В первый раз Рим был поражен склерозом, который мы так часто наблюдаем в современных европейских экономиках, когда бюрократия разрастается настолько, что ее главной заботой становится собственное увековечивание.
И если в Риме наступал кризис или на императора надвигались неприятности, чаще всего ответ заключался в атаке на внутренних врагов – христиан, людей с неправильной системой убеждений, которые вполне могли быть источником всех бед. В 250 году император Деций, чтобы разоблачить инакомыслящих христиан, издал указ, согласно которому каждый человек должен был публично принести жертву императору. После чего он получал документ, удостоверяющий этот акт. Если кто-то не мог предъявить такой документ, очевидное заключение состояло в том, что он – христианин, заслуживающий преследований. В 303 году, после катастрофы с регулированием цен, Диоклетиан начал великое гонение на христиан.
Так могло продолжаться и дальше, если бы не переменившее мир решение одного человека провозгласить свою веру. До сих пор идут жаркие споры о его мотивах. На самом ли деле он видел горний крест накануне битвы у Мульвийского моста в 312 году? Действительно ли была надпись в небе in hoc signo vinces – «сим победиши»? Или же было начертано по-гречески ἐν τούτῳ νίκα? Вероятно, на обоих языках, как субтитры к бельгийскому фильму.
Одни говорят, что Константин попросту поступил разумно, следуя волне обращений в христианство, другие же утверждают, что оно еще не было широко распространено, а потому такой шаг был решительным и смелым. Так или иначе, христианизация Константина трансформировала идеологический фундамент Римской империи. Перейдя в монотеизм и отвергнув все остальные божества, он навсегда изменил теологическое место императора.
Во многих отношениях это изменение не было столь очевидно. Константин по-прежнему занимал верховенствующее положение среди людей, он был лицом новой религии, его прославляли, увековечивали скульптурами, многие из которых были значительно больше любого изваяния, когда-либо заказанного Августом. Константин стал объектом довольно истерической лести и поклонения. Опираясь на новую государственную религию, он намеревался добыть Риму новую славу и почет.
Однако имелось одно теоретическое различие, которое со временем становилось все важнее.
Почитание императора Августа было само по себе политическим актом, актом верности Риму. А в христианском поклонении не было неизбежных политических последствий.
Когда к Риму подошли его разрушители, многие из этих варваров уже были обращены в христианство. Фундаментальным, но почти невидимым образом принятие христианства изменило систему взглядов, лежавшую в основе империи. Все поклоняющиеся императору были верны Риму, но не все поклоняющиеся Христу были верны императору.
Это было началом конца волшебной сети, созданной Августом, – квазирелигиозных уз, связующих каждого гражданина с центральной властью. Это было началом конца яичного белка в пудинге.
С тех пор Европа не обрела сопоставимого коагуляционного ингредиента.
Имелись и другие, важные и более очевидные воздействия христианства, преображающие понятие римскости. Уже в начале III века – в 206 году – христианский писатель Тертуллиан нападает на игры и театры. Все женщины должны покрывать головы, а языческие украшения и наряды необходимо подвергнуть осуждению. Нет нужды говорить, что бани были постыдны.
Но лишь с обращением Константина в христианство движение против языческой культуры вошло в раж и стало совершенно беспощадным. В 391 году последний правитель единой империи Феодосий I издал эдикт, поставивший вне закона жертвоприношения, – запрещалось убивать животных в чью-то честь, не говоря уже об императоре. Он даже ополчился на привычку разглядывать красоты классических изваяний: «Никто не будет посещать святилища; обходить храмы и рассматривать статуи, изготовленные трудом смертных»[64].
В том же году этот фанатик потушил вечный огонь в храме Весты и заявил жрицам-весталкам, что государство больше не нуждается в их девственности. В 393 году были проведены последние Олимпийские игры Античности, а в 394 году Феодосий запретил их на том основании, что они были языческими, порочными и изрядно сопровождались полуобнаженностью.
К этому времени банды агрессивных христианских монахов вовсю уничтожали языческие сооружения. Среди утраченных чудес оказался и Серапеум, александрийский храм, посвященный Серапису, который был разрушен по приказу Феодосия.
Неудивительно, что в новом климате правящие классы Рима утратили свой созидательный пыл. Они перестали строить замечательные здания – ранее сооружавшиеся за частный счет для общей пользы – храмы, бани, театры, рынки, уборные и амфитеатры.
Богатые люди жертвовали деньги церквям, и, хотя те, несомненно, направляли деньги на благие цели, например помощь бедным, оставалось крайне мало на все прочее. Неожиданно появился новый идеал поведения: аскет, человек, отвергающий книги – даже сжигающий их – и стремящийся к раздумьям в пустыне. Это был резкий разворот для общества, основанного на урбанистической цивилизации и получавшего радость от украшения городов.
