– Уна, не говори глупостей, – нахмурился Эрик. – Да, я видел её во дворце прежде. Но что она делала здесь, у тебя? Вы знакомы? Кем Мими тебе приходится?
– Так всё-таки Мими… – усмехнулась я. – Маменька это моя. А если не передумал жениться, то и тёща твоя будущая. Кстати, поторопись с предложением, а то её стараниями я уже заочно помолвлена с семнадцатилетним мальчиком. Целый капитан, не абы кто! Боги, вот от чего приходится отказываться, лишь бы не стать придворной дамой! Твой принц миллион обещал, генерал Рейнетсдар любимого племянника на мне женит… Видимо, та временна́я петля всё-таки была предупреждением… Что ж, подождём остальных. Что ещё предложат рыжему дьяволу? Кто даст больше? А то надо же, в кои-то веки и до Уны Райкконен кому-то появилось дело!..
Меня разбирал истерический смех. Громкий, злой, безнадёжный. Готовый сорваться в горький рёв.
Всё уже решили за меня. Слиться с отбора мне не дадут.
– Детка, – очень осторожно обнял меня Эрик. – Уна, милая. Успокойся. Будь осторожнее со словами. Сама говорила, что обратки в последнее время прилетают хуже некуда. Если не других, так себя пожалей…
– А меня кто пожалеет?!.. Я не чудовище! И не дьявол! – выкрикнула я, но на последнем слоге голос всё-таки предательски сорвался, и из глаз хлынули слёзы. – Да, я не знаю, кто я! Но я сама хочу! Всё! В смысле, ничего не хочу! Но точно не быть марионеткой!.. Маменькиной, твоей или этой судьбы распроклятой!
Меня трясло, руки отчаянно зудели, и я, сама того не замечая, начала расчёсывать ногтями ладони до крови. Какое неосторожное слово сейчас исполнится? На чём зазвенит в ушах? Чем это всё обернётся?..
Эрик размышлял недолго. Перехватил мои руки, зафиксировав их за спиной, и вжал в себя, осыпая поцелуями мокрые щёки.
– Да колотись оно всё вокруг… – жалобно всхлипнула я, но договорить не успела – губы Эрика мягко накрыли мой рот.
Поцелуй был болезненно-нежным, тогда как мне хотелось выплеснуть свою ярость. Но Эрик не позволил ей прорваться, заглушая лаской мою злость на весь мир. Когда же поцелуи стали более глубокими и тягучими, а взамен злости начало зарождаться желание, я оторвалась от поганца.
– Поклянись мне, – хрипло потребовала я. – Что тебе от меня ничего не нужно. Что ты со мной просто так. Не из-за отбора. Не из-за политики. Не как моя маменька. Что у тебя нет скрытых мотивов. Или убирайся сейчас же. Потому что если и ты меня предашь…
Эрик ответил не сразу.
– От тебя мне нужна только ты сама, Уна. Честнее всего будет сказать так, – тихо произнёс он.
– Вот не мог соврать что-нибудь более убедительное и обнадёживающее, – шмыгнула я носом. – Ладно, сойдёт. Я тебе всё равно не верю. И пойдём куда-нибудь, кофе выпьем, а то от общения с родственниками у меня всегда давление падает. Ты платишь. А потом я хочу голубую шляпку самого неподходящего к моим волосам оттенка. Думаю, все магазины города обойти придётся, но мне с первого раза ничего не понравится, поэтому после пойдём по второму кругу. Ещё зайдём к Натанису: он будет ныть, ты будешь слушать – ему обязательно свободные уши нужны, а я буду пить чай с Хильдой. А, и ворота ещё смажешь?
– Я вообще-то на службе, – попытался увильнуть от сомнительного времяпровождения поганец. И неубедительно добавил. – Я же и дядьке твоему могу пожаловаться, что ты сотрудника при исполнении эксплуатируешь.
– Ой, да жалуйся, сколько влезет, – проворчала я. – Ничего он мне не сделает. Он мне не родной дядька даже. А вообще никто. Однофамилец маменькин. Кстати, в участок тоже заскочим. Предупрежу Скоропута насчёт Мими. А то она ни сном ни духом, что у неё тут, оказывается, «кузен» есть. Как бы не вышло конфуза.
– Ты безнадёжная лгунья, Уна Райкконен, – вздохнул поганец. – Уж в Скоропуте я не сомневался, что вы одной крови – оба одинаково доставучие…
– Да кто бы говорил, Эричек.
Лето в Альмате вступило в свои права и дневные температуры стремительно росли. Это ещё три года назад народ изнывал от жары, не рискуя выходить под открытое солнце. А сейчас горожане с удовольствием прогуливались в тени хлопухов. Растунция эта негласно была признана достоянием Альматы, а потому удостоилась отдельного уважительного эпитета. В отличие от обычных лопухов, стебли этих были толщиной с вековой дуб, хоть и вырастали они всего за неделю. В высоте они также не уступали деревьям, а один лист мог накрыть небольшую площадь. На ветру у раскинувшихся навесами листьев негромко хлопали края.
На небольшие неудобства в виде плюхающихся иногда сверху спорангиев размером с коровью лепёшку никто не обращал внимания.
И именно такая буро-рыжая плюха и просвистела перед носом ведлистанца, разлетевшись от удара о землю весёлыми оранжевыми шариками. Споры тут же подхватил ветер и унёс дальше – дарить тень и прохладу другим районам города.
– Ядовити! – взвизгнул ведлистанец, яростно отряхиваясь. И вцепился в прохожего. – Сие растунции ядовити, да вети?!.. Чиво ета таковое?..
