Большой снег выпал 6 января, а в ночь на 7-е ударили морозы. Утром Надежда поехала от Павлищевых к себе в Свидники и по дороге сильно замёрзла, несмотря на то что была в зимнем кивере с суконными наушниками и назатыльником, в толстом шерстяном шарфе и шинели на меху. 8-го января холода усилились. Надежда решила не ездить на Крещение в Голобы, хотя и обещала Лизе разучить с ней новую французскую песенку. Морозы трещали девять дней и привели к полной остановке армейской жизни. Лошадей не брали даже на проездки под попоной, гусары сидели по деревенским хатам, кутаясь в свои суконные плащи. Старожилы здешних мест говорили, что не помнят таких холодов с самого 1796 года, когда умерла государыня Екатерина II.
Выходя из дома поутру минут на тридцать — сорок вместо обычной полуторачасовой прогулки, Надежда озирала белые пустынные поля, заиндевелые деревья и утонувшие в снегу хаты. Она удивлялась безмолвию и неподвижности этого мира, будто промерзшего насквозь. Она думала, что 1809 год начинается как-то уж слишком медленно и тихо, не обещая никаких перемен. А она ждала их. Она привыкла к переменам. Но лишь сейчас, обходя с проверкой крестьянские дома, где были на постое её солдаты, гуляя по оледеневшим дорожкам, присыпанным золой, сбивая тростью верхушки сугробов, Надежда начинала понимать, что перемены больше не нужны.
Ей шёл двадцать шестой год.
Мечта осуществилась. Она все расставила в своей жизни по местам ещё раз, исходя из вновь открывшихся обстоятельств. Теперь ей оставалось привыкать к этим новым декорациям, обживаться в них, как актёру на сцене после премьеры своего спектакля.
В Свидниках перед ней тянулись в струнку гусары и с поклонами ломали шапки мужики, потому что она — командир. Нарочный из штаба привозил ей пакет, и из него выпадало письмо дяди Николая с каракульками Ванечки, потому что она — вежливая племянница и заботливая мать, вырвавшая своего сына из тины провинциальной жизни ради блестящего столичного образования. Подполковник Павлищев, осмотрев её взвод, благодарил за службу, потому что она дело своё знает и потому что у неё есть покровитель — командир дивизии генерал-лейтенант Суворов. Шеф полка барон Меллер-Закомельский при встрече вежливо спрашивал её о трудностях, потому что она — в переписке с государем и военным министром графом Аракчеевым...
На Благовещенье полковой командир полковник Парадовский дал традиционный весенний бал, где присутствовали все мариупольцы и полковые дамы. Но уже не корнет Александров являлся здесь предметом обсуждения. С ним всё было ясно. Он не делал долгов, не кутил с друзьями, не волочился за женщинами, а сидел тихо со своим взводом в деревне, стараясь поменьше попадаться на глаза. Зато недавнее происшествие со штабс-ротмистром Николаевым взволновало общество чрезвычайно. Он тайком увёз излома девицу Войцеховскую, католического вероисповедания, и обвенчался с ней. А старший брат этой девицы послал ему вызов на дуэль. Чем все кончится, в Мариупольском полку не знал никто, но варианты этого исхода обсуждались живо.
В начале апреля 1809 года прошёл слух: полк назначен в состав корпуса, уходящего в Галицию. Все обрадовались. Поход за границу — всегда интересно. Но радость была недолгой. Выяснилось, что в поход идёт только первый батальон под командованием шефа генерал-майора Меллера-Закомельского. Второй же батальон, где числилась Надежда, остаётся на непременных квартирах на Украине.
Смотр дивизионного командира в конце апреля, оживлённый подготовкой к походу, прошёл весело и лихо. Там тоже был свой герой. Но не корнет Александров, как в прошлом году, а поручик Семёновский, который, прыгая через барьер, упал вместе с лошадью и сломал себе ногу.
На «кампаменты» вышли рано: в середине июня. Лагерь был на старом месте, и Надежда опять каждое утро бегала купаться в реке и прохлаждалась нагишом в своей ракитовой купальне, набираясь здоровья и сил. Перед выходом в лагерь в её взвод поступил ремонт — пять новых лошадей. За семь недель «кампаментов» надлежало их объездить. Вместе со взводным унтер-офицером Белоконем Надежда много занималась ими. К манёврам лошади были готовы и поставлены в строй. Корнет Александров получил благодарность в приказе по батальону.
В августе мариупольцы двинулись в поход. Из Житомирской губернии полк переводили на непременные квартиры в Черниговскую губернию. Жаль было расставаться с обжитыми местами, но такова армейская кочевая жизнь: сегодня — здесь, завтра — там. Штаб полка расположился в самом Чернигове, эскадроны — по деревням вокруг города. Павлищевцам назначили село Красное. Но в нём смогли поместиться только два взвода: первый и второй. Третьему и четвёртому пришлось встать в семи вёрстах от них, в деревне Крутогорки. Здесь был помещичий дом, и офицеры двух взводов: поручик Подъямпольский, корнеты Александров и Вонтробка — получили в нём каждый по отдельной комнате, а денщики их жили вместе.
