Недавно под большим секретом старший писарь рассказал ей, что генерал-майор Каховский диктовал ему список нижних чинов для награждения знаком отличия Военного ордена, и от лейб-эскадрона фамилия Соколова была первой — «за спасение офицера в бою при Гутштадте 25 мая 1807 года». Эта новость порадовала Надежду. Если к унтер-офицерским галунам прибавить ещё и серебряный крестик на Георгиевской ленте, то вполне можно брать отпуск и ехать в Сарапул за Ваней. Никто там не посмеет остановить её.
7. АРЕСТ И ДОЗНАНИЕ
Главнокомандующий встретил меня с
ласковой улыбкой и прежде всего спросил:
«Для чего вас арестовали? Где ваша сабля?..»
После этого спросил, сколько мне лет, и
продолжал говорить так: «Я много слышал
о вашей храбрости, и мне очень приятно,
что все ваши начальники отозвались о вас
самым лучшим образом...
Поручик Нейдгардт застрял на почтовой станции из-за плохой погоды. Когда он вышел на крыльцо, стена дождя скрыла от него дорогу, деревню за дорогой и лес. Он решил переждать ливень, вернулся в темноватую горницу, приказал своему денщику Мефодию распаковать чемодан и поставить самовар.
За столом он вновь открыл кожаную папку с документами. Александр Иванович Нейдгардт ехал из Витебска в Полоцк с важным поручением от главнокомандующего армии генерала от инфантерии графа Буксгевдена и хотел ещё раз обдумать ситуацию, в которой ему предстояло разбираться. В папке лежало несколько бумаг: письмо Буксгевдена к шефу Польского конного полка генерал-майору Каховскому, письмо государя к графу Буксгевдену и письмо некоего Н. В. Дурова, проживающего в Санкт-Петербурге, к императору Александру I. Все они касались одного весьма странного происшествия в Польском полку. Это происшествие и надо было расследовать, причём быстро, тайно и по всей строгости закона.
Нейдгардт ещё раз перечитал письмо Дурова, датированное 28 сентября 1807 года. Оно говорило о том, что коллежский советник Дуров из Сарапула повсюду ищет дочь свою Надежду, по мужу Чернову, которая убежала из дома и записалась в Конно-Польский полк под именем Александра Соколова. Родственники просили государя вернуть домой эту несчастную.
В письме поручику особенно не нравилось слово «несчастная». Женщина, убежавшая от мужа, покинувшая семью, вовсе не несчастная. Она — преступница. Каковы могут быть её нравственные качества, если прибежище себе она нашла в кавалерийском полку, среди полутора тысяч мужчин? Совершенно ясно, что это — авантюристка. Хуже того — просто непотребная девка, которой удалось обманом проникнуть в ряды Польского полка и тем самым опозорить его славное боевое имя.
Нейдгардт отложил в сторону письмо и взял из папки небольшую и довольно потрёпанную книжку под названием «Артикул Воинский». Сам великий преобразователь России царь Пётр составлял сей труд, описывая воинские преступления и наказания за них. Монарх был строг, но справедлив. Смертная казнь у него назначалась в ста двадцати двух случаях и выполнялась через отсечение головы, повешение, расстрел, колесование и четвертование. Допускалось отрезание носа и ушей, отсечение пальцев, выдирание ноздрей и прожжение языка.
Поручик дошёл до главы «О содомском грехе, насилии и блуде». Артикул 175-й гласил: «Никакие блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся, имеют оные без рассмотрения особ, чрез профосов раздеты и явно выгнаны быть»[30].
Александр Иванович усмехнулся и захлопнул «Артикул Воинский». Пожалуй, он бы не отказался наблюдать за исполнением этого приговора. Раздеть мерзавку догола и провести через весь Полоцк мимо ошеломлённых её любовников. У городской заставы дать рваную шинель и под неусыпным надзором двух солдат везти на главную квартиру армии, а оттуда — в столицу, чтобы император решил её участь: или заключение в Петропавловскую крепость, или насильное пострижение в монахини. А возвращение в дом отца, как о том просят господа Дуровы, — это уже будет полное прощение всех её дерзостей и прелюбодейства...
Приехав в Полоцк, поручик легко нашёл штаб-квартиру Польского полка и попросил адъютанта доложить о нём генерал-майору Каховскому. Тот принял его тотчас, хотя собирался ехать на строевые учения лейб-эскадрона.
— Честь имею явиться! — щёлкнул поручик каблуками и подал генерал-майору письмо. Каховский не спеша вскрыл пакет.
«В Витебске. Октября 19-го дня 1807 года.
Господину генерал-майору шефу Польского конного полка и кавалеру Каховскому.
Милостивый государь мой Пётр Демианович!
От государя императора получил я сейчас повеление произвесть дознание во вверенном Вам полку о «товарище» Александре Соколове. Для сего направляю к Вам моего адъютанта поручика Нейдгардта и прошу оказать ему всяческое содействие, результаты дознания в полку не разглашать, а означенного выше Соколова отправить с моим адъютантом в Витебск.
Имею честь быть с совершенным почтением. Генерал от инфантерии граф Буксгевден».
