— О, я занималась популярной психологией, а не художественной литературой…
— Ничего страшного. Я была бы вам очень признательна за ваше мнение, если у вас найдется время.
За пределами работы Оливия никогда никому не предлагала почитать никакие пробы пера. Она никогда не хотела быть тем человеком, который говорит другим, чтобы не вздумали бросать свою стабильную работу, который способен разбить чужую мечту. Она смотрит на босые ноги Бет, на ее накрашенные перламутрово-голубым лаком ногти, на «Как реанимировать ваш брак», на обручальное кольцо, которое она все еще носит на пальце, на ее полное надежды лицо и вздыхает. У нее найдется время.
— Конечно. Я с радостью взгляну на вашу книгу, когда вы закончите. Напишите мне.
— Спасибо вам большое! — говорит Бет, просияв.
Оливия улыбается и поудобнее пристраивает под мышкой шезлонг, который по-прежнему держит на весу. Поначалу он казался легким, но теперь мешает и оттягивает руку. А ремешок камеры больно врезается в голое плечо. Она не захватила с собой ни свитера, ни толстовки и теперь мерзнет в своем сарафане без рукавов. Она бросает взгляд поверх плеча Бет.
— А вот и ваши девочки.
Бет оборачивается и видит идущих к ней дочерей и собаку.
— Ну ладно. Спасибо вам еще раз. Я так и знала, что не случайно выбрала вас делать нам фотосессию.
Оливия неловко протягивает ей для рукопожатия относительно свободную руку, но Бет, умудрившись каким-то образом обойти этот формальный жест, сумку с камерой и шезлонг, горячо обнимает Оливию. По коже у нее пробегают мурашки, но это не потому, что она замерзла. Просто ее уже очень давно никто не обнимал.
— Приятно было с вами поработать.
Девочки гуськом выстраиваются рядом с Бет. Софи держит в одной руке большущее перо чайки, а в другой руке поводок, а Джессика несет мешочек с собачьими какашками.
— Мама! Смотри, что я для тебя нашла! — возбужденно кричит Грейси, улыбаясь во весь рот.
Она протягивает матери на ладони маленький янтарный панцирь мечехвоста.
— Спасибо, милая, — благодарит ее Бет.
— А это вам! — говорит девочка, протягивая Оливии другую ладонь.
Оливия подставляет Грейси свободную руку, и та кладет ей на ладонь белый, почти прозрачный, влажный овальный камешек. По коже у Оливии снова пробегают мурашки.
— Это жемчужина, — сообщает Грейси.
— Спасибо, — произносит Оливия срывающимся голосом. — Она очень красивая.
— Ладно, мы поехали. Спасибо вам огромное еще раз, — говорит Бет, и они вместе идут на парковку.
— Значит, через шесть недель? — уточняет Бет, когда они останавливаются у машины.
— Через шесть недель, — подтверждает Оливия, хотя они вполне могут растянуться на восемь.
Бет машет ей рукой, садится в машину и уезжает.
Оливия закидывает сумку с камерой и шезлонг на заднее сиденье своего джипа и садится за руль. Нагретый воздух внутри теплым одеялом окутывает ее голую кожу. Она сдает задом, и тут наконец начинается дождь. Оливия включает фары и дворники, радуясь тому, что непогода не помешала их фотосессии. Она выезжает с парковки, не выпуская из руки подарка Грейси и улыбаясь непонятно чему, и, все так же улыбаясь, под проливным дождем едет по Хаммок-Понд-роуд.
Добравшись до дома, она первым делом отправляет камешек Грейси к своей изрядно разросшейся коллекции в стеклянной миске на кофейном столике. Потом подсоединяет камеру к компьютеру и приносит из кухни свой дневник. Пока фотографии с сегодняшних съемок скачиваются на компьютер, она сидит в кресле в гостиной и думает о Бет и ее трех дочерях, о ее одиночестве и ее книге. Интересно, о чем она?
Потом она открывает дневник и начинает читать.
Глава 21
12 апреля 2005 года
Сегодня я словно снова очутилась в восьмом классе. Все началось на детской площадке. Мы приехали туда уже ближе к полудню, и Энтони, как обычно, сразу побежал на качели. Он уже слишком большой для малышовых качелей, но упорно даже не желает попробовать качели для больших мальчиков, поэтому я с грехом пополам впихнула его в сиденье и стала качать моего пятилетку рядом с другой матерью, качавшей своего двухлетку. Она нервозно мне улыбнулась и ничего не сказала.
Сегодня наконец потеплело, и на площадке яблоку было негде упасть. Там было множество ребятишек возраста Энтони, которые играли вместе. Два мальчика и девочка носились друг за другом по горкам. Они громко смеялись, и им явно было очень весело. Еще четверо играли в «Повтори движение» на лужайке рядом с площадкой: то поднимали руки, то опускали их, потом ползали, потом хлопали в ладоши. Еще одна компания играла под лазалками.
Две девочки продавали мороженое, роль которого исполняли щепки. «Покупатели» выстроились в очередь к «прилавку», делали заказы, расплачивались деньгами-щепками и делали вид, что с аппетитом поедают лакомство, после чего подходили за добавкой. Наблюдать за этим было бы умилительно, если бы мне так сильно не хотелось разрыдаться.
