Надо сказать, что сперва корнет Волков отнёсся к корнету Александрову весьма снисходительно. Он полагал, что ему на замену прислали желторотого юнца и обвести мальчишку вокруг пальца не составит большого труда. Для начала он пригласил Надежду поехать с ним играть в карты к ротмистру Хобринскому, обещая научить корнета кое-каким интересным приёмам, дающим хороший результат. Но, натолкнувшись на отказ, очень удивился.
Через неделю на обеде у полкового командира он попытался напоить её допьяна, начав с невинного брудершафта. Надежда твёрдо и вежливо отклонила это предложение. Волков начал было куражиться, однако ничего из этого не вышло. Александров был тут не новичком, которого не знал никто, а офицером, известным многим. Волкова осадил князь Вадбольский. Штабс-ротмистр Подъямпольский при всех сказал ему, что корнет Александров, служа с ним в гусарах с 1808 года, не нуждается ни в чьих рекомендациях и тем более — дружбе.
В день сдачи взвода Волков, как это полагается, водил её по конюшням в деревне Костюковке. Они по списку проверили оружие, людей, лошадей, пересчитали сёдла, вальтрапы, оголовья, саквы, чемоданы и прочую амуницию. Оставалось принять фураж, и тут Волков проявил чудеса изобретательности. Дважды они подходили к дверям амбара с замком, и дважды он уводил оттуда Надежду, говоря, что забыл ключ, что взял не ту ведомость.
В третий раз Надежда осталась на месте. Ключ всё-таки нашёлся, и они вошли в темноватое помещение. Два воза стояли пустые. В третьем было несколько мешков с овсом. То-то уланы третьего взвода занялись воровством, и местные крестьяне подали Подъямпольскому жалобу на регулярные потравы овса в полях.
— Где фураж? — спросила она.
— Его должны подвезти... вскоре, — запнувшись, ответил Волков. — Я отдал его в долг.
— Кому?
— Старосте деревни.
— Ну так ведите его сюда. Пусть он подтвердит это, и я подпишу вашу бумагу.
— А не лучше ли нам, Александров, поладить миром?
— Каким образом?
— Я даю вам долговую расписку на сто рублей. Вы принимаете овёс...
— Которого нет! — закончила она фразу за Волкова.
— Зачем ссоры между офицерами одного полка? — начал рассуждать Волков. — Ведь нам ещё служить вместе. Может быть, и я выручу вас в каком-нибудь непредвиденном случае...
— Я не ворую.
— Вы зря сказали это слово. Вы нанесли мне оскорбление.
— Хотите дуэль?
— Дуэли в армии запрещены государем императором.
— Вот именно. Тогда я предлагаю сейчас ехать к эскадронному командиру, чтобы выяснить вопрос с фуражом до конца. Понятно, что вам не хочется огласки. Но, право, Волков, вы — не мальчик, и за свои поступки надо отвечать...
Разбирательство, проводившееся в отсутствие шефа Литовского полка полковника Тутолмина, кончилось для Волкова печально.
Кроме овса и муки, всплыла история с продажей списанных строевых лошадей. Потому корнет вместо штаба корпуса отправился в окружной военный суд[58]. Надежда не сомневалась, что в эскадрон полковника Скорульского Волков больше не вернётся. От непутёвого корнета ей досталось тяжёлое наследство. Надо было быстро наводить порядок во взводе, и она занялась этим.
Среди хитрых проделок Волкова числилась и такая, как деньги, взятые в долг в солдатской артели собственного взвода[59], которая, конечно, не могла отказать в ссуде своему командиру. Часть долга Волков так и не вернул, и уланы остались на два месяца без мяса и соли. Здесь всё было просто: Надежда внесла свои деньги. С овсом получилось сложнее. Сумма была велика и поступала только в конце мая — начале июня, из третнего офицерского жалованья Волкова, на которое наложили арест. Выручал хороший травостой ранней и жаркой весны 1811 года. Ежедневно уланы косили траву на лугах, взятых в аренду у здешних хозяев, в телегах привозили в деревню и кормили лошадей на конюшнях.
Затем в поле зрения нового командира попал унтер-офицер Малой и его плутоватые дружки, заправлявшие здесь. Вызванный для отчёта к корнету Александрову, Малой изворотливо лгал и притворялся. Он, как и бывший его командир господин Волков, принимал нового офицера за щенка, у которого молоко на губах не обсохло. Надежда молча выслушала лукавые бредни и отпустила его. Она не стала объяснять сорокалетнему унтеру, что его жизнь-малина в третьем взводе уже закончилась, а дождалась нового эпизода уланского бытия в деревне Костюковке.
Четверо её солдат взломали двери в погребе местного шинка и утащили оттуда два бочонка водки. Шинкарь явился с жалобой к командиру, но был встречен Малым, который не пустил его на квартиру корнета, столкнул с крыльца и угрожал саблей. Надежда в это время отсутствовала, но ей все рассказал Зануденко. Она немедленно отправила представление к полковому командиру. Штабс-ротмистр Подъямпольский поддержал рапорт корнета Александрова. Всех пятерых улан наказали шпицрутенами, а Малого ещё и разжаловали в рядовые с переводом в другой эскадрон.
