Фотографа с дешевыми расценками на пляжные фотосессии Бет нашла по рекламной листовке на доске объявлений в супермаркете, а идеальные белые рубашки купила через Интернет в «Олд Нэви» в прошлом месяце. Она заказала сразу четыре, для каждой из них, и они несколько недель ждали своего часа в шкафу, выстиранные и отглаженные. Накануне вечером они вчетвером покрасили ногти на ногах одинаковым перламутрово-голубым лаком. На всех четверых миленькие жемчужные сережки и подходящие к ним серебряные браслеты. Образцово гармоничное семейство с головы до пят. Бет улыбается и поздравляет себя с тем, как прекрасно она все организовала и все продумала.
— Мама!
Пронзительный вопль одной из ее дочерей заставляет Бет со всех ног броситься в кухню. Она окидывает Джессику взглядом. Крови не видно. Слез тоже. Никакой катастрофы нет. А потом Бет переводит взгляд на Грейси. Весь перед ее прекрасной полупрозрачной белой рубашки залит красным фруктовым пуншем. Грейси с полными слез глазами и потрясенным лицом держит в руке практически пустой стакан. А вот это катастрофа. Это просто катастрофа.
— Боже мой, Грейси! Что ты наделала!
— Это все Джессика! Она толкнула меня, когда я наливала себе пунш!
— Я ее не толкала!
— Толкнула!
— Я случайно, — говорит Джессика.
— Зачем ты вообще стала наливать себе пунш? — спрашивает Бет. — Я же сказала, что мы выходим через две минуты.
— Я захотела пить.
— Поди сюда.
Не дожидаясь, когда дочь подойдет ближе, Бет через голову стаскивает с нее рубашку и, оставив голую по пояс рыдающую Грейси в кухне, мчится в ванную. Там она заливает пятно жидким мылом и принимается тереть его под проточной водой. Пятно из темно-красного становится розовым, но никуда не девается. К тому же вся рубашка теперь насквозь мокрая. Надевать ее на Грейси нельзя. Бет бросает взгляд на часы. Им уже пора выходить.
Думай. Думай. Думай.
Бет снова трет рубашку. Пятно по-прежнему на месте. Рубашка по-прежнему мокрая. Времени уже нет. Ей придется с этим смириться. У них не будет фотосессии в одинаковых прекрасных полупрозрачных белых рубашках. С этой мечтой придется расстаться.
Ей нужен план Б. Ну хорошо, одинаковых белых рубашек на них не будет, но они все равно могут быть все в чем-нибудь белом.
— Грейси! — зовет дочь Бет. — Беги в свою комнату и надень белую рубашку!
— Какую?
— Любую! Бегом!
Бет делает глубокий вдох и медленно выдыхает через рот, пытаясь не утратить самообладания. Она возвращается обратно в кухню и устремляет взгляд на Джессику, которая стоит неестественно неподвижно, как будто боится моргнуть.
— Зачем ты толкнула сестру?
— Я не нарочно!
— Ладно. Постой пока здесь, только ничего не трогай. И не вздумай ничего пить!
Грейси возвращается в кухню в белой футболке с объемной фиолетовой надписью «Девчонки рулят, мальчишки молчат» на груди.
— Нет, нет, нет, — восклицает Бет, уже еле сдерживаясь. — Это не годится. Никаких надписей. Нужно что-нибудь без надписей. Пойди и найди однотонную белую рубашку!
— У меня нет однотонной белой рубашки! — говорит Грейси, все еще плача.
— Должна быть!
— Нету!
— Тогда пойди и возьми какую-нибудь у Джессики!
— Она будет велика!
Бет принимается мысленно перебирать весь гардероб девочек. Грейси права. Все белые футболки с рисунками. Бет смотрит на часы. Они опаздывают. Она никогда не опаздывает. Она любит приезжать заранее. Лицо у нее горит. Ее нежный золотистый румянец стал багровым от стресса.
В ход идет план В.
— Так, слушайте. У всех есть однотонные майки. Мне все равно, какого цвета. Главное, чтобы без надписей. Идите найдите любую и наденьте ее. Бегом!
Грейси с Джессикой наперегонки мчатся по лестнице на второй этаж, и Бет бежит следом за ними.
— Софи! — кричит она сквозь полупрозрачную ткань свой прекрасной белой рубашки, сдирая ее с себя в ванной. — Переоденься в какую-нибудь майку!
— Что? Это еще почему? — кричит в ответ Софи.
— Потому что я так сказала!
Все майки у Бет черные, так что переодевается она в мгновение ока. Она дожидается девочек у лестницы в коридоре, где на стенах висят грустные одинокие рамки из-под фотографий. Каждая уходящая секунда, кажется, отщелкивает у нее в висках. К ее удивлению, первой к ней присоединяется Софи. На ней красная майка без надписей, и выглядит она просто замечательно, если не брать в расчет лицо.
— Ты что, накрасилась? — спрашивает Бет.
— Самую чуточку.
— Где ты взяла косметику?
— У Алины. Ее мама разрешает ей краситься.
— А твоя мама тебе — нет.
— Это несправедливо!
— Жизнь вообще несправедлива. Поди-ка сюда.
Бет смотрит на подведенные глаза Софи потрясающего синего цвета. Она всего на пару дюймов ниже самой Бет. Вряд ли у нее еще долго получится запрещать старшей дочери пользоваться косметикой, но, по крайней мере, сделать так, чтобы на сегодняшней фотографии ее не было, в ее силах.
