Призраку Фрэнки я пообещала анонимно пополнить муниципальный счёт на содержание дома, а то не ровён час явятся приставы и опечатают магией моё тайное убежище за неуплату земельного налога. Кухарка Мора накопала прошлогодней картошки, проворчав, что даже овощам в земле спокойно лежать не дают. Но приготовила вполне съедобное пюре на укропной воде. Завтра утром схожу на рынок, закуплю продуктов. На некие гипотетические средства мальца я, конечно, не рассчитывала, да и не обеднела бы от лишнего рта, но он удивил. Сам вывалил мне на колени своё богатство из чистого носового платка – целую россыпь крохотных эрба-кристаллов.
– В приюте за отхожей ямой проклюнулись, – скромно поведал он. – Вот несчастной сиротиночке компенсация и вышла за страдания. Ты уж меня, тётенька Уна, не обижай, ладно? Я халосый.
Закатив глаза, я только покачала головой. Свалилось же недоразумение на голову… За что вот только? Не за извозчика же, в самом деле. А за то, что доступ к непростому дому получила, мне ещё и завтра обратка прилетит.
– Ладно, спать иди, – смягчилась я. – Утро вечера мудренее. Если ползающую тварь с щётками под кроватью увидишь – не ори. Горничная это такая. Горничный, точнее. Да и вообще…
– А мне, тётенька ведьма, с тобой вообще ничего не страшно, – он вдруг порывисто подбежал и обнял меня тонкими ручонками. – Я ж тебя почти люблю уже. А ты когда меня усыновишь? Завтра?
– Брысь, ушлёпок, – неуверенно сказала я: отчего-то дрогнула от его по-детски непосредственной ласки.
Кровать была мягкая, сон сладкий и волнующий, но на самом интересном моменте его всё же прервал тоненький крик. Я подскочила.
– Э! Ты чего? Кто напугал? – затормошила я перепуганного мальца, прибежав в его спальню в одной сорочке. И угрожающе заорала. – Фрэнки!.. Я кому сказала Генриетту запереть, чтобы по ночам не шастала!
Белёсый силуэт дворецкого тут же материализовался у изголовья.
– Это не я, – отчаянно залепетал он мою собственную любимую отговорку.
– Кошмар приснился, – очень серьёзно сказал мальчонка, сев на кровати. – Не ругайся на дяденьку Фрэнки, Уна. Это правда не он.
– Да вы меня в могилу сведёте…
Я поднялась с кровати, намереваясь отправиться к себе и досыпать дальше свой сладкий сон со скуластым поганцем из заброшки. В нём он как раз запустил пальцы в мои волосы, притягивая к себе…
Да господи ты боже! Поганец?!..
И это недоумертвие туда же! Да когда же меня все оставят в покое?!.. Но мелкий вдруг неожиданно вцепился ледяными пальцами в мой локоть.
– Уна, пожалуйста… Побудь со мной ещё немного.
В его серьёзных глазёнках был настоящий страх. Или боль. Но точно никакого притворства. Да чтоб тебя, сиротиночка… Я села обратно и прижала его головёнку к груди, убаюкивая. Малец постепенно расслабился, перестал дрожать. И сам обнял холодными ручонками. Незаметно я заснула там же.
А утром прилетела обратка за дом.
– Тётенька Уна! Я тебе завтрак принёс! – плюхнулся на кровать мальчонка. – Только я сам готовил, а то тётенька убоище трупный яд занести может. Как её вообще в кухарки взяли?.. Или она сначала живая была, а потом померла, а контракт теперь закрыть некому, раз она сама хозяев сожрала?
– Не дави на живот, паршивец, – сквозь зубы процедила я. Очень хотелось по нужде.
– Я сам на рынок сбегал! – хвастался Теодор. Нет, ну назвал же кто-то… – Во, глянь, тут и кофе, и хлебушек свежий, и колбаска… Или водички хочешь? Винишка-то ты перед сном хряпнула знатно, мне тётенька убоище пустую бутылку показывала…
– Малец, отвали, – деревянным голосом попросила я. – Лучше разыщи Генриетту. Это такая… ну… девочка… Под потолком в какой-нибудь тёмной комнате прячется. Мохнатая вся. С шестью лапами.
– Тётенька Уна… – озабоченно спросил мальчик. – А что с тобой? Почему у тебя глаза не двигаются? А только губы?
– Выпорю, – жалобно простонала я. В уборную хотелось всё сильнее. – Малец, уйди, пожалуйста. Сейчас же.
– А тебе удобно так лежать вообще? – усомнился Теддичек. – Рука не затечёт? Чем пороть-то меня будешь? Давай-ка я тебя подвину…
– Да свали ты уже! – со всхлипом прорвалось моё бессилие.
– Огогошеньки… – округлил глаза малец. – Тётенька ведьма… Ты чего это… Пошевелиться, что ли, не можешь? Вообще вся затекла? Так это не я! Я лёгкий, я не мог тебе ничего отдавить! И вообще – ты сама тут спать осталась! Вот так схватила в охапочку и как давай храпеть!
– Идиот. Я тебя успокаивала вообще-то, – всхлипнула я. – А то орал посреди ночи. И не помнишь уже, поди…
– Помню, – посерьёзнел мальчонка. – Ведьма, так ты чего… Действительно пошевелиться не можешь?
– У-ууйди, а! – заревела я.
– Во дела, – почесал он подбородок очень естественным жестом, будто бы там могло что-то расти в таком нежном возрасте. – И по нужде, поди, хочется? Винишка-то столько выжрать…
– ВОН!!.. – заорала я сквозь слёзы.
Я действительно не могла пошевелиться последние два часа, с момента, как проснулась. Прилетело так прилетело…
Малец убежал. А вернулся с фланелевой пелёнкой и убоищем Морой. Совсем чуть-чуть опоздав. Я крыла матом обоих, орала, но выгнать их так и не смогла.
