Потом узнаю голос Виктора Меренкова, который поздравляет друзей с успехом.
Вдруг в эфир врывается Косачев:
— Товарищ командир, отказал мотор… Иду на вынужденную…
— Всем прекратить работу на передачу! Стать в круг и прикрыть посадку Косачева.
Самолеты один за другим разворачиваются влево, образуя вытянувшийся эллипс.
Вынужденная посадка всегда неприятна. Особенно тяжело становится на душе, когда приходится сажать машину на занятой врагом территории. Сколько в таких случаях летчика подстерегает всяких неожиданных опасностей!
Правда, Югославию мы не считали чужой. Здесь нас повсюду принимали тепло и сердечно. Но мы помнили, что там есть и враги — четники, которые активно сотрудничали с фашистскими оккупантами.
Одиннадцать штурмовиков ходили по кругу, внимательно наблюдая за самолетом Косачева. Вот он спланировал в огромный овраг и коснулся колесами земли. Едва не скапотировав, машина быстро остановилась, очевидно увязла в мягком грунте. Из кабины никто не вышел. В чем дело? Неужели летчик и стрелок погибли?
Нет, Косачев жив. Открыв фонарь, он медленно встал, вылез из кабины, неуверенно помахал рукой и лег возле самолета. Очевидно, летчик не успел выбросить прицел и при посадке разбил о него лицо.
Мы сознавали, в каком тяжелом положении оказался наш друг, но помочь ему, к сожалению, ничем не могли. Горючее в баках подходило к концу. Надо было уводить группу домой.
Минут через тридцать мы и прикрывавшие нас истребители благополучно произвели посадку. Все думали о Косачеве…
Прошло около месяца. Однажды, возвращаясь после ужина из столовой, мы увидели шагающего нам навстречу бравого летчика в шапке-кубанке, надетой набекрень.
— Братцы! Это же Косачев! — воскликнул кто-то. Все бросились обнимать Петра. Чуть не задушили его в объятиях.
Когда пришли в общежитие, летчик подробно рассказал обо всем, что с ним приключилось. Тяжело было слушать его.
При посадке Косачев, как мы и предполагали, сильно ушибся. По щеке у него текла кровь, в голове шумело. Поэтому он решил полежать на земле. Очнулся летчик от выстрелов. Автоматные очереди доносились слева. Он достал пистолет и приготовился драться до последнего патрона.
Стрельба усиливалась. Теперь она слышалась совсем рядом. Петр догадался, что югославские партизаны пробиваются ему на выручку.
Превозмогая боль, Косачев вытащил из кабины убитого стрелка, сел на его место и дал пулеметную очередь по кустам, откуда доносились выстрелы. Вскоре на краю оврага показались люди.
«Свои или чужие? Стрелять или подождать?» — ломал голову летчик.
— Свои! Партизан! Югослав! — послышался рядом женский голос.
Косачев взглянул влево и увидел радом с самолетом девушку с автоматом. На шапке у нее была пришита красная ленточка.
— Туда стреляй! — крикнула она, рукой указывая на кусты. — Бей фашистов!
Теперь летчик точно знал, где свои, где чужие, и открыл огонь из крупнокалиберного пулемета. Фашисты не выдержали этого удара с тыла и отступили. Подбежавшие югославские партизаны увели Косачева с собой в лес. Унесли они и тело его друга, убитого еще в воздухе осколком зенитного снаряда.
Почти три недели Петр находился в партизанском отряде. Он участвовал во многих боях. Когда наши войска освободили район, где они действовали, летчик вернулся в родную часть. Позже Косачев очень часто вспоминал своих югославских друзей, и особенно девушку Милену, которая первой пришла ему на помощь.
На венгерской земле
С началом боев на будапештском направлении наш полк перебазировался на аэродром, расположенный возле деревни Мадоча. Мы непрерывно поддерживали наши наступающие войска, уничтожая очаги сопротивления противника.
26 декабря 1944 года кольцо вокруг вражеской группировки, оборонявшей Будапешт, замкнулось. Были окружены девять дивизий, в том числе три танковые, и большое количество тыловых частей. Всего в котле оказалось около ста восьмидесяти тысяч солдат и офицеров.
Враг делал отчаянные попытки прорваться к своим окруженным частям. В воздухе и на земле, не утихая, шли упорные бои. На какой-то период нашим наземным войскам пришлось перейти даже к обороне.
Но вскоре 3-й Украинский фронт возобновил наступление. 23-й танковый и 104-й стрелковый корпуса наносили удар с севера, а 26-я армия с юга. Обе группировки действовали в направлении населенного пункта Шарошд. Нужно было окончательно разгромить 6-ю танковую армию противника, костяк которой составляли известные дивизии СС «Мертвая голова» и «Викинг», вооруженные новыми танками «тигр» и «пантера». Наши штурмовики, прикрываемые истребителями, действовали над районами Адонь, Дьёр и Пустасабольч. Особенно «жарким» было 29 января 1945 года. В первой половине дня мы успели сделать по три боевых вылета. Обед нам доставили прямо к самолетам. Едва успел я разделаться с первым блюдом, как меня вызвали к командиру. Приказ Шевригина был до предела лаконичным. Напряженность боевой обстановки чувствовалась и здесь, вдали от линии фронта.
