«Немецким войскам, начавшим отход из района Людиново и вынужденным прорываться на запад, удалось отрезать кавалерийский корпус от его тылов и наступавших за ним стрелковых дивизий, что принесло нам немало беспокойства… Упорный характер боев кавалерийского корпуса в условиях крайнего недостатка боеприпасов вызвал беспокойство в Ставке. Она неоднократно запрашивала нас о судьбе конного корпуса, о положении на плацдарме и предупреждала о необходимости обеспечить корпус всем нужным для боя и скорейшего выхода к нему стрелковых дивизий. Мы со своей стороны заверили Верховное Главнокомандование в том, что принимаем действенные меры для развития операции и выхода главных сил 50-й армии на соединение с конницей».
Вот в чем, оказывается, заключалась причина, вынудившая всегда спокойного комдива говорить с нами на высоких тонах: решалась судьба корпуса.
Мы не шли, а бежали к самолету.
— Что он тебе сказал? — спросил Алексей, когда мы поднялись в воздух.
— Во что бы то ни стало выполнить задание. Прилетели в район «нашего» леса, без труда нашли посадочную площадку. Я перевел самолет в планирование и бесшумно снизился до бреющего. Можно садиться. Но что-то уж очень подозрительно молчит лес.
Алексея, очевидно, одолевали такие же сомнения. Не говоря ни слова, он высунул за борт руку и выстрелил из ракетницы. Ракета осветила поле ровное, словно разглаженное огромным утюгом. Лучшего и нельзя было желать. Кавалеристы где-то тут.
— У нас не хватит горючего на обратный путь, — предупредил я штурмана. — Надо садиться…
С высоты бреющего полета местность хорошо просматривалась. Лес в этом месте был реже, и вскоре нам удалось обнаружить еще одно ровное поле, севернее деревни Красилово. Зайцев осветил его ракетами.
— Вот тут мы и приземлимся, — обрадовался он.
Но садиться в тылу у врага с секретными документами было рискованно.
— На поле никого нет. Где же обещанный «конверт» из костров? — возразил я.
Я чувствовал, что мои колебания начинают бесить Алексея
— Тогда пошли домой за горючим, — ответил он. Вдруг в противоположном конце поляны взвились две ракеты — зеленая и почти следом за ней белая.
— Наши! Наконец-то!
Нам так хотелось выполнить задание, что в эту минуту мы сразу забыли о всякой осторожности. Меня остановил голос Алексея:
— Куда спешишь? Разве это наши сигналы? Нам должны отвечать белой ракетой.
— Брось, Леша, им что белый, что зеленый… Хорошо, что еще красной не пустили…
— Ладно, садись, — согласился он, не забыв, однако, предупредить, чтобы в конце пробега я сразу развернул машину. — В случае чего, не мешкай, взлетай, — напомнил Алексей и взялся за пулемет.
Машина коснулась грунта. Мотор работал на малых оборотах. Сквозь шум выхлопов было слышно, как по перкали бьют комья земли. В конце пробега я развернул машину. Но мотор выключать не стал.
По площадке двигались какие-то черточки. Одна, две, три, семь, насчитал Зайцев.
— На лыжах, что ли, они катятся? — спросил он. — В темноте не разберу.
— Это неважно. Спроси, кто они? — попросил я Алексея.
— Эге! — крикнул он, не отрывая рук от пулемета, и сразу же услышал:
— Хальт! Хальт! (Стой! Стой!)
— «Свои», — усмехнулся Алексей и дал длинную очередь по бегущим.
Полный газ! Самолет оторвался от земли. Темнота скрыла нас от фашистов, но еще долго нам вдогонку летели, словно огненные хлысты, автоматные очереди.
— Что делать, Алеша?
— Давай пройдемся над лесом.
Бензина осталось четверть бака. Он убывал с каждой минутой, падало и настроение. Неужели не выполним задания?
Пять костров, вспыхнувших яркими точками неподалеку от деревни Приютино, почти у самой линии фронта, вызвали у нас несказанную радость.
Зайцев перезарядил пулемет и выпустил белую ракету. Она осветила широкую вырубку почти в самом центре лесного массива и людей у костров. Они смотрели вверх, махали руками. Для осторожности я сделал круг над площадкой.
— Садимся, Коля? На всякий случай не глуши мотор.
— Давай, наверно, это наши.
Сумеем ли посадить самолет? Подходили к площадке на минимальной скорости, снизившись до трех — пяти метров над лесом. Однако сесть по всем правилам не удалось.
Когда нет, как говорят летчики, воздушного подхода, невозможно более или менее точно рассчитать посадку. Костры горели словно в глубоком колодце. Чтобы приземлиться рядом с ними, нужно не садиться, а парашютировать. Нет, это не годится.
Внимательно осматривая площадку, мы заметили, что со стороны Приютино в лесу есть прогалина, соединяющая поляну с полем. У меня появилась мысль сесть с противоположной стороны поляны с разворотом перед приземлением.
Возле Приютино я снизился и на малой скорости стал «входить» в прогалину. Проскочив развесистый дуб (мы его увидели, когда Алексей выпустил белую ракету), я резко развернул самолет и убрал газ. Машина коснулась колесами земли; не докатившись до костров, она развернулась на сто восемьдесят градусов и попала в кусты.
