— В каком смысле?
— Эта история… Это история моего сына.
— Да?
Бет вскидывает брови и склоняет голову набок, не до конца понимая, что происходит, но пока еще не начав тревожиться.
— Моего сына зовут Энтони, и у него был аутизм.
— О господи. — Ошеломленная, Бет ставит кружку на столик. — Это невероятно.
— Да.
— Это поразительное совпадение. Я даже не подозревала.
— Нет. Это не совпадение. Вы не просто написали историю про мальчика с аутизмом по имени Энтони. Вы написали про моего Энтони.
Бет сводит брови на переносице и ничего не говорит.
— Все подробности. Вы описали все в точности до мельчайших деталей. Барни, камешки, «Три поросенка». Он умер, когда ему было восемь, почти два года назад.
— Боже мой, Оливия, я очень вам сочувствую.
— Вы слышите его голос?
— Прошу прощения?
— Он с вами говорит? Словами?
Оливия проглатывает застрявший в горле комок и смаргивает слезы. Чего бы она только не отдала за то, чтобы услышать, как Энтони говорит.
— Я не очень понимаю, о чем вы меня спрашиваете.
— Я не знаю, как еще это выразить. Ваша книга — не вымысел. Это голос моего сына, — говорит Оливия, поднимая рукопись.
Бет неуверенно вглядывается в лицо гостьи, как будто ждет, что та сейчас объяснит ей, в чем соль анекдота, который она не до конца понимает.
Оливия молча смотрит на нее, дожидаясь ответа. В кухне жужжит холодильник, в камине шипят и потрескивают дрова. Оливия чувствует каждый свой взмах ресниц, каждую капельку воды, стекающую с мокрых волос ей за шиворот.
— Послушайте, я действительно очень вам сочувствую, но я не…
— Как вы это написали?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Откуда вы узнали про аутизм? Вы знакомы с кем-то еще, у кого он есть?
— Нет. Но я читала про него…
— Вы не могли узнать все это, просто прочитав то, что про него пишут.
— И я наблюдала за детьми, у которых аутизм. Мне кажется, я обращала внимание на детей с аутизмом еще до того, как начала про него читать.
— Это все мой сын, — говорит Оливия, снова потрясая рукописью.
— Я очень вам сочувствую, Оливия. Я не знала, что у вас был сын по имени Энтони, у которого был аутизм. И не подозревала, что прошу вас прочитать вещь, которая настолько переплетается с вашей личной историей. Просто поразительно, что Энтони оказался так похож на вашего мальчика.
— Это голос моего сына. Я понимаю, что кажусь вам обезумевшей от горя матерью, которая хочет верить, что кто-то состоит в контакте с ее умершим сыном. Но я не сумасшедшая. Это мой Энтони, — говорит Оливия, перелистывая страницы.
Бет замечает красные чернила и розовый маркер, которыми сплошь исчеркана ее рукопись, и ее глаза расширяются.
— Простите. Я не знаю, что сказать, — произносит она.
— Я понимаю. Я понимаю, что напугала вас. Поверьте мне, я и сама напугана. Но никакого другого объяснения этому нет.
— Это случайное совпадение.
— Нет. Это мой сын, — упрямо повторяет Оливия, потирая верхний лист ладонью. Рука у нее дрожит.
— Послушайте, я вам сочувствую, я правда очень вам сочувствую. Но я не слышала никаких голосов. Эта книга основана на рассказе, который я написала много лет назад про мальчика, которого как-то раз видела на пляже. Он выкладывал на песке линию из камешков. А за последнее время я прочитала еще несколько книг об аутизме, которые каким-то образом наложились на мальчика из моего рассказа и того мальчика с пляжа, и я объединила их в этого персонажа. Честно.
Мальчик, выкладывающий на песке линию из камешков. Когда Энтони был маленьким, Оливия привозила его сюда, на Нантакет, на пляж Толстух и на Майакомет. Энтони и есть тот мальчик, который запомнился Бет, Оливия уверена в этом. Ее пробивает озноб.
— Я не знаю как и почему, но это мой сын руководил вами, когда вы писали эту историю. Она пришла не от вас. Она пришла через вас.
Бет оторопело смотрит на Оливию и ничего не говорит. Оливия сжимает рукопись, которую держит на коленях. Она не может уйти из этой гостиной, не убедив Бет в своей правоте. Она выдыхает и меняет тактику.
— Позвольте мне начать с самого начала. Мне очень понравилась ваша книга. Она берет за душу и не отпускает. — Бет, на мгновение растаяв, осторожно улыбается — словно лучик света пробивается сквозь крошечную щелочку в неприступной бетонной стене. — Но только вы ее не дописали. Ваша история не заканчивается там, где вы поставили в ней точку. — Улыбка Бет гаснет, но она внимательно слушает. — Нам нужно знать, что́ Энтони думает о том времени, которое он провел в этом мире, о своей жизни и об аутизме. В чем, по его мнению, заключалась цель его жизни? Это важный вопрос, который вы в своем романе оставили без ответа. Что значила для него его жизнь?
