Даже Нина Сергеевна прислушалась к Насте со своего места, и теперь и она и Валя прыснули и закатились на удивление покупателям.
– Ну, знаешь… у тебя богатый опыт, – только и проговорила Нина Сергеевна.
Однако Настя не обратила на это внимания.
– И вообще, надо хоть самой знать себе цену. А как другие к тебе относятся – это их дело, пускай как хотят…
– Ого! Давай показывай пример, будем учиться, – сказала Валя.
Такой произошел разговор, а последствия его сказались позже.
Снова появился Яков Алексеевич с помятым от бессонницы лицом.
– Девушки, кто-нибудь!
– Настя, сходи-ка, – сказала Валя.
В конторке было тихо. Из репродуктора слабо слышалась музыка. Яков Алексеевич и Настя сидели за столом. Он подсчитывал на счетах, Настя переписывала ведомость.
– Девять часов время, – потянулся Яков Алексеевич. – Вот зараза, есть хочется.
Кто-то постучал в стеклянную дверь магазина. Там стояли Катя и Леша. Они показывали на часы и делали кругообразные жесты, обозначавшие, что пора закругляться.
– Меня зовут, – сказала Настя.
– Ну что ж, на сегодня хватит.
В бокальчике для карандашей стоял Настин цветок. Он уже немного привял.
Надевая пальто, Настя спросила:
– Кто это вам цветок подарил?
– А что, думаешь, я уже никому не нужен? – загадочно пошутил Яков Алексеевич.
Настя погрозила ему пальцем, подошла и поцеловала в щеку.
Яков Алексеевич окаменел.
Настя вышла на улицу. Она старалась сосредоточиться на обычных заботах, их за это время накопилось немало. Надо было что-то купить, надо было куда-то забежать… Старалась и не могла.
Она остановилась. И так неожиданно, что сзади кто-то на нее наткнулся. Постояла, постояла и направилась в другую сторону.
Она поднялась по лестнице и остановилась у двери, где живет Толя. Здесь она попыталась привести себя в порядок, высморкалась, убрала платок в сумочку и хотела позвонить, но не решилась.
Пока она собиралась с духом, наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался. Настя быстро пошла наверх, навстречу. Пропустив человека, она переждала, вернулась и снова остановилась у двери, прислушиваясь, что там происходит. Там ничего не происходило.
Она опять подняла руку к звонку и задумалась. Уткнулась лбом в согнутый локоть, опершись на дверь и размышляя. Потом сама себе покачала головой, покинула дверь и стала спускаться по лестнице.
Внизу она чуть не столкнулась с Толиной сестрой. Та посвистывала и помахивала авоськой, но, как и прежде, была сосредоточена. Девочка без интереса взглянула на Настю и тут же вернулась к своим мыслям.
Усмехнувшись заносчивости невзрослого сердца, Настя пошла домой.
Похождения зубного врача
Райздрав помещался в белом доме, который возбуждал мысли о покое и выздоровлении или о несерьезной болезни, когда ты лежишь на белой постели и посматриваешь в окно.
Чесноков оставил чемодан у секретарши и вошел в кабинет заведующего.
Заведующий производил впечатление симпатичного, простого и способного человека. Он посмотрел доброжелательно, еще не зная, зачем тот пришел.
– Здравствуйте, моя фамилия Чесноков.
Заведующий обрадовался:
– Наконец-то! Здравствуйте. Что с вами стряслось?
– Я задержался, – уклончиво ответил Чесноков.
На следующее утро Чесноков проснулся рано. Он нажал кнопку будильника, чтобы не звонил, поднялся и присел к окну.
На улице было солнечно и пусто.
Он достал плоскогубцы из чемодана, походил по комнате, нашел крепко вбитый гвоздь и быстро вытащил его. Положил этот гвоздь на стол, еще походил вдоль стен и вытащил из дверного косяка шуруп. И тоже положил на стол. Затем он вынул гвоздь из стула, но, так как стул после этого стал шататься, он теми же плоскогубцами вбил гвоздь обратно.
Он сунул плоскогубцы в карман, снова присел к окну и начал писать письмо.
«Здравствуй, Женя! Итак, я приехал. Через полчаса мне уже идти на работу, а я не могу…».
Он не стал дописывать письмо и начал одеваться, не спеша, как человек, знающий, что ничего хорошего его впереди не ждет.
Одевшись, он вышел на улицу и зашагал по ней, глядя то направо, то налево.
В нашем городе люди ходят по улицам медленней, чем в Москве, медленней, чем в Ростове, примерно так, как в Костроме или Кинешме. Третий век, не спеша, прошел по его улицам, и теперь здесь все о чем-нибудь напоминает. Здесь есть дома каменной кладки восемнадцатого столетия, есть улочки, особняки и парки, напоминающие о купечестве разных гильдий, о студенческих вечеринках, о декадентских стихах, здесь непременно когда-то жил и работал А.Н. Островский или А.П. Чехов – вот в этой беседке он любил сидеть. Город с бывшими торговыми рядами, с новыми стандартными домами, с бывшей главной площадью, которая начинается солидно, но сразу же катится вниз к реке, и с новой центральной площадью, которая просторней и пустынней, чем старая, и рассчитана на толпы новых поколений.