Предоставление пособия не сопровождалось проверкой на нуждаемость. Как-то во II веке до н. э., когда великий социальный реформатор Гай Гракх с гордостью рассматривал очередь получающих хлеб, он заметил в ней известного человека знатного происхождения. «Ой, – сказал защитник бедных, – а что ты здесь делаешь?» – «Мне не нравится, Гракх, – отвечал бывший консул со славным именем Луций Кальпурний Пизон Фруги, – что ты делишь мое добро между всеми; но раз ты за это взялся, то и я хочу получить мою долю». Так же говорят все аристократы Оксфордшира, размышляя, вправе они или нет претендовать на автобусные жетоны, предназначенные для беднейших пенсионеров графства: мол, я заплатил все налоги и хочу причитающихся льгот.
Зерновое пособие требовало огромных организационных усилий. Его раздачу контролировали praefectus annonae и procurator annonae, первый из них размещался в Риме, а второй – в Остии. Предпринимались отчаянные попытки регулирования цен – как и чиновники современного ЕС вовлечены в бесконечную и обреченную на неудачу борьбу с игроками на рынке зерновых фьючерсов. Частные торговцы злоупотребляли своим положением, и цена на пшеницу в Риме была в четыре раза выше, чем в Египте. Общие расходы на поставку зерна в город составляли примерно 15 процентов государственных доходов. У императоров не оставалось иного выбора, как обеспечивать поступление зерна.
Однажды, когда приключилась нехватка продовольствия, прогуливавшегося по улице императора Клавдия забросали хлебными огрызками, и ему пришлось спасаться бегством. Он немедленно объявил, что предоставит римское гражданство любому, кто построит судно, способное перевозить 10 тысяч modii (87 тысяч литров) зерна – настоящий супертанкер.
Позднее Домициан настолько обеспокоился нехваткой выращиваемой в империи пшеницы, что приказал выкорчевать виноградники Прованса – это стало одним из первых примеров сельскохозяйственных интервенций, которые распространились в Европе за последние пятьдесят лет. Он смягчился лишь после уговоров галло-римских производителей вина – что было одним из первых примеров успешного лоббирования.
Большие противоречия в римском сельском хозяйстве замечательно напоминают проблемы сегодняшнего дня. У римлян были latifundia – большие хозяйства в степи, на которых трудились скованные вместе несчастные рабы, а латинские поэты тосковали о днях мелкого землевладения, когда каждый человек выращивал собственный урожай.
В действительности эти латинские поэты жили в городах вместе с множеством других людей, все они извлекали пользу из субсидируемой еды. Оплакивая старину, они походят в своей последовательности на политиков и журналистов современной Британии, которые бичуют Tesco за снижение закупочных цен у фермеров и вместе с тем устремляются по субботам в магазины этой компании, чтобы приобрести продукты на следующую неделю.
Рынок зерна был не единственным, куда вмешивалась политика. Нужно было также поддерживать поступление оливкового масла, которому римляне приписывали чудодейственные свойства и невероятную эффективность. Они использовали его для приготовления еды, для освещения, в качестве шампуня и мыла, а доходя до гущи на дне амфоры, вычерпывали ее и использовали как контрацептив в силу спермицидных свойств.
Из всех развалин, виденных мной в Риме, самой необычной, наверное, была Monte Testaccio, гигантская свалка, превосходящая своими размерами самое высокое здание на Форуме. Вы проходите через старые железные ворота, идете вверх по заросшей тропинке и внезапно замечаете, что земля под вашими ногами состоит из терракоты, бессчетного количества черепков из красной обожженной глины. Площадь свалки – два гектара, и холм состоит из 25 миллионов амфор, собранных вместе и разбитых античными муниципальными властями. Почти все сосуды – 83 процента – содержали испанское оливковое масло из провинции Бетика. Они были разбиты вдребезги государством, поскольку за долгое время хранения с оливковым маслом произошло что-то скверное, и у него появились геноцидные свойства помимо спермицидных.
Итак, римляне расколотили амфоры за государственный счет. Бюрократы вмешивались в ценообразование на рынке оливкового масла, они отправлялись в Испанию и говорили производителям, сколько его понадобится. Огромные суммы из денег налогоплательщиков использовались на рынке зерна, его поставки считались вопросом государственной важности.
Вы, наверное, недоумеваете, почему же я превозношу римскую систему как свободный рынок? Она определенно походит на сталинскую, если можно так выразиться. Тем не менее реальность такова, что сельское хозяйство – и экономика в целом – были значительно свободнее в Древнем Риме, чем в современной Европе.