Такое послание не может обрадовать ни одного армейского командира. Каховский вздохнул, отложил в сторону хлыст, с которым направлялся было к двери.
— Слушаю вас, поручик. Что натворил этот сумасбродный мальчишка, коли о нём спрашивает сам государь?
— Мальчишка, ваше превосходительство? — с наигранным удивлением переспросил Нейдгардт, желая нанести удар поэффектнее. — А разве вы не знаете, что этот Соколов... этот Соколов...
— Ну что Соколов? — перебил его Каховский.
— Что Соколов на самом деле... женщина!
Поручик впился в лицо Каховского глазами. Его расследование уже началось, и он не собирался давать спуску никому из тех, кто был, по его мнению, причастен к этому скверному делу. Но генерал остался абсолютно спокойным.
— Такого быть не может. — Он отмахнулся от слов адъютанта как от заведомой чепухи и продолжал: — Что вы ещё хотите спросить у меня о Соколове?
Нейдгардт опешил.
— Как это «что»?! — невольно возвысил он голос. — Говорю вам, Соколов женщина! Она переоделась в мундир вашего полка и, следовательно, была в последнем походе.
Вы понимаете, ваше превосходительство, что в этом свете меня интересует поведение всех чинов эскадрона, в коем она числилась, и вообще...
Каховский слушал его, всё больше мрачнея.
— Да полноте, поручик! Какие глупости вы здесь несёте! Я знаю Соколова. Он служит в моём лейб-эскадроне. Два месяца назад я произвёл его в унтер-офицеры. В бою под Гутштадтом он отбил у французов нашего раненого офицера и представлен к знаку отличия Военного ордена. Я намерен также рекомендовать его к производству в первый офицерский чин. А вы являетесь сюда со сплетнями и хотите...
— Ваше превосходительство! — Нейдгардт с трудом остановил рассердившегося генерала. — Извольте в таком случае взглянуть на документ! Вот письмо родных, которые разыскивают её повсюду и даже обратились к государю императору. Нам переслали его из Санкт-Петербурга...
Каховский взял у поручика письмо и отошёл к окну, где было посветлее. Нейдгардт так разволновался, что забыл все свои хитрые планы по разоблачению распутных коннопольцев и лишь с нетерпением ждал ответа. Но письмо произвело впечатление на непреклонного генерала.
— Да, все совпадает, — хмуро сказал он, возвращая бумагу адъютанту главнокомандующего. — И имя, и название нашего полка, и в поход их эскадрон пошёл из Гродно... Но это просто невероятно. Я помню её у Фридланда, под огнём неприятельской артиллерии. Скакала в первой шеренге без малейшего страха и робости...
— Ваше превосходительство, — приободрился Нейдгардт, — как вы могли усмотреть из письма графа Буксгевдена, мне поручено дознание по этому делу. Позвольте же мне выполнить долг мой. Я должен взять показания у офицера, проводившего набор рекрутов, у эскадронного командира, у унтер-офицеров и солдат, которые были с ней. Но прежде всего я полагаю необходимым арест Александра Соколова, или Дуровой, по мужу Черновой. Соблаговолите вызвать её в штаб полка, а мне предоставьте помещение, где арестованная могла бы находиться, не вызывая излишних толков и вопросов...
В это время в лейб-эскадроне уже сыграли сигнал к вечерней чистке лошадей, и унтер-офицер Соколов смог прибыть в штаб только через час, отдав свою лошадь рядовому, сменив конюшенный мундир на строевой, умывшись и причесавшись со всей тщательностью.
— Это она? — нетерпеливо спросил Нейдгардт у Каховского, когда увидел в окно поднявшегося на крыльцо дома худощавого смуглолицего юношу в тёмно-синей куртке с новенькими унтер-офицерскими галунами. Каховский ничего ему не ответил.
— Ваше превосходительство! Четвёртого взвода лейб-эскадрона вашего имени унтер-офицер Соколов прибыл! — раздался в комнате низкий хрипловатый голос.
— Поди сюда, Соколов, — сказал генерал-майор, заставляя её встать поближе к свету. — Который год тебе сейчас?
— Семнадцать, ваше превосходительство.
— А твои родители согласны были, чтоб ты в военной службе служил?
— Никак нет. Потому я и ушёл из дома.
— Письма домой писал?
— Одно, ваше превосходительство. Перед походом.
Генерал окинул Надежду взглядом с ног до головы. Нет, никогда ему в голову не приходило, что Соколов — женщина. Более того, он уверен, что Дурова-Чернова себя не выдала нигде и ни перед кем. В трёх сражениях побывала, тяжелейшее отступление вынесла, в полковом лагере жила — и никто ничего. А коли блудница при полку заведётся, то этого не скроешь. Ни за что не скроешь. И ему бы о сём донесли обязательно. Он разоблачил бы её тотчас, не ожидая приезда всевозможных штабных дознавателей. Ибо доброе имя полка ему и его офицерам дороже собственной жизни. Но ситуация — щекотливая, и рвение господина Нейдгардта уместно. Ну что ж, пусть проверяет, пусть всех допрашивает.