Мы находим амфоры с гарумом по всей Италии, во Франции, в Испании, Португалии и Северной Африке. Рыбный соус употреблялся в Неймегене, Палестине, Болгарии и Швейцарии.
O чем это говорит нам, если понятно, что вкус к гаруму, вызывающему первоначальное отвращение, был скорее приобретенным? Мы видим очевидное сообразующее влияние римских культурных предпочтений на все покоренные земли. По всему римскому миру люди были приучены не только стремиться к римскому гражданству, но еще и обожать одну и ту же зловонную рыбью жижу, которую римляне ставили на стол.
Если мы перенесем наш взгляд с Рима и посмотрим на современную Европу, то увидим, насколько мы различны. Народы глубоко разделены в отношении любимых соусов. Бельгийцы кладут майонез на свой картофель фри – что британцы находят совершенно шокирующим, – и придут в смятение, узнав, что мы поливаем нашу картошку уксусом. Немцы и не подумают добавить острую английскую горчицу к своим сосискам. Французы почувствуют отвращение, если предложить им «Мармайт» или «Веджимайт», а итальянцы ничего не слышали о коричневом соусе.
Но повсюду в римском мире был garum, garum, garum, своего рода еврокетчуп. Как если бы в любом отеле, от Португалии до Ирака, от Шотландии до Ливии, на обеденном столе имелся вустерский соус.
Феномен гарума служит превосходной иллюстрацией того, как римлянам удавалось создать труднодостижимое чувство идентичности. Гармонизация происходила без регулирования. Покоренные народы никто не принуждал есть гарум, конечно нет. Но рыбный соус был неотъемлемой частью римской жизни.
Поэтому, желая показать, что становитесь римлянином, вы зажимали нос, открывали амфору и лили содержимое куда только можно.
Везде царили мир и торговля, сопровождаемые неспешным перемещением людей по спокойной карте Европы. Они и послужили причинами феномена гарума, а также всеобщего использования terra sigillata, римской рельефной европосуды из красной глины, которую находят повсюду на территории империи.
Путешествия были медленными, и лошадь по-прежнему оставалась самым быстрым транспортом на земле. Даже в чрезвычайных случаях, таких как мятеж в войсках на Рейне в 69 году, понадобилось девять дней, чтобы доставить известие из Майнца (Mogontiacum) в Рим.
Но риски в дороге уменьшались, а стимулы к путешествиям возрастали. Было обнаружено резкое увеличение количества кораблекрушений, относящихся к I веку, но не оттого, что воды стали более бурными, а оттого, что по Средиземному морю, внутреннему морю «Римского экономического сообщества», отправлялось большее количество судов. Дороги были прямыми и содержались в порядке, поэтому у богатых римлян вошли в привычку неблизкие путешествия между своими различными загородными домами. Расстояния, преодолеваемые купцами и солдатами, были еще больше, и всюду, где они оказывались, находились города с римским внешним обликом, где жители говорили по-гречески или по-латыни, так что разница между домом и заграницей постепенно стиралась.
В Эфесе я посетил дом испанского купца, сколотившего состояние, наверное, на оливковом масле или рыбном соусе; редко когда я проводил час в состоянии такого восхищения. У археолога Мартина Стескала был приятный австрийский акцент, всегда придающий научную внушительность, но он вел себя как агент по продаже недвижимости, живущий на комиссию. «Прошу прощения, что так пыльно», – сказал он и повел меня сквозь длинную последовательность спален, ванных, кухонь, банкетных залов, перистилей и любовных альковов, раскинувшуюся на склоне холма. Вся конструкция прикрыта сверху защищающим ее огромным навесом, наподобие терминала в аэропорту Станстед.
«Этот роскошный insula, дом с множеством жилых помещений, находился в собственности человека по имени Гай Фурий Апт. Он был из Испании».
«Из Испании? – спросил я. – Вы хотите сказать, что он был испанцем?»
«Нет-нет, – ответил Мартин, – он был римлянином».
«Так зачем же он владел этим огромным недвижимым имуществом на другом краю Средиземноморья? – удивился я. – Ведь это Малая Азия. Зачем андалусец построил виллу в Малой Азии?»
«Он нажил деньги на сельском хозяйстве либо на торговле, – сказал Мартин, – и в любом случае этот город был римским».
Он повел меня по лестницам, под строительными лесами, чтобы показать некоторые из чудес insula. Я увидел изящную мозаику со львом и великолепно сохранившиеся гипокаусты (даже на западном побережье Турции бывает весьма прохладно зимой).
Я рассмотрел опрятные печи и кладовые, где рабы купца наверняка хранили гарум, оливковое масло и terra sigillata. В изящной уборной семейного размера и квадратной формы были скамеечки вдоль трех сторон с отверстиями, напоминающими увеличенные замочные скважины. Под ними плескалась проточная вода, а на стены были нанесены медитативные граффити.
Само наличие воды для бытовых нужд в таком месте, как Эфес, служило признаком немалого богатства, и Фурий Апт, очевидно, любил пофасонить. Стены и дверные косяки были обильно покрыты мрамором. Я коснулся пальцами пурпурной прожилки, застывшего свидетельства какого-то метаморфического геологического события. Отполированный камень оказался прохладным на ощупь, наталкивая на мысли о роскоши, которые, наверное, посещали и приходивших к богачу гостей.
