БУЗЫКИН. Нет, это правильная печать.
В его наручных часах заверещал звоночек.
Извините, Билл, мне пора в институт.
БИЛЛ. Все. Я вас больше не задерживаю. Только еще один маленький вопрос.
Снова стал листать рукопись.
Сейчас найду…
Бузыкин бежал по улице. Короткими перебежками, чтобы не бросалась в глаза его унизительная поспешность.
Свернул в институтский двор.
Устремился вверх по лестнице. Но в коридоре остановился. Навстречу ему шел Шершавников. Добродушный, непринужденный, простой.
Бузыкин свернул в первую попавшуюся дверь. Это была читальня. Там занимался его приятель Евдокимов. Бузыкин прильнул к дверной щели.
– Что там? – спросил Евдокимов.
– Шершавников.
– Ну и что?
– Не хочу подавать руки этой скотине.
– А что случилось?
– Знаешь, что он сделал? Он Лобанова завалил, Куликова протолкнул, и тем самым Васильков стал замзав кафедрой.
Тут он отпрянул от двери.
В читальню вошел Шершавников.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Добрый день, Владимир Николаич, – ответил Евдокимов.
Шершавников протянул руку Бузыкину. Тот уставился на протянутую руку оцепенело.
– Здорово, Бузыкин! – окликнул его Шершавников.
Он так приветлив, обаятелен и открыт, что не подать ему руки невозможно.
Рукопожатие было крепким.
Наконец он смог дозвониться на работу к Алле.
– Это машбюро? – кричал в трубку Бузыкин. – Мне Аллу, пожалуйста!
В машбюро звякали каретки, стучали клавиши машинок. Девушка в пулеметном их клекоте кричала в ответ:
– А ее нет! Ей плохо стало, ее с работы отпустили!
Алла лежала на тахте. Она была бледна и непричесана.
БУЗЫКИН. Что с тобой? Что случилось?
АЛЛА. Ничего особенного, просто сердце закололо.
БУЗЫКИН. Надо же к врачу!
АЛЛА. Была.
БУЗЫКИН. Что он сказал?
АЛЛА. Сказал – полежать.
БУЗЫКИН. Что тебе наговорила Варвара?
АЛЛА. Ничего нового. Что у вас дружная семья, что вы живете душа в душу сто пятьдесят лет, что ты не хочешь ее расстраивать… Я и сама все прекрасно знаю. Но когда говорит чужой человек – это страшно. Ты-то веришь, что мне от тебя ничего не нужно? Только бы видеть тебя иногда.
БУЗЫКИН. Нашла кого слушать! Надо было трубку бросить.
АЛЛА. Ну да! Она говорит, говорит, а меня всю колотит, и вот до сих пор.
Алла не хотела обвинять в чем-либо Бузыкина. Но не собиралась и скрывать свои обиды. И Бузыкин чувствовал себя виноватым.
Он присел на стул возле Аллы в позе лечащего врача. Но тут в его часах задребезжал звоночек.
АЛЛА (слабо усмехнулась). Домой пора?
БУЗЫКИН. Да нет же, дела. В издательство вызывают, Веригин. Я сбегаю! И через часок у тебя.
АЛЛА. Беги…
В издательстве разговор мог оказаться долгим. Поэтому, чтобы сэкономить на дороге, он бежал. Возле автобусной остановки задержался, оглянулся – автобуса не было видно. Он побежал дальше.
Редактор издательства Веригин был добродушен и приветлив.
– Хорошо, Андрей Палыч. Как всегда, хорошо. Всем понравилось. Обсудили, отзывы только положительные, по существу, без замечаний. Надо бы отдавать в набор.
– Я рад, – смущаясь, проговорил Бузыкин.
В официальных местах Бузыкин всегда чувствовал себя неловко и потому старался держаться посвободней. Но тогда выходило, что он ведет себя развязно. От этого он чувствовал себя еще более натянуто.
– Но разговор у нас будет печальный, – сказал Веригин.
Бузыкин встревожился:
– А что такое?
– Срывается у нас это дело.
– Как – срывается?!
– Да этот Саймон, оказывается, выступил там с какой-то расистской статьей. Прогрессивная общественность возмущается. А мы, получается, переводим его, рекламируем?
– Вот это да. Год работы. И что же, все коту под хвост?
– Ну кто же мог предвидеть!
– Это верно, это верно, – бормотал Бузыкин. – А может быть, как-нибудь обойдется?
– Милый мой! Ну как обойдется? Пока, во всяком случае, пускай полежит. А там видно будет.
– Понятно, понятно…
– Андрей Палыч, ты так уж не расстраивайся. У тебя «Разбитая луна» в каком состоянии?
– В каком? В разбитом.
– Как это – в разбитом? Вот у меня записано: «Бузыкин. Десятое». А сегодня какое? Четвертое. Через неделю чтобы перевод был на столе. Мы ее пустим вместо этого Саймона.
– Это мне не успеть.
– Ну хорошо. Тринадцатого сдашь? Тринадцатое – крайний срок.
– Не знаю. Придется ночью сидеть…
– Посиди, посиди. Для здоровья полезней, чем по бабам бегать. В нашем возрасте.
– По каким бабам? – заволновался Бузыкин.
– Ленинград – маленький город, Андрей Палыч…
Нина говорила негромко, прикрывая трубку, чтобы не слышал Билл.
– Слушай, это уже хамство. Он час уже тебя ждет, ты же обещал повести его по местам Достоевского!