– Хлопух это благородный, чушка ты иностранная! – недовольная громкими криками, осадила его цветочница из лавки. – Не ори, у меня от твоих визгов гордензии вянут, кто ж их такие купит!
– Благородни… – благоговейно прошептал ведлистанец. И вновь вцепился в того прохожего. – Истинне? Истинне благородни, сказувай мне!
– Да отстань ты от Фрошки! – рассердилась лавочница. – Чего он тебе ответит, когда с рождения ничего не слышит? Глухой он, а ты вцепился в убогого!
– Глуховий! – ещё пуще взвыл ведлистанец и поволок бедного Фрошку к стеблю хлопуха, на котором зрели такие же рыжие лепёшки, как и под листьями. – Зри же, глуховий, и сказувай мне немедли! Тока ти и могишь видлеть! Сие есть смерть симу сущевому? Жестоки и беспощадни? И рижи коме диаволь?
– Да что ж это творится-то! – упёрла руки в боки лавочница. – Совсем распоясались чумазые! Мало вас двадцать лет назад воевали! Стража! Сюда! Калеку глухого обижают!
На крики не замедлил явиться смутно знакомый мне стражник. Кажется, из той же временной петли.
– Глухого? – насторожился он.
А после отбил несчастного Фрошку у ведлистанца, свистнул, и на подмогу явились ещё два мордоворота с явной армейской выправкой.
– Уведите, – коротко кивнул на глухого стражник своим подручным. – И глаз не спускать.
– Ку-ууудаа?!.. – ещё сильнее взъярилась лавочница. – Фрошку-то за что? Вон ту чушку хватайте, это он бедолаги домогался!
– К лекарям отведём, – успокоил сердобольную женщину стражник. – Для магов-то уши подлечить – раз плюнуть. Они в честь юбилея города сегодня бесплатно принимают. Сам-то Фрошка как об этом узнает, коли не слышит? А мы вот и проводим, ага.
– А-аа… Ну, ежели так… – недоверчиво ответила цветочница. – Надо муженьку сказать, он давно спиной мается, а денег на маглекарей нет…
– Пока только инвалидов принимают. Слышь, хозяйка, а ещё глухие есть в городе?
Может, и были, но женщина благоразумно промолчала. Страже ведь какая может быть вера? Может, к лекарям Фрошку поволокли. А может, и нет.
Я наблюдала эту сценку, сидя на летней веранде и попивая кофе.
– «Зрячий не заметит, и лишь глухой увидит, как начнёт проникать в этот мир зло из Альматы»… – еле слышно пробормотал Эрик. – Как же я мог это упустить… Дорогая, прости, у меня срочные дела! Ночью отработаю! Всё записывай на мой счёт! Ни в чём себе не отказывай!
И умчался за стражниками и упирающимся Фрошкой.
Я же, допив кофе, неспешно подошла к потерянному ведлистанцу. Тот сидел на земле, опершись спиной на стебель хлопуха, и тихо подвывал, всё повторяя: «Смерть… смерть… жестоки… беспощадни…».
– Здравствуйте, уважаемый гость нашего дружелюбного городка, – поприветствовала я его. И выразительно хрустнула пальцами. – Мы, кажется, в прошлый раз про двести тысяч не договорили… Может, объясните, наконец, что вы тут все бормочете про смерть и дьяволов? И за каким чёртом теперь ещё и за глухих принялись?
– Истинне благородни хлапух, – всплакнул иностранец, указав на оранжевые споры хлопуха, которые весело крутил ветер у его стоп. – Смерть. Рижи, коме диаволь… Симу сущевому смерть из-вот вашенски заросли…
Ничего внятного от него добиться не удалось, а вскоре моё внимание привлекла другая пара. Скоропут Райкконен верхом на коне осаждал коляску с гербом Альматы.
– Уйдите! Я вас не знаю! – Мими искренне недоумевала, что от неё нужно этому человеку, больше похожему на медведя.
– Дорогая кузина, я понимаю, что столица меняет людей, но так сразу отказываться от родства? А я ведь четыре года приглядывал за племяшкой! И совершенно бескорыстно, исключительно из любви к тебе, сестра!
– Господи, да кто вы такой? У меня нет других родственников по фамилии Райкконен! Братьев тем более! Только батюшка, но он один в семье остался! А за Виолеттой тут присматривают тётушки, сёстры её отца!
Дело принимало опасный оборот. Отец думал, что меня в Альмате опекает кузен маменьки, маменька сама для себя придумала, что я здесь на попечении его престарелых сестёр. В принципе, так оно и было. Только Китти и Либби умерли ещё двадцать лет назад.
– Это супруг моей тётушки Либби, Мими, – успокоила я маменьку, подбежав к коляске. А сама выразительно взглянула на Скоропута. – В Альмате просто так принято: любой родственник более-менее одного возраста – это непременно «брат» или «сестра».
– Одного возраста?!.. – взвизгнула Мими. – Да ему же лет восемьдесят!
– Пятьдесят девять, – лихо подкрутил ухоженный ус Скоропут. – А вы, дорогая родственница – очень дальняя, слава богам! – надолго замужем? В смысле, у нас надолго? А то я в столицу скоро перебираюсь, можем поехать вместе…
– Мими, вас на приёме у мэра ждут, – процедила я. – А с тобой, дядюшка, давай пока прогуляемся…
Я шлёпнула лошадь по крупу, и Скоропут проводил восхищённым взглядом унёсшуюся вдаль коляску.
– Извини, не успела предупредить, – мрачно сказала я. – Энгины-кочевники хотя бы стрелы с объявлением войны шлют перед набегом. А в моей семейке всё внезапно.