«Послушайте, – спросил я Мартина, – говорит ли обстановка о хорошем вкусе? Нет ли в ней некоторой вульгарности?»
«Нет, – заверил он меня, – вкус превосходен».
Но даже Фурий Апт не мог позволить себе мрамор на каждом этаже, и на верхних – пострадавших при землетрясении 263 года – стены были искусно покрыты фресками под мрамор, ведь их могли увидеть только члены семьи. От этого не возникает ощущения, что Фурий Апт был скрягой применительно к верхним этажам, а лишь дополнительно подчеркивается великолепие внизу.
Одержимость хозяина мрамором может вызвать определенные сомнения, но его вкус в отношении живописи был безупречен. В комнате муз, где, скорее всего, Апт с приятелями проводили веселые симпосии, стены украшены фресками с изображениями девяти муз (ну-ка, назовите их: Клио, Мельпомена, Эрато, Терпсихора, Талия, Полигимния, Эвтерпа, Каллиопа, Урания и Сапфо; впрочем, последняя была добавлена на счастье, чтобы почтить гениальную лирическую поэтессу с острова Лесбос).
Изображения несколько эскизны, но элегантны, а у красок сохранилась яркость, и формы хорошо видны. Одна из величайших исторических катастроф – то, что до нас дошло столь мало греческих и римских картин. Полностью утрачены произведения легендарного грека Полигнота, бывшего Микеланджело и Рафаэлем своего времени, чьи картины мы можем представить лишь благодаря прозаическим описаниям Павсания.
Но до нас дошли некоторые римские изображения, и, глядя на чувственно выступающий живот одной из муз, ее круглые груди, обаятельный изгиб запястий и шеи, я подумал, как быстро кануло в Лету классическое понимание человеческих форм, заменившись на странные продолговатые фигуры, сужающиеся ноги, вздутые животы и общую детскость средневековых рисунков, как много времени прошло до воскрешения при Ренессансе.
Благодаря своей изысканности, пониманию человеческой природы, боли и удовольствия, римляне создали столь же жизнерадостную цивилизацию, какой было отмечено и всё, что мы увидели. Мартин испытывал особенную гордость из-за настроения и духа последнего экспоната дома – выполненной из глазурованных черепков на стенах и потолке алькова фантазии, представляющей Ариадну и Диониса. Значительная часть изображения утрачена, что и должно было произойти с разноцветными камешками, прикрепленными клеем двухтысячелетней давности; впрочем, осталось достаточно, чтобы понять, насколько прекрасным было полное произведение.
Видны гигантские грозди с круглым виноградом и извивающаяся лоза, а также элегантные, но загадочные фигуры. Но по-настоящему искусен подбор цветов: нежно-голубые, зеленые и серые тона с каплями оранжевого кадмия для отображения оттенков кожи бога и девушки.
На мгновение мне захотелось цинично предложить, чтобы он назывался «Дионисом с тяжелой формой акне», но потом я упрекнул себя за подобную тривиальность. Ведь этот цветовой прием великолепно работает у Матисса и других фовистов.
Вилла служит прекрасным примером высоких достижений римской культуры, она идентична другим виллам в Средиземноморье и вне его. «Здесь есть все, что и в большом доме на Палатине», – сказал Мартин, имея в виду римский холм, на котором жили Август и другие знатные люди. «Удобства одинаковы», – произнес он, взмахнув рукой в направлении кухни.
Однако некоторые бдительные читатели могут почувствовать неудовлетворенность от предложенной до сих пор аргументации. Они сочтут, что была доказана лишь романизация элиты. Где же широкие народные массы? Да, мы увидели, что римляне вдохнули дух римскости в местную верхушку, поощряя ее представителей взбираться по карьерной лестнице, наделяя гражданством, показывая, как изготавливать и носить тоги, обучая их красноречию, дав им Вергилия и снабдив рыбным соусом. Как мы поняли, любой в Европе, что-то представлявший собой, стремился приобщиться к замечательным римским вещам. Мммм. Сделать гипокауст, уложить мозаику, построить фонтан, преуспеть в жизни.
Но как же основная масса населения, в городах и вне их? Ощущали ли себя эти люди также римлянами? Как глубоко проникло римское влияние? Это, разумеется, зависело от того, в какой части империи вы проживали, насколько урбанизирована была ваша провинция.
Однако, если вы обитали рядом с большим римским поселением или городом, вас незаметно затягивал в свою утробу гигантский завод по культурной переработке. Римляне строили в империи не просто города, а фабрики по превращению варваров в римлян.
Приводящая в замешательство сцена бичевания из виллы в Помпеях. С падением Рима это понимание человеческих форм было утрачено на тысячелетие (Женщина, подвергаемая бичеванию, и танцовщица с кимвалами. Южная стена, зал 5, второй стиль живописи Помпей. Фреска римского художника, I век до н. э. Вилла Мистерий, Помпеи, Италия, Alinari/Bridgeman Art Library)