В некотором удивлении теперь взирал третий взвод на своего командира. Юный корнет не пропускал ни одной чистки лошадей, присутствовал абсолютно на всех конных и пеших учениях, на выводке строевых лошадей лично осматривал каждую и точно знал, сколько казённых вещей, выданных в прошлом году, лежит в суконном чемодане каждого улана. Корнет Волков не баловал нижних чинов таким вниманием. Но они ещё не решили, что для них будет лучше: попустительство хмельного и весёлого Волкова или рвение к службе строгого не по своим годам мальчишки Александрова...
Картины, наблюдаемые Надеждой в Литовском уланском полку, отчасти нашли объяснение после её представления шефу полка. Полковник Тутолмин прибыл в свою часть из отпуска в последних числах апреля. Сорокатрёхлетний красавец мужчина, стройный, холостой и весьма обходительный с дамами, Дмитрий Фёдорович жил и действовал в традициях русского барства минувшего XVIII века. Дом его был открыт для всех, хлебосолен, богат, весел. Офицеры охотно собирались у своего шефа, и бывало, изо дня в день здесь садилось за обеденный стол человек пятьдесят. Раз в неделю Тутолмин давал бал для окрестного дворянства, на котором обязаны были присутствовать все его свободные от дежурств и командировок корнеты, поручики, штабс-ротмистры и ротмистры.
Тонкий любитель и знаток итальянской оперы, Тутолмин завёл у себя в полку замечательный оркестр с итальянцем-капельмейстером. Но скучные обязанности строевой службы его занимали гораздо меньше. Отношениям с подчинёнными начальника-педанта он предпочёл отношения доброго и слегка рассеянного отца семейства, который доверил дело сыновьям и изредка журит их то за одно, то за другое упущение. «Господа, я на вас полагаюсь...» — часто слышала Надежда из уст полкового шефа.
Не так было у мариупольцев. Там сын берлинского подмастерья, «мещанина лютеранского закона» Иоганна Меллера, заработавшего на русской службе чин генерал-аншефа, баронский титул и добавление к фамилии «Закомельский», Егор Иванович с немецкой неотступностью муштровал людей и лошадей. Правда, с такой же тщательностью он заботился об их быте и жизни, не упуская из виду никакой мелочи. Потому ход службы в Мариупольском полку казался Надежде точным, как часы, привезённые из Женевы. А в Литовском полку она катилась безалаберно и шумно, со своими отливами и приливами, словно вода в речушке Мостве, где теперь Надежда купалась по ночам.
Вступив со скандалом в командование третьим взводом, улучшив в нём питание людей и лошадей, выгнав унтер-офицера Малого и до смерти запугав его прихлебателей, она успокоилась. Ничто больше не должно было мешать строевому образованию. Служба на новом месте вроде бы входила в обычную колею. В один из майских дней Надежда села писать письмо своему возлюбленному. Но это навело её на грустные мысли. «Зачем я оставила доблестных гусар моих? Это — сербы, венгры! Они дышат храбростью, и слава с ними неразлучна...»[60]
2. НА НЕПРЕМЕННЫХ КВАРТИРАХ
Мне отвели квартиру у униатского священника;
молодая жена его очень нежно заботится
доставлять мне всё, что есть лучшего у неё в доме;
всякое утро приносит мне сама кофе, сливки,
сахарные сухари, тогда как для мужа приготовляет
просто стакан гретого пива с сыром...
Вечером Надежда собралась на бал к шефу полка полковнику Тутолмину. На ней был парадный мундир из английского сукна, серебряная перевязь, серебряный крест знака отличия Военного ордена на малиновом лацкане. Талию она перетянула офицерским шарфом из нитей серебра с примесью чёрного и оранжевого шёлка, попрыскалась модными мужскими духами из Франции «Present d’Amour» и, натягивая замшевые перчатки, вышла во двор.
Зануденко уже держал здесь под уздцы её новую верховую лошадь — рыжего жеребца Зеланта. Денщик подал своему офицеру стремя, со всех сторон обдёрнул края тёмно-синего суконного вальтрапа с царским вензелем на углах, ещё раз прошёлся щёткой по хозяйским сапогам:
— Езжайте, ваше благородие. А то попадья все глаза на вас просмотрела.
— Где же она? — Надежда оглянулась.
— Из мезонина наблюдает...
Надежда подняла голову и встретилась взглядом с молодой женщиной, открывшей створку окна под черепичной крышей чистенького и ухоженного дома здешнего священника. Надежда приложила два пальца к козырьку строевой уланской шапки и улыбнулась ей. Попадья кивнула и быстро захлопнула окно.
Надежда поселилась у них десять дней назад. Хозяева встретили её радушно. Они сказали, что прежний постоялец корнет Волков редко радовал их своим обществом. В честь молодого офицера попадья приготовила праздничный ужин, а отец Максимилиан играл на скрипке и даже позволил своей супруге под эту музыку станцевать с корнетом Александровым польку.