Читая эти строки, летчики могут не поверить мне и сказать: разве мыслимо разворачивать самолет перед самым приземлением? Это — чистейшая фантазия. Но что поделаешь? Было именно так. Иногда действительность бывает удивительнее сказки.
От костров к нам бежали люди. Зайцев крикнул:
— Свои!
— Наши прилетели! — неслось со всех сторон.
И вот уже десятки рук подхватили нас и понесли к кострам. Подошел начальник связи корпуса. Вместе мы направились в ельник, где была наскоро сооружена землянка. Здесь я вручил ему два пакета и передал указание представителя штаба фронта.
Кавалеристы приглашали остаться у них отдохнуть. Но нам нужно было срочно возвращаться домой. Распрощавшись с друзьями, мы в сопровождении нескольких конников вернулись к самолету и еще раз осмотрели площадку.
Взлетали в таком же порядке, как и садились. Машина взяла курс на аэродром. На востоке разгоралась заря. Полковник Воеводин ожидал нас на летном поле. Спрыгнув с самолета, я доложил:
— Товарищ полковник, ваше задание выполнено. Пакеты вручили, запасные части к радиостанции передали.
Александр Алексеевич крепко обнял каждого из нас и сказал:
— За успешное выполнение боевого задания объявляю благодарность.
Втроем мы направились в командирскую землянку. Комдив тут же связался по телефону с командующим 15-й воздушной армией генералом Науменко и доложил ему о выполнении задания.
Так, «старшина фронта» вновь помог своим солдатам.
Новые дороги
Концерт в большом крестьянском доме был в разгаре. За кулисами, сделанными из чистых простыней, девушки-связистки готовились к очередному номеру. В «зале» собрались все свободные от полетов летчики, штурманы и техники. В первом ряду сидел полковник Воеводин, а у его ног лежал лохматый пес Пират, любимец полка. Он заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько теплых слов. Пират провожал экипажи на боевые задания и встречал их, когда они возвращались из полета. Иногда летчики и штурманы брали его с собой. Он «совершил» около пятидесяти боевых вылетов.
Связистка Полина Прилуцкая объявила очередной номер:
— Валя Селезнева прочитает стихотворение Васи Гашеткина «Птички-невелички», посвященное летчикам нашей дивизии.
На сцену вышла стройная девушка. Ровным, приятным голосом она начала:
Фрицы стонут, по привычке
Устремляя в небо взгляд:
— Что за птички-невелички
К нам на голову летят?
Уважая чувство риска,
Не задев сосну едва,
Пролетают низко-низко
Наши славные По-2.
Это мы явились снова.
Ведь у нас простоев нет!
Получайте от Хмелева,
И от летчика Шмелева.
И от летчика Орлова
Самый «пламенный» привет!
Холку вам они намылят
И уйдут за тучи прочь.
Это их десятый вылет
За сегодняшнюю ночь.
— Гутен нахт!
Прощенья просим!
До свидания! Пока!
«Невеличка» бомбы сбросил
И ушел за облака.
Гром аплодисментов наполнил хату. После Вали на сцене вновь появилась маленькая смуглая Полина.
— Нина Смирнова исполнит сатирическую песню «Битый фриц» на старинный мотив «Бывали дни веселые», — объявила она.
За кулисами послышался жалобный глуховатый голос: «Бывали дни, гуляли мы…»
Медленно передвигая костыли, на сцену вышел самый «настоящий битый» фриц в мятом, дырявом мундире и разорванной пилотке Лицо его было перевязано грязной тряпкой. Вместо правой ноги толстая сучковатая палка. Словом, и внешний вид фашиста говорил о его обреченности.
А Нина (это была она!) продолжала петь: «…Теперь гуляйте вы».
Неожиданно тишину зала нарушил грозный собачий лай. Пират бросился на сцену, подбежал к Нине и со злостью стал рвать на ней брюки. Растерявшаяся артистка пробовала отбиться костылем. Из зала кричали: «Пират, нельзя! Пират, свои!» Но Пират не слушался. Нина, бросив костыли, убежала со сцены. Пират — за ней. Весь зал разразился хохотом.
Кто-то кричал:
— Молодец, Пират! Дай жару фрицу! Успокоившись, Пират медленно вышел на сцену и сел с гордо поднятой головой. В электрическом свете тускло поблескивали его глаза. Зрители продолжали смеяться.
…Это был новогодний концерт. Новый, 1944 год мы встречали под Великими Луками на 2-м Прибалтийском фронте. Нашу дивизию перебросили сюда еще в ноябре 1943 года. Находились мы в Ново-Марьино.
Вскоре в полку была создана специальная эскадрилья. Она состояла из двух звеньев: ночных корректировщиков и звуковиков. Командиром эскадрильи назначили капитана Зинченко, его заместителем — меня.
Что такое корректировщики, мы знали хорошо, а вот о звуковиках не имели никакого представления. Решили разобраться. К нашему удивлению, оказалось, что самолет По-2 к своим прежним «профессиям» — легкого бомбардировщика, разведчика, корректировщика, связиста, санитара и, если хотите, «извозчика» — прибавил еще одну — пропагандиста-агитатора.