У Оливии срывается голос. У нее такое чувство, что ответ на этот вопрос ей необходим больше, чем воздух. Она столько времени задавала его в пустоту, моля об ответе, и вот перед ней сидит эта женщина, абсолютно ничем не примечательная, но теперь совершенно напуганная и сбитая с толку, ее соседка, которую она едва знает, но которая каким-то немыслимым образом, по какой-то непостижимой причине имеет доступ к ответу. Доступ к Энтони.
— Даже если вы считаете меня совершенно ненормальной, пожалуйста, послушайте меня. Вернитесь к вашей истории и допишите ее. Поверьте мне. У вас пока нет правильной концовки.
Вид у Бет по-прежнему слегка испуганный, но она слушает. И кивает:
— Я подумаю.
Оливия заглядывает Бет в глаза. Это максимум напора, который она может себе позволить.
— Спасибо. Я не могу выразить, как я вам благодарна. И поверьте мне, вы сами увидите. Вы поймете, что у вас получилась правильная концовка, как только ее напишете.
Бет прикусывает ноготь указательного пальца и смотрит на свою рукопись на коленях у Оливии.
— Вы в самом деле верите, что то, что я написала, исходило от вашего сына?
— Я это знаю.
У Оливии карие глаза. Эта книга — Энтони. Она не обладает сходством с ним и не основана на его истории. Она не напоминает ей о нем. Она и есть он.
Оливия поднимается, чтобы уйти, и по выражению глаз Бет понимает, что та намеревается забрать у нее рукопись. О нет, она не может оставить слова Энтони здесь. Она просто не может.
— Пожалуйста, можно мне взять этот экземпляр для себя?
Бет колеблется. Вид у нее озадаченный и измотанный.
— Ладно.
— Спасибо вам. Я не могу выразить, как я вам благодарна за то, что вы написали это. Вы позволили мне узнать моего сына так глубоко, как я никогда не могла его узнать.
Оливия убирает рукопись обратно в коробку, и Бет провожает ее к выходу. В прихожей Оливия заглядывает Бет в глаза, чтобы убедиться, что Бет видит ее по-настоящему, а потом крепко ее обнимает.
— Спасибо вам.
Бет, кивнув, шепчет:
— Пожалуйста.
Оливия влезает во все еще мокрые ботинки и куртку, неохотно прощается и уходит. Едва она успевает переступить через порог, как ветер срывает капюшон у нее с головы. Она бежит через лужайку к своему джипу, но, прежде чем открыть дверцу, останавливается. Она запрокидывает голову, подставляя лицо бескрайнему серому небу, ветру и дождю, и молится.
«Энтони, я знаю, что это ты. Пожалуйста, расскажи ей еще что-нибудь. Позволь мне узнать еще немного больше».
Она стоит на дороге под проливным дождем, беззащитная перед этим ветром, перед небесами, перед Богом. Она не представляет себе, почему Энтони предпочел обратиться к ней через Бет, а не напрямую. Но он обратился к ней. Она верит в это. Больше чем верит. Она это знает. Это Энтони, а не написанная пока концовка романа Бет — ответ на ее молитвы.
Глава 35
Ранним утром воскресенья Бет сидит на диване в гостиной у Петры, дожидаясь, когда та вернется из кухни с травяным чаем. Она снимает с обивки дивана черную ворсинку и щелчком отправляет ее на пол. У Петры белый диван, которому уже много лет, но он по-прежнему как новенький, без единого пятнышка. Сразу видно, что это комната женщины, которая живет одна, без мужа и детей!
Напротив дивана стоит кресло для медитаций, низенькое, цвета черного кофе, плетенное из ротанга, с высокой спинкой и белой подушкой (опять-таки без единого пятнышка!). Красивый розово-серый плед ручной работы свисает с сиденья, обозначая то место, где только что сидела Петра. На круглом низеньком кофейном столике рядом с кулинарным журналом и колодой карт таро горит лавандовая ароматическая свеча. Из декора здесь только черно-белая фотография Петры с братом, сестрой и родителями, живописное полотно, на котором изображен восход над морем, резная деревянная статуэтка в виде кашалота, денежное дерево в большом голубом керамическом горшке на полу, украшенное к Рождеству крохотными золотыми елочными шариками, и стеклянная миска с разноцветными стекляшками, обточенными морем. Телевизора у Петры нет.
Петра — все еще в пижаме, босая, с накрашенными ярко-розовым лаком ногтями на ногах — входит в комнату и протягивает Бет дымящуюся чашку. Потом по-турецки устраивается в своем кресле, закутывается в плед, отхлебывает из своей чашки и всем телом подается вперед, готовая продолжать разговор.
— Ну так это же просто потрясающе, — говорит она.
— Это бред какой-то, а вовсе не потрясающе.
— Ну, это, конечно, не очень просто уложить в голове, но я все равно считаю, что это потрясающе.
— Петра, это просто невозможно, невероятно.
— Да, это надо переварить, — соглашается Петра.
— Это чистой воды совпадение.
— А может, и не совпадение.
— Это не может не быть совпадением.
— Почему?
— Значит, ты веришь в такие штуки?
— В какие штуки? — уточняет Петра, прекрасно зная, что именно Бет имеет в виду.
— Ну, в способность слышать умерших. В разговоры с духами.
Петра смеется и заправляет за ухо выбившуюся прядь волос.
— Я верю в божественные сущности и существование нематериального мира.