Все эти возможности, даже простое обдумывание слов «Я могла бы», вызывают у Бет воодушевление. Перед ней открыты все возможности. Но чего она хочет? Ей радостно, что Джимми хочет вернуть ее, но она не до конца понимает, что именно скрывается за этой радостью. Он выбрал ее. Она победила Анжелу. Так что не исключено, что она скорее торжествует победу над соперницей, нежели радуется.
И потом, кто может дать гарантию, что он не передумает через неделю, через месяц, через год и в один прекрасный день не появится в кухне у Анжелы в три часа ночи с открыткой в руках и без штанов? Нет уж, наступать на эти грабли у нее нет никакого желания.
Может, они вовсе никакие не идеальные половинки. Может, мужья — это всего лишь мужчины, которых женщины в конечном итоге просто терпят в своей жизни ради того, чтобы было кому таскать на чердак и обратно кондиционеры, любить их детей и составлять им компанию. Но Бет в состоянии дотащить кондиционер до чердака самостоятельно, для компании ей более чем достаточно ее подруг, а их совместных детей он прекрасно может любить, даже если она его не любит. Но в этом-то и загвоздка. Есть вероятность, что она все еще его любит.
— Я не знаю.
— Послушай, сейчас баланс сил на стороне Джимми. Дело не только в том, сможете ли вы продолжать любить друг друга или доверять друг другу, дело в том, чтобы выровнять баланс сил.
Пока Бет размышляет про составляющие брака, про любовь, доверие и баланс сил, ее мысли перескакивают на поиски правды. Без правды в браке нельзя никак.
— Позавчера ночью мы с Джимми занимались любовью.
— Я знаю, Петра рассказала. Поэтому я и принесла тебе эту книгу.
На секунду Бет охватывает возмущение Петрой, которая предала ее доверие, но потом она подавляет его.
— Это ведь ничего не уравняло, да?
— Идея верная, мужчина неправильный.
— Он хочет поговорить.
— Для Джимми это уже немало.
— Я знаю.
— Вы могли бы попробовать походить к семейному психологу. — Интересно, Джимми на это согласился бы? — Если надумаете, идите к доктору Кэмпбеллу.
— Это который держит сокола?
— Я знаю, но единственная альтернатива — Нэнси Гардинер.
Нэнси Гардинер — дважды разведенный семейный психолог, сестра которой классная руководительница у Грейси.
— Я не знаю, — в который раз за сегодняшний день говорит Бет.
— Он отличный специалист. Джилл с Микки к нему ходят.
— Серьезно?
Кортни кивает, многозначительно приподняв брови.
— Зачем? У них что, какие-то проблемы?
Кортни пожимает плечами:
— В каждой избушке свои погремушки, Бет.
Она бросает взгляд на часы на стене и встает:
— Ладно, мне пора бежать. Прочитай книгу, сходи к доктору Кэмпбеллу, найди себе своего личного Генри. Или пошли Джимми к черту. Это тоже вариант.
Кортни уходит, и Бет снова остается в одиночестве в своем расшатанном кресле перед пустым экраном ноутбука. Она косится на пожилую женщину. Ее вязанье стремительно обретает форму варежки. Магическое кресло.
Она со вздохом выключает ноутбук. Потом складывает тетради и ручки в сумку и некоторое время задумчиво держит в руках книгу, которую принесла Кортни, прежде чем бросить в сумку и ее тоже. Выходя из библиотечного зала с чувством поражения, она думает о любви, доверии и балансе сил. И о правде. Спускаясь по ступеням, она размышляет о том, что правда, а что неправда в ее собственной жизни, и в голове у нее выкристаллизовываются четыре простые и честные мысли.
Она не станет читать «Как реанимировать ваш брак».
Она не станет искать себе своего личного Генри и ничего уравнивать.
Она запишется к доктору Кэмпбеллу, если Джимми согласится ходить к психологу, а она надеется, что он согласится.
Если эта бабка и завтра будет сидеть на ее месте, она за себя не ручается.
Глава 18
За вчерашний день Бет ничего не написала, и слова, которые она не выплеснула из себя накануне, копились и набирали громкость, пока не достигли оглушительного крещендо, настойчиво распирая ее изнутри, точно весенний паводок, грозящий прорвать хлипкую дамбу. Сегодня утром она проснулась на рассвете, ощущая, что они уже пришли в движение и текут сквозь нее бурным потоком, захлестывая ее с головой, увлекая за собой, вытесняя ее обычные, повседневные мысли, до тех пор, пока не изгнали их все до единой. Теперь Бет не может думать ни о чем другом.
Она приезжает в библиотеку практически к самому открытию, спешит по лестнице наверх и с облегчением видит, что в зале никого нет. Никто не сидит на ее месте. Она устраивается в своем кресле, открывает тетрадь, снимает с ручки колпачок и начинает писать.
Я просыпаюсь и вижу, что уже светло. Я вылезаю из кровати и говорю «доброе утро» дереву за окном, моей коробке с камешками и календарю на стене. Вчера было воскресенье, а сегодня понедельник. По понедельникам Дэниел приходит после обеда.
Я наступаю на каждую ступеньку обеими ногами, пока не прохожу все двенадцать, и вот я уже внизу. Я иду в кухню и сажусь на свое место за кухонным столом. В моей чашке с Барни налит фиолетовый сок, моя вилка и белая салфетка на столе, но на моей голубой тарелке лежат всего два французских тоста с кленовым сиропом, а их всегда три.