В ноябре 1809 года пришёл приказ, который взбудоражил всех. Полку переменили цвет мундиров: доломаны, чакчиры и суконные крышки ташек вместо белого цвета стали тёмно-синими. Новые мундиры — новые, непредвиденные расходы для офицеров, тем более что многие, не подозревая о грядущей перемене, давно купили белое сукно. Кроме того, Военное министерство сочло необходимым ввести в гусарских полках кивер другого образца и дать офицерам на вицмундиры золотые же эполеты (весьма дорогая вещь), а вне строя разрешить им носить с такими эполетами сюртук тёмно-зелёный, двубортный, с длинными, до колен, полами.
Когда Надежда с карандашом в руках подсчитала, в какую сумму ей обойдётся новая экипировка, то план поездки в Санкт-Петербург в декабре — январе сразу стал нереальным. Она очень огорчилась. Но потом подумала, что в следующем, 1810-м году сможет просить отпуск не на два месяца, а на четыре, накопить денег и пробыть с Ваней гораздо дольше. Вместо своей поездки она послала дяде Николаю сто пятьдесят рублей ассигнациями на рождественские каникулы Ванечки...
Так и получилось, что впервые за два года службы в Мариупольском полку Надежда проводила вместе с однополчанами все самые весёлые праздники: Рождество, Святки и Крещение. Погода на сей раз благоприятствовала увеселениям. Выпало много снега, температура не опускалась ниже минус семи градусов, дни стояли ясные и солнечные.
На Рождество в Чернигове дал бал шеф полка барон Меллер-Закомельский. Но Святки павлищевцы встретили у себя в деревне Красное. Теперь Луизия Матвеевна решила не устраивать такого «вселенского съезда», как в прошлом, 1809 году. Она до сих пор неважно чувствовала себя после родов в сентябре, когда на свет появился шестой ребёнок в семье Павлищевых — дочка Маша. Потому приглашены были только свои. Своими жена подполковника считала всех обер-офицеров в эскадроне мужа и ещё двух-трёх верных полковых друзей Ивана Васильевича.
Как было им приказано от госпожи подполковницы, офицеры третьего и четвёртого взводов приехали из Крутогорок в Красное все вместе 1 января к обеду. Знаменитый овальный стол Павлищевых — он разбирался и собирался при помощи шурупов, и хозяева возили его за собой повсюду, из-за того что за него могли сразу усесться человек двадцать пять, — уже стоял накрытым. По традиции, в день святого Василия Великого главным блюдом на нём был фаршированный гречневой кашей жареный поросёнок. Таких поросят, с аппетитно подрумяненной розовой корочкой, на столе имелось три: чтобы каждому из пятнадцати участников трапезы досталось по хорошему куску.
В доме Павлищевых гостей всегда рассаживали, обносили блюдами и винами строго по чинам. Справа от подполковника, сидевшего на одном конце стола, находились его офицеры: от ротмистра Мервина до корнета Александрова, как самого младшего по чину. Справа от Луизии Матвеевны, сидевшей на другом конце стола, прямо напротив мужа, размещались дети: от пятнадцатилетнего Николая до четырёхлетней Анны с гувернанткой. Потому никаких проблем с местами не возникало, они были здесь известны каждому и давно. Но при появлении других гостей, будь они из полка или из многочисленной родни, справа от хозяина или от хозяйки сейчас же освобождали для них стул, и все передвигались на одно или на два места дальше.
Теперь, войдя в комнату, Надежда увидела, что рядом с Иваном Васильевичем сидит не их ротмистр Борис Иванович Мервин, а ротмистр из другого эскадрона Станкович, любезный сердцу подполковника гость и добрый его сослуживец. Ей же сегодня предстояло быть за столом не последней, а предпоследней, потому что, кроме офицеров, на обед был приглашён восемнадцатилетний портупей-юнкер Древич из первого взвода.
Он появился тут недавно. За ним тянулась какая-то тёмная история. На учениях он будто бы по неосторожности заколол рядового гусара и попал под суд. Его родители, люди знатные и богатые, добились отсрочки приговора. Древича отпустили в полк, но не в лейб-эскадрон, где служил он раньше, а во второй батальон, к Павлищеву. Юнкер Древич, нескладный рыжеволосый юноша с голубыми глазами, и в Красном нашёл себе дело. Он сразу влюбился в старшую дочь своего нового командира и начал довольно явно ухаживать за ней.
Праздничный обед затянулся, был весёлым и оживлённым. К гаданию, как и положено, перешли в сумерках. Сначала гадали на воске, растопив его и вылив в лохань для мытья посуды, наполненную холодной колодезной водой. Затем гадали на записках. На края той же лохани с водой прицепили длинные и узкие полоски бумаги с написанными на них пожеланиями. Водила старшая дочь Лиза: крутила рукой воду в лохани по часовой стрелке, потом опускала на неё скорлупу от грецкого ореха с зажжённой свечкой. Скорлупа в конце концов приставала к какой-нибудь бумажке, Лиза указывала на гостя, и он сам себе читал пожелание, иногда — забавное, иногда — не очень. Но все смеялись.
В шесть часов вечера подали глинтвейн и печенье. Потом стали готовиться к маскараду. Специально маскарадных костюмов никто не делал, но были маски, всякие чудные головные уборы из кисеи, картона, серебряной и золотой бумаги, украшенные перьями и цветными нашивками, подручные средства, извлечённые из бабушкиных сундуков.