Энтони до всего этого как до луны пешком. Интерактивные игры. Воображаемые игры.
Друзья.
Все эти вещи, которые другие дети делают спонтанно и естественно, для Энтони приходится разбивать на отдельные кусочки, над каждым из которых Карлин работает с Энтони часами, неделями и месяцами, прежде чем Энтони, возможно, научится делать вид, что деревянная щепка — это ванильное мороженое. Но все это будет отнюдь не ради невинного чистого удовольствия. Он будет делать это ради того, чтобы в награду получить вожделенные «Принглз» или чтобы Карлин наконец перестала донимать его и оставила уже в покое. Ведь это именно то, чего он хочет. Чтобы все оставили его в покое. В одиночестве. Потому что это приносит ему удовольствие.
На площадке Энтони интересуют исключительно качели, и ничего больше. Но я вижу, как другие ребятишки играют, и мне хочется большего, мне надоедает стоять на одном месте, раскачивая качели. Я несколько раз переставала качать и спрашивала, не хочет ли он попробовать скатиться с горки, поиграть с другими детьми или пойти в песочницу. Он любит песок. Но с качелями не сравнится ничто, и он непреклонен. Поэтому я продолжала качать его. Я чувствовала себя деморализованной, и мне казалось, что на нас все косятся.
Ну почему я не могу радоваться тому, что он счастлив в одиночестве на качелях? Почему я упорно считаю, что для счастья он должен делать то, чего от него хочу я? Потому что мир заполнен людьми, Энтони, а не качелями, а я хочу, чтобы ты был счастлив в мире, а не только на качелях. Неужели я слишком многого хочу? Неужели хотеть этого — эгоизм?
Все остальные дети на площадке способны играть самостоятельно и не сидят на качелях все утро, поэтому их мамы могли позволить себе устроиться вместе за одним из столов для пикника. А я качала Энтони и издали слушала, как они болтают и смеются, как им весело вместе. И чувствовала себя так, как будто снова вернулась в свой восьмой класс — белой вороной, исключенной из общего круга.
Говорят, что сейчас аутизм диагностируют у одного ребенка из ста десяти, но я не знаю ни одну другую мать в нашем городке, у чьего ребенка был бы аутизм. Где они все? Где? Я уже полгода как ушла с работы, и мне отчаянно не хватает взрослого общения. Разговоров. Утренних совещаний.
Друзей.
Карлин и Риа заходят каждый день, но они занимаются с Энтони. Они не считаются. А Дэвид реагирует так, как будто я прошу его в одиночку перекрыть крышу, каждый раз, когда я задаю ему простейший вопрос. Наверное, я слишком остро на все реагирую, потому что у меня сейчас месячные, но я вдруг поняла, как мне одиноко, глядя на компанию этих женщин. Компанию, в которую меня никогда не примут. Как это было в восьмом классе с компанией популярных девочек с их идеальными прическами, как у Фарры Фосетт, и модными джинсами «Джордаш». Я ненавидела их и в то же время до боли хотела стать одной из них.
Мы прокачались на качелях больше часа, когда те мамы позвали детей к столу перекусить. Дети подошли. Мамы открыли нарядные корзиночки для пикника и стали раздавать сэндвичи, йогурты, четвертинки апельсинов, сырные палочки, крекеры и коробочки с соком.
Пикник на площадке. Не для нас.
Нам пора было домой. Я заранее трижды сказала Энтони, что мы скоро пойдем, что иногда срабатывает, но не в этот раз. Когда я остановила качели, он завизжал и замахал руками, но когда я тут же не продолжила его качать, а вместо этого стала снимать с качелей, он устроил дичайшую истерику. Все его тело напряглось, и он завопил так, как будто его убивают. Мне пришлось употребить все мои силы на то, чтобы вытащить его с сиденья, унести его сорок пять фунтов живого веса, вопящих от горя разлуки с качелями, на которых он только что провел полтора часа, с площадки и не оглядываться на мамаш за столом, которые, я уверена, все это время смотрели на меня с осуждением, думая: «Слава богу, что я не ОНА». В точности как в восьмом классе.
Я затолкала Энтони в машину, как можно быстрее включила ему «Барни», и он успокоился. Какое счастье, что есть Барни. А потом мне пришла в голову идиотская идея по пути домой заехать в аптеку. У меня сегодня утром начались месячные, а тампонов оставалось всего пара штук. Будь на моем месте любая из тех мамаш с площадки, идея заехать по дороге домой в аптеку, если у нее месячные, а тампонов осталось всего пара, совсем не была бы идиотской. Она заскочила бы туда и преспокойно поспешила дальше по своим делам, и никаких проблем. Возможно, она даже не вспомнила бы об этом мимолетном эпизоде к вечеру. Но для меня это была исключительно идиотская идея. Никогда этого не забуду.
Мы всегда едем с площадки прямо домой, и я всегда сворачиваю с Сентер-стрит на Пиджен-лейн, но аптека в другой стороне. Я надеялась, что Энтони ничего не заметит. Что ему будет без разницы. Что это займет всего несколько минут. Надо же было быть такой идиоткой.