Я не могу съесть два французских тоста, потому что на завтрак тостов должно быть три. Я не могу съесть два, потому что, когда их три, значит я закончил есть, а когда их два, значит остановился на полпути, а останавливаться на полпути очень неприятно. Я не могу съесть два тоста, потому что тогда я никогда не закончу завтракать. А если я не закончу завтракать, то я не смогу почистить зубы и поиграть с водой в раковине. А потом не смогу переодеться в сухую одежду на нижней ступеньке. А потом не смогу пойти на улицу качаться на качелях. И не смогу пообедать, потому что не закончил завтракать. И тогда Дэниел не придет, потому что он всегда приходит после обеда.
Если я не съем два плюс один равно три тоста на завтрак, я останусь сидеть за столом навсегда.
МНЕ НУЖЕН ЕЩЕ ОДИН ТОСТ!
Я подбегаю к морозилке и открываю ее. Коробка с французскими тостами исчезла. В морозилке всегда лежит желтая коробка с французскими тостами. А теперь ее там нет. Случилось что-то ужасное. По рукам у меня разбегаются колючие мурашки, и я начинаю бегать кругами внутри своей головы, пытаясь придумать, как сделать так, чтобы в морозилке снова появилась желтая коробка с французскими тостами. Но я слишком быстро дышу, и мурашки слишком колючие, и я не могу думать.
Теперь между мной и морозилкой стоит мама. Она показывает мне пустую коробку от французских тостов. Пустой значит ноль, а ноль французских тостов — это катастрофа. Я взмахиваю руками, по которым бегают колючие мурашки, и стону.
Мама отводит меня обратно за стол и что-то говорит громким и притворно-радостным голосом, но я не слышу, что она говорит, потому что смотрю на свою голубую тарелку. Один из тостов разрезан на две половинки, так что теперь на моей голубой тарелке лежат два средних тоста и один большой, а это еще хуже, чем было, потому что два посередине, а один в начале и их нельзя съесть, потому что это не завтрак. Завтрак — это когда на тарелке три ОДИНАКОВЫХ французских тоста. Я не могу это съесть.
В желтой коробке ноль французских тостов, а на моей тарелке один большой и два средних, а три нет нигде. Везде или ноль, или начало, или середина, а я не могу съесть завтрак, потому что я не закончу завтракать, если тостов не три. Я не смогу одеться и пойти на улицу качаться на качелях, потому что я одеваюсь и иду на улицу качаться ПОСЛЕ завтрака, а позавтракать я не смогу, пока тостов не будет три.
Я знаю, как с этим справиться. Если мама разрежет большой тост на две половинки и потом уберет одну, тогда у меня будет три средних тоста. И тогда я смогу съесть завтрак. Или она может разрезать один средний тост пополам и убрать одну половинку, тогда у меня будет один большой, один средний и один маленький тост. Это не так хорошо, как три одинаковых тоста, но такие три тоста я съесть смогу. Я смогу съесть большой, средний и маленький тост, потому что их будет три, а три — это сколько тостов я всегда ем на завтрак, и это хорошо. Тогда я смогу позавтракать, почистить зубы, поиграть с водой в раковине, переодеться, пойти на улицу, покачаться там на качелях и повидаться с Дэниелом.
Но я не могу подсказать маме, что надо делать, потому что мой голос сломан. И я не могу разрезать большой или средний французский тост на две половинки сам, потому что я не чувствую своих рук. Я не могу перейти в Комнату Рук, потому что я застрял в Комнате Ушей. Я застрял в Комнате Ушей, потому что я слушаю, как кто-то визжит.
Пока я слушаю этот визг, я теряю свое тело. У меня появляется странное смутное ощущение, как будто я поднимаюсь в воздух и улетаю из кухни. Я не хочу подниматься в воздух и улетать. Я хочу три французских тоста. Но у меня нет голоса и нет тела. У меня появляется странное смутное ощущение борьбы, горячее и сердитое, потом потное и прохладное. Но бо́льшая часть меня все еще в Комнате Ушей, слушает, как кто-то визжит.
Теперь я вернулся обратно в свое тело. Я в ванной, смотрю, как вода течет в раковину, а потом я вдруг понимаю, что это я визжу. Я начинаю визжать громче и снова теряю свое тело. Я продолжаю визжать, чтобы я мог стать визгом, а потом я превращаюсь в звук того, что я ощущаю, и перестаю быть мальчиком в ванной, который так и не съел на завтрак три французских тоста.
Глава 19
Бет смотрит на часы. У них есть еще пять минут до выхода из дома. Грейси с Джессикой, готовые ехать, в одинаковых полупрозрачных белых рубашках и светло-голубых джинсах сидят за кухонным столом в ожидании Софи, которая все еще копается наверху.
— Софи! — кричит Бет. — У тебя две минуты!
Она заходит в ванную, чтобы напоследок окинуть себя взглядом в зеркале. Пригладив пальцами прядь волос, норовящую стать дыбом, она промокает успевший заблестеть лоб. Потом растягивает губы в широкой улыбке. В зубах ничего не застряло. Хотя она знает, что ей с ее светлой кожей, склонной в два счета обгорать докрасна и покрываться веснушками, а в последнее время еще и морщинками, стоит избегать солнца; всю эту неделю она ежедневно по часу в день лежала на террасе, пытаясь добиться здорового золотистого загара. На щеках у нее играет розовый румянец, глаза сияют. Миссия выполнена.