Гражданам ранней Римской империи показалось бы не только странным, но и постыдно эгоистичным забираться на столп и медитировать наверху. А христиане считали такое праведным.
В наши дни немодно цитировать Эдуарда Гиббона, но я не могу не заметить зерна истины в его язвительном анализе:
Духовенство с успехом проповедовало теорию терпения и малодушия; добродетели, основанные на предприимчивости, считались бесполезными, и последние остатки воинственного духа были похоронены в монастырях; значительная часть общественного и частного достояния издерживалась на удовлетворение благовидных требований милосердия, а деньги, которые должны были идти на жалованье солдатам, тратились на нужды праздной толпы из лиц обоего пола, у которой не было никаких достоинств, кроме воздержанности и целомудрия [65].
Как вы видите, по мнению Гиббона, Римская империя была нравственно истощена христианством, что сделало ее уязвимой к набегам варваров. Поглядите на эту кротость, аргументирует он, на готовность подставить другую щеку – неудивительно, что римляне проиграли. В недавнее время эту точку зрения поддерживал великий Арнольд Хью Мартин Джонс, соглашавшийся с тем, что слишком многие административные и военные таланты были направлены в церковное русло.
Я испытываю затаенную симпатию к старому гиббоновскому анализу, но чем тщательнее мы вглядываемся в то, что в действительности произошло, тем яснее становится, что настоящая причина падения Рима была не внутри империи, а вне ее.
Римская империя не была, в отличие от столь многих ее последователей, разорвана восстаниями покоренных народов – отнюдь нет. Разумеется, были подводные течения недовольства, неприязни к сбору налогов и прочего, названного в этой книге романоскептицизмом.
В 21 году произошел мятеж в Галлии, который возглавили Флор и Сакровир, и, хотя он был вызван рядом причин, довольно заметную роль сыграло национальное чувство галлов. В 61 году случилось восстание Боудикки и иценов, его подоплекой, бесспорно, стало национальное негодование тем, как римляне обошлись с их царской семьей. Вполне логично полагать, что Калгак, согласно Тациту, гневно и страстно защищавший британскую свободу, выражал действительно распространенные чувства.
Несмотря на эффект всеимперского миксера, у нас есть свидетельства старых добрых национальных предрассудков помимо гиперболизированного гнева сатирика Ювенала, ополчившегося на иностранцев вроде греков и сирийцев.
Сохранилась прелестная табличка из Виндоланды, укрепления на валу Адриана, на которой группа бельгийских солдат неодобрительно отзывается о Brittunculi – «британчиках». Именно так – бельгийцы хулят британцев!
Эти пранациональные чувства были разбужены римскими вторжениями, но затем закупорены в течение длительного периода Pax Romana.
В этом ворчании и каракулях мы видим несхожесть культур, предшествовавших приливной волне романизации. Когда империя пала и прилив схлынул, остались обособленные углубления, наполненные римской водой, в этих водоемах и развились различные экосистемы языков и культур современной Европы.
Но к краху империю привело не возмущение племен внутри ее, они в основном уже романизировались.
Обрушение вызвали пришедшие извне волны вандалов, аланов, франков, алеманнов, готов, гуннов, тервингов и грейтунгов, при этом они вовсе не намеревались уничтожить Рим. Как и все прочие, они хотели стать римлянами, и история падения Римской империи – это длинный и сложный рассказ о том, как римляне совершенно не сумели управиться с этим желанием.
В 406 году вандалы, аланы и свевы перешли Рейн, и жарким августовским днем 410 года готская армия под предводительством христианина арианского толка Алариха вошла в Рим по Via Salaria (теперь эта дорога у железнодорожной станции наполнена проститутками) и разграбила город. В 476 году последний император Ромул Августул, находившийся в Равенне, был вынужден отречься от престола. Нам эти события представляются безусловными катаклизмами, так оно и было. Но римлянами того времени они воспринимались несколько иначе.
Ведь можно принимать активное участие в собственном упадке и крушении и не давать себе отчета в происходящем.
Когда римляне поняли, что не могут победить варваров, они пустили их к себе, предоставив им огромные территории, сначала во Фракии, а потом в Галлии. Постепенно стало размываться то различие, которое скрепляло империю воедино. Империя начала утрачивать жизненно важное чувство «мы» и «они».
Спустя некоторое время стало трудно сказать, кто римлянин, а кто варвар. Были римляне с усами, и были варварские военачальники, захватывавшие императорский трон. Всей Италией правили остготы, а Испанией – вандалы.