– А ведь я могла бы так же недвижно лежать в могиле под корнями хромашек, – с укором сказала кухарка и ловко переменила постель, подложив мне пелёнку. – А вынуждена топтать бренную землю.
– Не по адресу претензии, – пробурчала я. – С Фрэнки спрашивай. И ты чего это наверх поднялась? Я думала, ты выше первого этажа не ходишь, чтобы поближе к земле быть.
– Тётенька Мора добрая. Это я её попросил, – пискнул малец. – А то сам не справлюсь тебя ворочать. Маленький я ещё.
– Ма́ричек меня закопать пообещал. Когда подрастёт. Хороший мальчик.
Покойница ушла, а у меня до сих пор от стыда щёки горели огнём. Малец уселся на кровать и навис сверху, вперившись в меня любопытными глазёнками. Я даже взгляд не могла отвести.
– Ты, тётенька ведьма, не переживай, – бодро сказал он. – У меня бабка перед смертью тоже себя не контролировала. Ниже пояса все отказало. Всех сиделок прогнала, только мне и верила. Так что я обращение знаю. И пролежни размять могу, и пелёнку сменить. Ты ж мне как мамка теперь, вот я за тобой ухаживать и буду. Хотя жалко – вроде не такая уж и старенькая… И чего это с тобой приключилось, что помирать вдруг собралась?
– Не твоё дело, – хлюпнула я. Малец с готовностью завозюкал платком у моего носа. – Как приключилось, так и обойдётся.
– Ага. Ну и ладно, – легко согласился он. – Книжку тебе почитать, что ли? Скучно лежать, наверное. Я вот бабке всегда читал.
– А ты и читать умеешь… Ну что за чудо-ребёнок, – съязвила я. Было бы эффектнее с заломленной бровью, но на лице, кроме губ, ничего не двигалось, голос и тот подводил.
– Умею, – кивнул Теддичек, не отводя серьёзных глазёнок. – Вот покормлю тебя сначала, тётенька, а потом почитаю.
– Так, умник, давай сначала проясним кое-что. Ещё раз: звать тебя как?
– Так Маричек, говорил же… Эх, мамка, и с памятью у тебя беда…
– Выпорю. И солью присыплю. А потом Море скормлю. Ещё раз: Эричек, Теддичек или Маричек?
– Эрик Теодор Маркус, – со вздохом признался малец. – Бабка так назвала, она та ещё затейница была. Но «ушлёпок» так «ушлёпок». Не гони меня только, тётенька Уна.
Смотреть, кроме как на эту мордашку, было некуда. Глаза застыли в одном положении, даже моргала я с трудом. Пожалуй, я ошиблась вчера с возрастом. Лет десять, наверное, мальцу. Да и не такой мелкий, как сначала показалось. Впрочем, из положения лёжа любая сопля великаном покажется.
Рассудив здраво, от помощи я отказываться не стала. Неизвестно, надолго ли я в таком состоянии застряла. Просить местную прислугу себе дороже, тут же начнут жаловаться. А этот… Что я, перед ребёнком смущаться буду?
Худо-бедно я была напоена и накормлена, хотя бы челюсти работали. Но при этом вся заляпана: до того усердно малец старался. И при этом трещал без умолку.
– Да замолчи ты уже, голова от тебя пухнет, – взмолилась я. – Лучше объясни мне, где это тебя Скоропут нашёл и что за дела с приютом были. Откуда ты вообще такой взялся? Где семья твоя?
– Так нету. Померла бабка, говорю ж, – легко ответил Эричек. – А деревенька у нас махонькая, там таких умных не любят, вот и пришлось мне в новое место перебираться. Я тебе говорил, да? Я очень умный мальчик!
– Хитросделанный ты, это я уже заметила. Значит, сиротка всё же.
– Ага. Вот я к торговцам и прибился. А они меня до Альматы довезли. Я ж такой – нигде не пропаду!
– Ну-ну…
– У бабки тут знакомцы были, но они меня на порог не пустили. Выстави-иили-ии, сиротиночку-уу!.. – завыл он.
– Дальше, – сурово приказала я.
– А, ну да, – бодро спохватился малец. – Жить, в общем негде, в деревеньку обратно не пущают. А у вас тут не город, а оранжерея какая-то вперемешку с бестиарием! Там за ногу цапнут, здесь помоями обольют… И растения эти ваши… Страшнюю-ючие-е!.. Так и норовят съесть сиротиночку!
Эричек снова раззявил рот, мысля жалобно завыть, но у меня, наконец, полностью оттаяли веки и я недобро прищурилась. «Бестиарий», ну-ну. Больно складно мальчонка говорит для деревенской сироточки. Читать умеет. Наверняка раньше в хорошую школу ходил, а то и гувернёр его воспитывал.
– Не растения, а растунции. И людей они не едят. Так, понадкусывают разве что, если сам по дурости сунешься. Ты мне зубы не заговаривай, Эричек. Приехал в Альмату, значит. Знакомые бабки не приняли. Дальше что?
– А, ну так я в полицию после этого и пошёл. Там ведь всем несчастным да жизнью обиженным помогают, это каждому ведомо. Вот меня дяденька Скоропут и пожалел. Увидел, какой я несчастный, да ещё и умный, и говорю складно…
– Языком ты трепать горазд, это я заметила.
– Вот, значит, он меня к делу и приставил. В приют, то есть. Соглядатаем. Я для него на тётеньку Удавиху компромат искал, а он после и мне доброе дело сделал – к хорошей тётеньке пристроил… Эх, заживу я с тобой, Уна, как сыр в масле кататься буду! Я тебя люблю уже, ты знаешь?