У них не было системы социального обеспечения, за исключением различных пособий и умеренной схемы под названием alimenta, основы которой заложил Траян. В соответствии с этой схемой государство выдавало ссуды землевладельцам, и за счет процентов, получаемых при возврате этих ссуд, формировались фонды помощи детям малоимущих родителей. У римлян не было государственной системы здравоохранения, и почти половина правительственных расходов уходила на армию. Но даже римская армия была сравнительно небольшой и поразительно эффективной.
Римляне управляли империей в 80–100 миллионов человек с помощью армии численностью в 300–400 тысяч, половину ее составляли легионеры, а другую – солдаты вспомогательных войск. Другими словами, военное присутствие оценивается лишь в 2 процента взрослого мужского населения.
А как современное правительство расходует наши налоги? Примерно 85–90 процентов из них идут на зарплаты государственных служащих, которые составляют 30 процентов от численности работающего населения. Чудо Рима заключалось в том, что, по сравнению с нами, они управляли этой огромной территорией с помощью микроскопического количества бюрократии.
Конечно, они были безжалостны при сборе налогов и не испытывали угрызений совести, доверяя эту операцию весьма коррумпированным людям. Император Веспасиан называл сборщиков налогов «мои губки», потому что они сначала впитывали деньги провинциалов, а потом предоставляли императору удовольствие преследовать и выжимать их. Но у римлян был неимоверно крошечный штат для сбора податей в императорскую казну – вероятно, один человек на 400 тысяч населения. Что касается общего объема налогов, то, по оценкам Кита Хопкинса, он находился между 5 и 10 процентами (скорее ближе к нижней планке) от валового внутреннего продукта. Сравните это с 40 пенсами с каждого фунта, которые забирает сегодня британское правительство.
У императоров не было экономической политики в нашем ее понимании. У них отсутствовала среднесрочная финансовая стратегия. Если уж об этом зашла речь, у них также не было ни долго-, ни краткосрочной финансовой стратегии. Они не прибегали к заимствованиям, чтобы оплатить государственные расходы, также они не играли существенной роли при определении ставки ссудного процента – хотя у их действий могли быть финансовые последствия. Цены на золото резко снизились, когда Юлий Цезарь вернулся из Галлии с грузом золотых слитков, а после того, как Август нанес поражение Антонию и Клеопатре, он захватил так много египетских сокровищ, что процентная ставка упала на три пятых.
Но все это происходило без плана или сценария. Экономические цели императора были немногочисленны и просты: обеспечить поступление зерна, оплачивать зрелища и прежде всего – финансировать армию. Он не слишком беспокоился о том, из каких фондов брались на это деньги. Теоретически имения императора (patrimonium) и государственная казна должны были четко различаться. В действительности же император мог выписывать счета и для одного, и для другого, многие из правителей не были скрупулезны в отношении различия. Они использовали одни и те же фонды как для оплаты шутов, так и для выдачи жалованья войскам, мерзнущим на валу Адриана. Никто не возражал, поскольку при римском образе мышления представлялось очевидным, что император и был государством.
Они также не были скрупулезны в своих приемах добычи денег. С самого начала, когда Август экспроприировал имущество убитых врагов, они использовали систему под названием bona damnatorum, в соответствии с которой приговаривали людей к смерти и отбирали их собственность. Так Нерон, узнав, что шесть человек владеют половиной римской провинции Африка, устранил их и сам стал собственником. Калигула подверг преследованиям богатую галльскую знать и забрал у них 600 миллионов сестерциев. Клавдий казнил тридцать пять сенаторов и триста всадников – полагают, что он порядочно нажился на этой операции.
Во время правления вопиюще порочного Домициана случилась нехватка денежных средств, вызванная его желанием одновременно увеличить жалованье солдатам и начать расточительную программу развлечений и строительства. Он изыскал финансы с помощью отвратительной схемы вымогательства, когда любой мог быть обвинен в lèse-majesté[57] по отношению к императору, после чего его казнили и грабили. Вскоре появились финансовые стимулы, чтобы сообщать властям о любой антиимператорской «невежливости», и Рим обзавелся кошмарной культурой delatores – доносчиков, столь же омерзительной, как и в Румынии Чаушеску.
Если не оставалось ничего другого, императоры расплавляли статуи своих предшественников, или вводили налог на общественные туалеты, или продавали дворцовых карликов; когда же империя стала христианской, появился великолепный предлог для захвата сокровищ языческих храмов и торговли ими.
В основе римской экономики – если это не оксюморон – был один ключевой вопрос: насколько большой должна быть империя? С одной стороны, чем больше, тем лучше. Ведь увеличение населения, контролируемого Римом, позволяет императору взыскать больший налог. Между 225 и 25 годами до н. э. численность людей под римским правлением выросла с 4 до 60 миллионов. Но доходы увеличились сильнее, чем в прямой пропорции: они выросли примерно в 100 раз, в основном из-за того, что Рим поглотил богатые мини-империи Македонии, Египта и Сирии.