– А, черт, совсем из головы вон. Бегу! – отвечал Бузыкин из автоматной будки. – Скажи, через десять минут буду.
– А ты где?
– Я же сказал, у меня кафедра.
– Ты говорил, что кафедра у тебя в пятницу.
– Нина, некогда, здесь уже стучат.
– Где стучат, на кафедре?
– Ладно, приду домой, все объясню…
Пошел – побежал, пошел – побежал. Через арку ворот, по лестнице.
Алла по-прежнему лежала в постели, но была уже причесана. Бузыкин выложил перед ней яблоки.
– Вот яблоки, вот валокордин. Как ты себя чувствуешь?
– Уже ничего.
– Тогда я побежал.
– А поесть!
Тут он заметил, что стол накрыт.
– Я же старалась… Правда, что было в холодильнике, я же не могла выйти.
– Да. Да. Сейчас.
Бузыкин сел за стол, стал проворно есть.
– А твоя дочка на кого похожа? – спросила Алла. – На тебя или на Эн Е?
– Ни на кого. Бросила институт, моет стекла в магазинах…
– А ты разве не помогаешь им?
– Да муж у нее такой же обормот, не велит брать, хотят жить самостоятельно. Пытаюсь наладить контакт – ничего не получается.
– А вот если бы у нас был ребеночек, он бы тебя уважал, я бы уж его воспитала…
– Алла, меня ждет Билл.
– Ничего с ним не случится.
В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел.
Постучали в дверь.
– Входите, дядя Коля! – крикнула Алла.
Вошел сосед. Достойной повадкой он внушал уважение. Бузыкин встал.
– Сидите, сидите, Андрей Павлович. Ну, как ты, болящая? – спросил дядя Коля.
– Уже поправилась, дядя Коля.
– Вот до чего себя довела. Все нервы.
Бузыкин виновато покачал головой.
– Дядя Коля, Андрей Павлович торопится, его английский профессор ждет. Андрей Павлович в порядке культурного обмена помогает ему переводить Достоевского на свой язык.
– Сейчас пойдет… Я чего пришел-то. Андрей Павлович, я хочу, чтобы вы знали. Мы с ее отцом были кореши. И вот его нет, а я остался. Так?
– Конечно, дядя Коля! – подтвердила Алла.
– Так вот, может быть, я забегаю вперед, тогда простите, что касаюсь этой темы. Но ведь рано или поздно, я думаю, вы как-то оформите ваши отношения?..
– Дядя Коля, зачем это?!
Дядя Коля смутился.
– Андрей Павлович, может быть, я лишнее говорю?
Засмущался и Бузыкин.
– Почему же лишнее…
– Разве я стал бы вмешиваться? Тут каждый себе хозяин.
– Дядя Коля, я же прошу!
– Погоди, Алла, я к делу веду. Так вот, я думал, думал… Когда решитесь, оформите ваши отношения – я уеду в деревню, и моя комната в вашем распоряжении. И вот, у вас будет отдельная квартира.
– Ну, зачем это, – проговорил Бузыкин.
– Что за бредовая идея! – воскликнула Алла.
– Я сказал.
Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа.
Дядя Коля поднялся и пошел. У двери остановился.
– Вы уж берегите ее. А то ведь все сказывается. Вот результат…
И ушел.
– Андрюша, поверь, я тут ни при чем! – взмолилась Алла. – Он же думает, что… Он же не знает, что ты у нас семейный!
– Я понимаю… – Посидели молча.
– Ну, беги, – сказала Алла.
– Да. Побежал…
– Подожди, сядь. Пять секунд.
Бузыкин присел. Она взяла его за руку, подержала.
– Теперь можешь бежать.
Когда он был уже у двери, снова остановила:
– Андрюша, сними пиджак, пожалуйста.
– Зачем?
– Я прошу.
Он снял.
– Закрой глаза.
Он закрыл.
Она тихонько встала, вынула из шкафа синюю куртку, накинула на него.
– Покажись-ка… Как раз. Нравится?
– Нравится.
– Ко дню рождения тебе купила – вот, не вытерпела.
– Зачем?! Просил же тебя не тратиться на это!
– А я хочу, чтобы ты у меня модный был. Вот, в ней и беги.
Бузыкин замялся.
– Пусть она пока здесь побудет, ладно? А то приду, что скажу?
Он снял куртку, снова надел пиджак.
Алла снова легла, отвернулась к стене.
– Ты обиделась?
– Я же понимаю: там все можно, здесь ничего нельзя. Иди, иди!
Бузыкин сел на стул, скрестил руки на груди, вытянул ноги.
– А ну его! Не пойду.
– Но ведь неудобно! Раз тебя ждут. Тебе перед всеми неудобно. Кроме меня.
– Что я, не имею права с больным человеком посидеть?
– Не знаю я твоих прав! Уходи!
– Только позвоню, чтобы не волновались.
– Тогда уж потише, чтобы дядя Коля не слышал.
Бузыкин вышел в коридор к телефону. На кухне у плиты стоял дядя Коля.
– Ты что, в туалет? Иди, не стесняйся.
Бузыкин зашел в туалет, постоял, вышел.
– Хочешь вымыть руки? Там полотенце чистое висит.
Вымыл руки, вернулся в комнату.
– Позвонил? – спросила Алла.
– Да.
Ночной Ленинград был тих. Поплескивала Нева. Вот камни набережной начали светлеть.