Офицеры, выслушав этот монолог, заговорили между собой:
— Сразу видно — он не из наших...
— Где только униформ взял?
— Может статься, купил.
— Скажи прямо, Осип Евстафьевич, что твои все вещи ему и продали...
— У тебя, Гаврила Ефремович, завсегда пятая сотня кругом виновата. Знать я этого молодца не знаю!
— А лошадь у него тоже донская? Давеча из заводного табуна два мерина утекли. Одного доселе не споймали...
Надежда возразила:
— Нет, лошадь у меня своя. Черкесский жеребец по кличке Алкид. От роду ему девять лет.
Балабин смотрел на неё задумчиво. Эта ситуация была ему знакома. Его собственный отец протопоп Феодор вовсе не желал, чтобы младший сын пошёл по военной части, а намеревался отправить его учиться в духовную семинарию. Однако в семнадцать лет Степан ушёл из отцовского дома и записался казаком в полк генерала Иловайского. Не сразу примирился грозный протопоп с его самовольством. Лишь через семь лет простил, когда посватался Степан к дочери его старинного друга по Донской епархии священника отца Василия.
— Дворянский сын, говоришь... — Майор недоверчиво оглядел Надежду. — А как зовут тебя?
— Александр Васильев сын Су... Соколов! — Надежда назвалась именем своего кумира и чуть было не спутала фамилию.
— Доказательства есть?
— Нет, ваше высокоблагородие! Но даю слово дворянина...
Что-то настораживало Балабина в облике пришельца, а что — он сам понять не мог. Парень держался уверенно, говорил складно, смотрел прямо в глаза. Но было, было нечто неуловимое в изгибе его руки, опирающейся на эфес сабли, в повороте шеи, в движении плеч, когда он пожал ими, говоря, что доказательств у него нет.
Надежда не сводила глаз с широкого лица Степана Фёдоровича Балабина и понимала его колебания. Сейчас он должен был принять нелёгкое решение: или выгнать пришельца прочь, или оставить его в своём полку. Для собственного успокоения Балабин желал бы получить какой-нибудь весомый аргумент. Если она придумает его сейчас, то майор станет её спасителем, если же нет, то...
— Вот сабля моего отца, — вдруг сказала Надежда и вынула из ножен широкий клинок, подала его донскому казаку эфесом вперёд. — Я взял её, уходя из дома, чтобы продолжить семейную традицию. Батюшка мой служил ротмистром в Полтавском легкоконном полку. На этой сабле — кровь османов!
Балабин взялся за рукоять, осмотрел позолоченный офицерский эфес, обвитый потемневшим от времени золотым же темляком, провёл пальцем по острию дорогого булатного клинка.
— Стало быть, ты — потомственный кавалерист?
— Так точно, ваше высокоблагородие!
— Ладно. Думаю, старый отец твой благодарен мне будет, что я не прогнал тебя, не бросил посреди дороги такого неоперившегося юнца. В походе ехать тебе при первой сотне, квартировать и обедать у меня. Смотреть за тобою станет мой вестовой Щегров...
Как на крыльях полетела Надежда из горницы во двор к Алкиду: расседлать его хоть на час после долгого пути, напоить, задать овса из походной саквы, поцеловать в ушко, прошептать: «Алкидушка, дело сделано!» Вскоре на крыльцо вышел Щегров:
— Куда это вы, барчук, подевалися? Хозяин приглашает вас завтракать. Пожалуйте к столу откушать казачьей пищи!
Теперь больше всего на свете она боялась встречи с урядником Дьяконовым и знала, что такая встреча может произойти в любую минуту. Он был в третьей сотне. Лишь тридцать рядов всадников, ехавших в колонне «справа по три», отделяло третью сотню от первой, где находилась теперь Надежда. Правда, отворив с именем Божьим дверь в командирскую горницу, она сразу перешагнула черту, отделившую её от молодого казака. Дворянский сын Александр Васильевич Соколов отныне проводил своё время в обществе офицеров Донского полка, а Дьяконов числился в нижних чинах, и путь к майорской квартире был ему заказан. Но ведь на службе бывают разные надобности, и она внутренне была готова столкнуться с ним лицом к лицу у походного костра, на конском водопое, во время марша.
Свой охотничий нож Надежда, как амулет, повесила под рубашку. Она засыпала, сжав его в руке, и при каждой утренней молитве благодарила Господа Бога, что ещё одна её ночь в казачьем стане прошла спокойно и дорога к регулярной армии стала на целые сутки короче.
А с Дьяконовым увиделась она на пятый день похода. Он ехал мрачный, с перевязанной головой. Посмотрел на неё долгим взглядом, но не произнёс ни слова. Она была не одна, а с майором Балабиным. Степан Фёдорович, видя, что «камский найдёныш» — так назвали Надежду офицеры — ловок в седле и лошадь у него хорошая, произвёл дворянского сына Александра Васильевича в свои адъютанты, и она стала сопровождать командира повсюду, ездить с его поручениями.
Однако покоя ей не было до самого конца похода, пока полк в середине октября 1806 года не прибыл на Дон. Здесь казакам устроили трёхдневный смотр, а затем отпустили по домам отдыхать от трудов воинских. Взобравшись на высокий холм, Надежда наблюдала, как донцы разъезжаются в широкой степи по тропинкам и дорогам в разные стороны.
