Потом она натыкается на стопку поздравительных открыток и некоторое время сидит, собираясь с духом, прежде чем их пересмотреть. Все они от ее матери. Она перечитывает их все, начиная с поздравления с шестнадцатым днем рождения, впитывая каждое слово, каждое «люблю тебя! мама», утирая глаза рукавом пижамы каждый раз, когда слова начинают слишком сильно расплываться, чтобы можно было прочитать их сквозь слезы.
За год до того, как Бет переехала на Нантакет, летом ее матери удалили небольшую опухоль, которую обнаружили в груди. Врач сказал, что они все вырезали. После операции она прошла курс облучения и химиотерапии. Все протекало без осложнений. Все выглядело хорошо.
Когда в сентябре Бет переехала в Нью-Йорк, у ее матери выпали волосы. Это была первая работа Бет после колледжа, должность младшего редактора в журнале «Селф». Мать настояла на том, чтобы она поехала и жила своей жизнью. Она заверила дочь, что с ней все будет в полном порядке.
Но все вышло совсем не так. Оказалось, что вырезали не все. В ноябре была повторная операция, на этот раз ей удалили всю грудь целиком и несколько лимфатических узлов. У Бет сжимается сердце. Если бы они сделали это с самого начала! И снова доктора сказали, что они все вырезали. Они с Бет праздновали это все выходные в честь Дня благодарения, радостные и благодарные.
Но радовались они напрасно, потому что микроскопические частицы рака успели покинуть грудь до того, как доктора удалили ее, и пустились в плавание по телу ее матери, подыскивая себе новое местожительство. Первой они нашли печень. А за ней легкие. В январе мамы не стало.
Бет держит в руках последнюю открытку, последнее «люблю тебя, мама». Это был ее двадцать третий день рождения, и ей тогда даже в страшном сне не могло привидеться, что мама не доживет до того дня, когда ей исполнится двадцать четыре, тридцать, тридцать восемь.
Она потом часто задавалась вопросом, вышла бы она замуж за Джимми, будь ее мать жива. После похорон она обнаружила, что встать с постели и пойти на работу стало для нее задачей практически непосильной. Помнится, она тогда чувствовала себя абсолютно не в состоянии исполнять свои обязанности, пусть даже они и ограничивались такими относительно нехитрыми вещами, как отвечать на телефонные звонки, принимать факсы и назначать совещания. В очередной раз продемонстрировав где-нибудь свой непрофессионализм, она с огромным трудом сдерживалась, чтобы не разразиться потоком слез. Ей отчаянно нужна была передышка. Она кое-как дотянула на работе до июня, потом уволилась и уехала из Нью-Йорка. На Нантакет.
От матери она унаследовала небольшую сумму денег, которых было достаточно, чтобы вскладчину с еще тремя подругами снять на лето коттедж и осенью пойти в магистратуру. Ее приняли в Бостонский университет на программу литературного мастерства. Дальнейших планов у нее не было. Она не планировала встретить Джимми и влюбиться в него. И уж совершенно точно не планировала выйти за него замуж и одну за другой родить трех дочерей, вместо того чтобы продолжить образование.
Но именно это она и сделала. В День труда, когда ее подруги сели на самолет и улетели обратно в настоящий мир, Бет осталась. Год спустя они с Джимми поженились, а еще через год родилась Софи.
Она частенько задавалась вопросом, что́ ее мать сказала бы про Джимми. Скорее всего, она была бы от него не в восторге. И уж определенно не одобрила бы его поведение сейчас. Ее мать всегда была не слишком высокого мнения о мужчинах. Они с отцом Бет развелись, когда ей было три, и с тех пор как ей исполнилось четыре, они никогда больше его не видели. Бет не помнила, чтобы ее мать когда-либо встречалась с мужчинами. Она всецело посвятила себя зарабатыванию денег и воспитанию единственной дочери.
Бет принимается рыться в ящике в поисках одной фотографии. Она точно должна там быть. Снимок обнаруживается на самом дне — единственная фотография отца, которая у нее есть. На снимке он в белой майке и черных роговых очках. Его светло-каштановые волосы уже начали редеть. Он улыбается. Руки у него мускулистые. На коленях он держит маленькую Бет. Она в нарядном розовом платье, а ее светлые волосы завязаны в два хвостика. Эта фотография сделана в ее второй день рождения. Она тоже улыбается. Оба они выглядят счастливыми. Бет не помнит ни этого мужчину, ни себя в этом возрасте, но она полагает, что это они с отцом. На обороте почерком ее матери выведено: «Денни и Бет, 2 октября 73 года». Бет судорожно вздыхает и бросает фотографию обратно на дно ящика.
Она прижимает стопку поздравительных открыток от матери к груди. Бет очень ее не хватает, в особенности сейчас. Она улыбается и промокает влажные глаза рукавом, погрузившись в мысли о собственных дочерях. Может, зятя ее мать не слишком жаловала бы, зато внучек обожала бы до беспамятства.
Бет возвращает открытки обратно в ящик и достает оттуда книжку в мягком переплете. «Писательство до костей» Натали Голдберг. Книга, которая заставила ее поверить в то, что когда-нибудь она сможет стать писательницей. Почему эта книга лежит здесь, а не на книжной полке в гостиной или на ее прикроватной тумбочке?
