[561] участвовал в движении Сопротивления, называемом народным). Оправдания того или иного образа мыслей на основе принадлежности к политической партии вызывают у истории улыбку, равно как и поспешная расправа с образом мыслей, считающимся антиисторическим.
Аристократ Гераклит мельком являет нам метафизическую борьбу противоположностей и при этом не упускает из виду экономическую ситуацию своего времени: «Все обменивается на огонь и огонь на все, подобно тому, как на золото товары и на товары золото»[562]. Эта космическая борьба – метафора появившегося при нем нового негласного закона торгового класса или же прообраз истории как классовой борьбы? Что определяет философию Гераклита: его аристократическое происхождение или последующее «демократическое» использование учения? Вынуждает ли общественная жизнь философа рассматривать его мысли в ином свете? И если она им соответствует, и если противоречит? Что вообще означает выражение «противоречить собственным мыслям»? Зенон и его учитель Парменид действительно были философами неподвижности? Они действительно говорили, что реальность неизменна?
На самом деле (достаточно обратиться к истории философии, ей это давно известно) Бытие Парменида – это не та действительность, которую мы познаем эмпирическим путем. Можно сказать, что это логический конструкт, противопоставление света разума тьме фактов (а также тьмы разума свету фактов). В середине своей философской поэмы Парменид говорит о необходимости существования Бытия и о том, что оно непременно должно соответствовать людскому представлению о нем, после чего провозглашает: «Здесь пресекаю свое к тебе достоверное слово Думы об Истине»[563]. Теперь, предупреждает он, вы узнаете мненья людские, и будьте осторожны, ибо склад моей речи обманчив. Еще бы, ведь он говорит об изменчивости опыта. Но он говорит о нем. Описывает физические явления, жару и холод, созвездия, астрономическую форму вселенной. Мыслитель говорит о мираже как о мираже, но раз мы в этом мираже живем, он подвергает анализу и его. Так и Зенон, доказывая, что движения нет, прибегает к парадоксам лишь для того, чтобы уязвить тех, кто считает абсурдной теорию о неподвижности бытия. Абсурд за абсурд: он доводит до абсурда саму идею движения. Парадокс против парадокса. Но, хотя этот парадокс и предвосхищает математические доктрины, которые появятся две тысячи лет спустя (а также предваряет идеи Кантора и Рассела[564]), Зенон сам до такой степени не верит в невозможность движения, что умирает, чтобы изменить ход истории. Истории, которая и есть мираж и, если угодно, иллюзорный мир. Но Зенон нам напоминает, что за иллюзию, которой является наша повседневная жизнь, можно умереть. Пусть это мираж, несводимый к законам логики, но это мой мираж, с которым я себя отождествляю, мой город: right or wrong, my party[565]. Если я чувствую, что меня парализует утопическая идея о неподвижности истины, то я преодолеваю сомнения (но не логичность противоречия) и с головой погружаюсь в субъективную истину, жертвуя собственной жизнью.
Зенон пытался повлиять не на Бытие, а на незавидное положение своих сограждан, угнетаемых тираном. И не исключено, что торжество разума казалось ему возможным лишь при условии убийства деспота. Осталось рассмотреть еще один аспект этого вопроса, крайне современный, на мой взгляд. Рассел никак не мог смириться с тем, что, по Пармениду, невозможно отрицать что-либо (или лгать): говорят всегда о чем-либо, о том, чем это что-то является, а не о том, чем оно не является. Но Парменид знает, что язык называет явления из иллюзорного мира и в итоге всегда вводит в заблуждение. Зенон решает солгать, чтобы сбить тирана с толку, и заявляет, что в заговоре участвовали его друзья. Это поистине брехтовское решение восхищает нас своей революционной беспринципностью. Мы можем сделать два вывода из поступка Зенона. Во-первых, факты говорят нам о том, что язык способен создавать альтернативную реальность и что альтернативная реальность до такой степени «есть», что изменяет приметы реальности подлинной (тиран остается в одиночестве). Во-вторых, философ понимает: пусть его слова на первый взгляд противоречат истине, они подтверждают то, что истинно по своей сути, – тирания строится на подозрениях и предательстве. Зенон лжет, чтобы доказать, насколько тирания близорука в своем понимании истины. И таким образом он ее уничтожает: скармливает тирану его собственную технику угнетения…
И в самом деле, почему мы хотим лишить завтрашних студентов этой рубрики актуальных событий, коей является история философии, пропущенная через историю культуры?
Примечание
Подобранные в соответствии с логикой содержания (от кризиса империи до нового средневековья), эти эссе выходили в разное время в различных изданиях, а некоторые «навязчивые» сюжеты периодически повторялись. В конце каждой главы есть дата первой публикации текста, объясняющая причину его появления и в определенной степени оправдывающая то, что с высоты дня сегодняшнего кажется нам заблуждением, неверным диагнозом, несбывшимся прогнозом. В конце книги дается указание на источники, равным образом в качестве благодарности за использование оригинальных публикаций.
L’Espresso – В сердце империи; Человек, который слишком много кусался; Золотая вагина; Они не читают…; Павел Шестой снова рвется в бой; Диалог о смертной казни; Иисус в костюмчике от Lebole; Похвальное слово святому Фоме; Касабланка, или Возрождение богов; Новый Томмазео; Красный сержант; Власть судьбы; Морфология лжи; De interpretatione; К новому средневековью; Братство Фестиваля свободы; Аномальная волна.
Corriere della sera – Письмо с Понта; Диалог в поезде; Лучший из возможных миров; Новые Парижские тайны; Синтаксис презрения; Водопад из алмазов; Доретта тут ни при чем; О мышах и «топосах»; Troubadours for Men only; Выслушать обе стороны; Фотообман; Кто пишет? Кто читает?; Бунт и дезориентация; Лошадь как послание; De consolatione philosophiae.
La Stampa – Стадионные коммандос.
Quindici – Cogito interruptus.
XXV Prix Italia, Venezia 1973 – Вредят ли зрители телевидению? (Опубликовано в сборнике: Le emittenti e il loro pubblico. Torino: Eri, 1974).
VIII Congresso dell’ Associazione internazionale per gli studi di lingua e letteratura italiana, New York 1973 – После поэтов (опубликовано под названием Le nuove forme espressive в сборнике Innovazioni tematiche espressive e linguistiche della letteratura italiana del Novecento. Firenze: Olschki, 1976).
Эссе о новом средневековье также было опубликовано под названием Il medioevo è già cominciato в томе Documenti su il nuovo medioevo (Milano: Bompiani, 1973), вместе с эссе Фурио Коломбо, Франческо Альберони и Джузеппе Сакко.