Уезжал и Дьяконов. Его вьючная лошадь шла с пустыми перемётными сумами. Трёхлетняя патрульная служба в Вятской губернии оказалась совсем не прибыльной для казаков. В бедных татарских и черемисских деревнях разжиться им было нечем. Добро, изъятое в разбойничьих шайках, прятавшихся по лесам, попадало в основном к командирам. Всего-то в прибыток взял урядник несколько монист с золотыми и серебряными монетками для жены да персидский ковёр в полторы сажени длиной.
Так, налегке, и завернул он к майорскому шатру, ещё издалека увидев Надежду. Она возвращалась пешком с охоты в степи. За плечами у неё висело лёгкое винтовальное ружьё, на ягдташе — добыча этого дня: два крупных вальдшнепа. Они остановились в трёх шагах друг от друга. Дьяконов снял картуз и поклонился:
— Каково дневали, Надежда Андреевна?
Она опустила руку на приклад ружья, хотя и незаряженного:
— Что тебе надо, Филипп?
— Попрощаться хотел. В станицу свою уезжаю. Когда-то теперь свидимся...
— Никогда! — отрубила она.
— Отчего же, сударыня? — Он посмотрел в сторону. — Вы теперь вроде как на казачьей службе, при майоре разъезжаете...
— Сегодня — на казачьей, завтра — на другой. Вперёд не загадываю. Всё в руце Божьей.
— Знамо дело. Правды не скажете.
— Зачем она тебе?
— Да как будто и незачем.
— Ну и ступай себе с Богом.
— Ладно, сударыня, не бойтесь. Никому про вас не скажу. В полку не болтал и далее молчать буду.
— Что в полку не болтал — спасибо. О дальнейшем не думаю. Россия велика, авось никогда не встретимся.
— Вижу, у вас все наперёд расписано... — Дьяконов стал надевать картуз. — Тогда прощевайте. Не поминайте лихом, коли чего не так было...
— Прощай, казак донской!
Дьяконов поехал шагом по просёлочной дороге. Надежда смотрела ему вслед. У неё действительно было всё теперь расписано. Майор Балабин пригласил дворянского сына пожить у него в семье в станице Раздорской и ждать его нового назначения в другой казачий полк — а именно Атаманский, которое уже намечено генералом Платовым. Вместе с атаманцами, назначенными в состав армии в Пруссии, Надежда могла дойти до западной границы России.
Дьяконов ничего об этом не знал. Разные мысли бродили в его голове. Больше всего вспоминался город Сарапул, сад при доме городничего и его стройная кареглазая дочь. Ни о чём не жалел обер-офицерский сын, но, сняв картуз, возвёл очи к небу и зачем-то ещё перекрестился троекратно:
— Ведьма она. Ей-богу, ведьма...
Часть втораяРЯДОВОЙ СОКОЛОВ
1. «ВЕРБУНОК»
Из окна моего вижу я проходящие мимо
толпы улан с музыкою и пляскою; они
дружелюбно приглашают всех молодых
людей взять участие в их весёлости. Пойду
узнать, что это такое. Это называется
«вербунок». Спаси Боже, если нет другой
дороги вступить в регулярный полк, как
посредством «вербунка». Это было бы до
крайности неприятно...
Надежда проснулась от перестука множества копыт по булыжной мостовой. Для неё это были волшебные звуки, и она, вскочив с постели, кинулась к окну. К корчме на рысях подходил отряд всадников человек в семьдесят.
Впереди ехали два трубача, за ними — офицер в голубовато-серой шинели с пелериной. Солдаты тоже были в шинелях со стоячими малиновыми воротниками и тёмно-синей выпушкой по краям, перепоясаны сине-малиновыми кушаками и в необычных головных уборах — тёмно-синих шапках с высоким четырёхугольным, повёрнутым одной гранью вперёд верхом. Никогда ещё Надежда не видела подобной форменной одежды.
Поравнявшись с корчмой, трубачи заиграли сигнал. Офицер подбоченился и скользнул взглядом по окнам домов. Отовсюду уже смотрели на них заспанные лица гродненских обывателей. Мужчины были озабочены, женщины улыбались. Офицер подкрутил чёрные усы и повернулся к своему отряду. По его команде солдаты взяли пики, висевшие у них за правым плечом, в руки. Сверкнули красные древки, заколыхались сине-малиновые флажки на них. Так в полной боевой готовности вступил в город Гродно 4 марта 1807 года эскадрон ротмистра Казимирского из Польского конного, или Конно-Польского, полка Российской армии.
Надежда закрыла окно и стала одеваться. Кажется, впервые за полтора месяца своей жизни в этом городе она видела воинскую часть, ей подходящую. Во-первых, это была кавалерия, во-вторых, судя по внешнему виду солдат, — лёгкая. Именно о службе в лёгкой коннице она всегда мечтала.
Атаманский полк прибыл в Гродненскую губернию в конце января, и майор Балабин познакомил её с офицерами Брянского мушкетёрского полка, стоявшего в Дружкополе. Добрейший Степан Фёдорович даже хотел составить ей протекцию для вступления в мушкетёры, так как был знаком с полковым командиром. Но Надежда в конце концов отказалась. Пехотная служба и жизнь пехотных офицеров, по её наблюдениям, были убийственно скучны.