Когда она только переехала на Нантакет, она даже писала небольшие заметки для «Йестердей Айленд», ничего выдающегося, но она писала, и ей за это платили. После рождения Джессики она устроилась на работу получше — штатным автором в «Инквайрер энд миррор», но после того, как у нее родилась Грейси, она поняла, что совмещать работу в газете с воспитанием трех девочек ей не под силу, и уволилась. Но еще некоторое время продолжала понемногу писать «в стол».
Она находит свои эссе, стихи и рассказы. Находит свои тетради — самые обыкновенные тетради на пружинах, растрепанные и затертые, исписанные синими чернилами от корки до корки, — упражнения на развитие писательского мастерства, идеи для рассказов, коротенькие зарисовки, ее фантазии, ее мысли и эмоции, ее уязвимый, обнаженный внутренний мир, вывернутый наизнанку на этих разлинованных страницах формата А4. Она принимается листать их и неожиданно залипает на одном коротеньком рассказе о странном мальчике, который живет строго в границах своего причудливого, но прекрасного воображаемого мира. Она помнит, как написала этот рассказ. Это было лет шесть или семь назад, после того как она провела утро с девочками на пляже, где какой-то маленький мальчик играл с камешками у воды. Этот мальчик и вдохновил ее на написание рассказа. Тогда она еще черпала вдохновение в своей повседневной жизни здесь и писала о ней. В какой момент она перестала это делать? В какой момент ее жизнь перестала ее вдохновлять?
Одна из найденных ею тетрадей оказывается совершенно чистой, нетронутой. Бет берет ее в руки, дает себе одно обещание и откладывает ее в сторону.
Дальше она доходит до одежды — пальто под леопарда, которое когда-то принадлежало ее матери, кожаные штаны (черные, как у рок-звезды), розово-оранжевое, в стиле Голди Хоун, коротюсенькое платье с геометрическим узором. Она просто обожала это платье. Таскала его повсюду — на вечеринки, на дискотеки, на свадьбы, на первые свидания. На их первое настоящее свидание с Джимми.
Бет аккуратно стаскивает с себя заношенную пижаму и через голову натягивает платье, стараясь не задеть потолок. Поразительно, но оно оказывается ей впору! Ей не нужно зеркало в спальне, чтобы убедиться в том, что она выглядит потрясающе. Она и так это знает.
Она находит ворох дешевой бижутерии — огромные серебристые серьги-кольца, массивные цветастые пластмассовые браслеты, уйму искусственных бриллиантов, кучу перепутанных бус и цепочек — все это очень в духе Мадонны времен фильма «Отчаянно ищу Сьюзен». Надев кольцо с лунным камнем на средний палец правой руки, она любуется им. Интересно, почему она его убрала?
Интересно, почему она вообще все это убрала? Видимо, отчасти это связано с переездом из Нью-Йорка на Нантакет и желанием стать здесь своей. Те, кто постоянно живет на Нантакете, носят мешковатые флисовые куртки и болотные сапоги, а не платьица в стиле Голди Хоун и кольца-хамелеоны, меняющие цвет в зависимости от настроения хозяйки. Не стоит забывать и о наборе веса, который прилагался бонусом к трем беременностям. В эти рокерские кожаные штаны в облипку она нипочем бы не влезла уже лет сто как. Но если не принимать штаны в расчет, все эти вещи — тетради, одежда, фотографии и открытки — это часть ее, ее история, ее любовь к приключениям, ее стиль, ее мечты о будущем.
«Вот это — я», — думает она, глядя в ящик.
Когда-то они с Джимми устраивали дома импровизированные вечеринки, не имея никаких запасов, кроме пакета картофельных чипсов, полудюжины банок пива и бутылки дешевого вина. Каждый из приглашенных приносил с собой что-нибудь, и таким образом в общем котле всегда оказывалась куча всего. И им всегда было очень весело. Они с Джимми уже очень давно не устраивали вечеринок. Да и вечеринки тоже изменились, перестали быть спонтанными, как в те времена, когда достаточно было одной мимолетной игривой мысли: а почему бы нам сегодня вечером не позвать к себе друзей? Они стали требовать планирования, готовки, уборки дома. Все должно было быть как полагается. Они превратились в повинность, и она не помнит, когда им в последний раз было весело, помнит лишь, как они ругались с Джимми, как она взрывалась из-за какого-нибудь стрессового момента подготовки и еще долго не могла отойти после того, как последние гости расходились по домам.
Когда-то она носила голубое, зеленое и оранжевое. Когда-то она была бесшабашной. Когда-то она купалась голышом на пляже Толстух и танцевала под музыку, которая ей нравилась. А теперь она всегда накидывает поверх купальника просторную тунику-размахайку и слушает только то, что хотят слушать девочки — обычно это Бритни Спирс или какая-нибудь юная звездочка с глазами Бэмби с канала «Дисней».
Когда-то она писала.
Ей просто не верится, что она упрятала такую большую и важную часть себя в коробку и на столько лет задвинула ее в дальний угол чердака. Спасибо, что вообще не сдала себя в «Гудвилл»