Она подавляет побуждение послюнить палец и потереть им накрашенное лицо Софи. Вместо этого она хватает дочь за руку и тащит в ванную. Выдавив на уголок полотенца немного жидкого мыла из дозатора, она мочит его под краном и принимается оттирать глаза и щеки Софи.
— Ай, у меня там прыщик!
— Прости. Блеск для губ можешь оставить, но это все.
Две младшие уже стоят в коридоре. На Грейси розовая майка, на Джессике голубая. Без надписей. И без пятен.
— Так, ладно. Выходим!
Они сбегают по лестнице, Бет хлопает в ладоши, давая Гроверу команду следовать за ними, и все мчатся к машине. Бет вставляет ключ зажигания и бросает взгляд на девочек в зеркало заднего вида. У Грейси глаза опухли от слез. У Софи все лицо в красных пятнах от слишком усердного трения, а на щеке действительно выскочил прыщ. Джессика сидит, сцепив зубы и скрестив руки на груди. Вид у нее надутый, но Бет понятия не имеет почему. Майки у всех четверых разного цвета, а лицо у Бет до сих пор пылает.
Они должны быть в белом. Они должны излучать спокойствие и счастье. Они должны приехать вовремя. И Джимми. Это их семейный портрет. На нем должен быть Джимми.
Наверное, надо позвонить и отменить съемку. Бет думает о прекрасных полупрозрачных рубашках и о коридоре с грустными пустыми рамками из-под фотографий. Она снова смотрит на трех своих девочек, потом на пустое пассажирское место справа. Это ее семья. Она делает глубокий вдох, медленно выдыхает через рот, сдает задним ходом и везет свое опоздавшее, разношерстное, зареванное, пятнистое, прыщавое, надутое обезджимленное семейство на пляж Циско.
Глава 20
Оливия смотрит на часы. Клиентка опаздывает. Это, как она уже успела сделать вывод из своего непродолжительного опыта, абсолютно рядовая ситуация. Если не вся семья целиком, то какой-нибудь заплутавший кузен, которому не объяснили, как добраться, или любимая сестра, которая должна явиться на съемку прямо с парома, или отец семейства, который на самом деле уже приехал, но сидит в машине с телефоном, потому что ему внезапно позвонили по работе. Он освободится через минуту. А может, через тридцать.
Поэтому Оливия стала носить с собой на съемки складной шезлонг. Она не против подождать на прекрасном пляже, если есть где посидеть. Небо с самого утра хмурится, того и гляди, пойдет дождь, и она сомневается, что сегодня вообще на пляже было много народу. Сейчас он практически пуст. Чаек больше, чем людей.
Оливии нравятся здешние чайки, чье сходство с чайками, которых она привыкла видеть на пляже Нантаскет, куда она всегда ездила гулять, когда жила в Хингеме, ограничивается лишь тем, что и те и те — черно-белые морские птицы. Нантаскетские чайки — ненасытные вороватые летающие крысы, готовые утащить любое съестное в хрустящих пакетиках, которое плохо лежит. Они бродят между пляжными подстилками, зорко поглядывая по сторонам, чтобы, улучив момент, когда на них никто не смотрит, проделать клювом дыру в нераспечатанном пакете картофельных чипсов или взвиться в воздух с целым сэндвичем.
Здешние же чайки практически не обращают внимания на людей с их снедью. Оливия наблюдает за тем, как одна из них вылавливает на мелководье краба, потом опускается с ним в ямку в теплом песке и, оторвав клешни, лакомится мясистым брюшком. Потом переключается на другую, которая, подлетев к парковке, бросает на асфальт моллюска, чтобы расколоть раковину. Кому нужны «Читос», когда вокруг полным-полно свежайших морепродуктов? Эти чайки — прекрасные величавые птицы.
Оливия провожает взглядом еще одну чайку, кувыркающуюся над морем на фоне облаков, и задается вопросом, может ли эта красота когда-нибудь приесться. Лазурная вода у самого края берега подернута мелкой сеткой переливчатой ряби, но дальше, ближе к горизонту, водная гладь становится неподвижной и почти белой. Лазерно-четкая темно-синяя граница отделяет океан от розовеющего неба на горизонте. Потрясающе.
Чайка превращается в точку и исчезает из виду. Оливия вновь смотрит на часы. После тридцати минут ожидания она обыкновенно звонит клиентам, чтобы убедиться, что они опаздывают, а не забыли и не передумали. Она принимается рыться в сумке в поисках своего ежедневника, куда записывает клиентов, и телефона и тут видит, что они уже идут: мать с собакой на поводке впереди, три девочки в разноцветных майках и джинсах позади, на некотором расстоянии.
— Оливия? Здравствуйте, я Бет Эллис. Простите за опоздание.
— Здравствуйте, Бет. Ничего страшного.
— У нас возникла непредвиденная проблема с одеждой. Я знаю, что все обычно одеваются в одном стиле. Как думаете, это будет нормально выглядеть на фотографиях?
Бет права. Все семьи всегда приходят одинаково одетые, словно члены одной команды в униформе. В голубых рубашках и песочных слаксах или в белых рубашках и слаксах того фирменного припыленно-розового оттенка, который почему-то именуется нантакетским красным. Выглядит это мило, но чем-то непреложным не является. Интересно, кто придумал для семейной фотосъемки это прямо-таки аутистическое правило?