— Уничтожить танки в районе Пустасабольч. Прикрывает Краснов. Вылетайте!
— Ясно! Выруливаю, — также кратко ответил я командиру.
Без лишних слов поставил я задачу летчикам:
— По самолетам. Танки. Пустасабольч! И у летчиков я не заметил никаких лишних движений. Все стремились быстрее подняться в воздух.
Когда мы набрали высоту примерно четыреста метров, к нам пристроились истребители сопровождения. Увидев, что майор Краснов после взлета не убрал «ногу», я не сдержался и крикнул по радио:
— Николай! У тебя не убралось левое шасси!
— Знаю! — спокойно ответил он.
Его ответ показался мне самонадеянным. Я хорошо представлял себе, как трудно придется ему в воздушном бою. А в последние дни не было ни одного вылета, который бы не заканчивался встречей с противником.
— Краснов! Иди обратно! — передал я.
— За меня не беспокойся, — ответил он. — И на таком самолете я любого гада загоню в землю.
Я хорошо знал этого мужественного летчика-истребителя и верил ему. Больше того, я всегда завидовал его выдержке и хладнокровию. Ведь не зря ему присвоено звание Героя Советского Союза, не зря его грудь украшена еще двумя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны.
Я согласился с майором Красновым, но внутренне чувствовал неудовлетворенность таким решением. Если его подобьют, как он будет сажать самолет в поле на одно колесо?..
Слева под крылом показался Дунай. А вот и Пустасабольч! Южнее его видны танки. С высоты каждый из них выглядел не больше спичечной коробки.
Перевожу самолет в пикирование. Цель приближается. Плавно нажимаю на кнопку, два реактивных снаряда с воем срываются с балок. За мной в атаку устремляются другие штурмовики. Но результаты первого захода неважные; подожжен всего один танк. Даю команду: бомбить с высоты двести метров.
Шестерка истребителей кружится над нами Краснов держится недалеко от меня. Изредка слышен его спокойный басок:
— Поточнее, ребята, бейте! Танки под деревьями, у дороги!
Наблюдаю за атаками. Каждый летчик пикирует почти до самой земли будто хочет собственными руками положить бомбу на фашистский танк. А ведь ниже чем с четырехсот метров бомбить небезопасно. Не напоминаю об этом только потому, что так действовать вынуждает боевая обстановка. После следующих двух заходов загорелись еще три танка и две автомашины.
На снегу валялись десятки трупов вражеских солдат и офицеров.
И вот все бомбы сброшены. Снарядов тоже осталось не более трети боекомплекта. Надо приберечь на случай воздушного боя. Даю команду:
— Атаки прекратить! Сбор!
Жданову приказываю прикрыть замыкающих. Один за другим летчики пристраиваются к моему самолету.
В воздухе появилась шестерка «фоккеров». Как я и предполагал, они сразу же ринулись в атаку на приотставших Дорохова и Ивакина. Но Краснов был начеку. Меткой очередью он срезал ведущего вражеской группы. Все штурмовики успели встать в оборонительный круг и начали отбивать атаки фашистских истребителей. Вскоре еще два «фоккера» упали на землю.
— Шмелев, уходи домой! Мы одни с ними расправимся, — передал мне Краснов.
— Понял, ухожу! — ответил я и приказал штурмовикам перестроиться в «змейку».
Прижимаясь к земле, возвращаемся на аэродром. Под крылом уже промелькнула широкая лента Дуная. Но где же наши истребители?
— Краснов! Тебя не вижу! Прием!
— Все в порядке! Противник скован! Вы в безопасности! Сейчас догоним!
Вокруг нас действительно не осталось ни одного «фоккера». Мы перестраиваемся в правый пеленг и продолжаем полет.
Вскоре над нами появляются истребители прикрытия. Однако самолета ведущего среди них почему-то нет.
— Краснов! Где ты?
— Он подбит, пошел на вынужденную… — ответил мне чей-то взволнованный голос.
В эфире стало тихо. Мы летели над Венгерской равниной. Миновали Дунапентеле… Подошли к Мадоче… Сели.
А Краснов не вернулся. Через некоторое время мы узнали подробности его гибели.
После ухода штурмовиков от цели истребители прикрытия свалили еще двух «фоккеров» и одного «мессера». Но и самолет Краснова был подбит. Вражеский снаряд угодил ему прямо в мотор.
Николаю удалось выпустить вторую «ногу». Но при посадке на рыхлый снег его машина, едва коснувшись колесами земли, перевернулась.
Так погиб прекрасный человек и мужественный воздушный боец Николай Федорович Краснов, сын гороховецкого котельщика из деревни Княжики, Владимирской области, Герой Советского Союза. На его боевом счету было тридцать девять уничтоженных самолетов противника.
В землянку вошел посыльный и доложил, что меня вызывает командир дивизии. «Зачем бы это? — подумал я. — Ведь погода нелетная. Облака висят над самой землей, идет снег, видимость по горизонту не превышает пятисот метров».
Генерал-майора авиации Г. И. Белицкого я застал за изучением карты.
— Готовьтесь к вылету, — негромко сказал он. — Сегодня в одиннадцать часов утра вы и Орлов должны разбросать над Будапештом листовки с ультиматумом советского командования о капитуляции будапештского гарнизона. При выполнении этой задачи оружия не применять. Ставлю