«Вы помните, что мы впервые начали собирать материал о Вашем боевом друге Чапичеве Я. И. Создали уголок имени Чапичева, назвали один наш пионерский отряд именем Чапичева. Это было только началом. Сейчас наши красные следопыты разыскивают участников защиты и освобождения города Одессы, живущих в других городах и в самой Одессе. Поиски дали хорошие результаты. Мы установили переписку более чем с 30 живыми участниками обороны Одессы. Они нам присылают письма, свои фотографии и воспоминания.
Теперь у нас в школе организован уголок боевой славы. В нем уже имеются хорошие стенды: первый — о тов. Чапичеве и Вл. Апошанском, второй — о комсомольце Дмитрии Бутуеве, третий — о защитниках Одессы — «Никто не забыт, ничто не забыто», четвертый — «Они защищали Севастополь», пятый — «Герои Аджимушкая» (была у нас в гостях дочь полковника Ягунова Н. М. — начальника подземного гарнизона), шестой — «Это не должно повториться»… Сейчас мы готовим альбом о городах-героях. Собираем материал, просим пионеров этих городов выслать нам священную землю городов-героев. Сделаем витрину, где эта земля будет поставлена под красным знаменем.
Ребята готовят витрину из книг, подаренных защитникам Одессы, с которыми переписываются.
Получаем много писем, в которых просят нас найти своих друзей или родственников, разбросанных войной».
Идут новые письма с новыми просьбами. Правда, каждый раз ребята извиняются за «навязчивость», хотя извиняться-то не за что. Такая настойчивость, желание узнать о своих любимых героях как можно больше не может не радовать нас, участников Великой Отечественной войны. Значит, хорошая смена подрастает, любознательная и отзывчивая. Она стремится впитать в себя все самое героическое и светлое.
«Идет страшная война, — говорили фронтовики. — Многие из нас погибнут. Но умереть за идею не страшно. Мы кое-что успели сделать. Мы видели новую жизнь, пожинали плоды великой революции. Все дело в том, кто понесет наше знамя вперед!»
Да, на войне мы думали, конечно, не о себе, мы говорили и мечтали о тех, кто придет после нас. Какими они будут, какое получат воспитание, куда пойдут и как сражаться станут. Ведь подлинное счастье состоит в сознании того, что ты жил недаром, что твои благородные дела и поступки не забудутся, что они перейдут к потомкам и будут служить им путеводной звездой. И чем больше человек успел сделать для будущих поколений, тем полнее его счастье.
РОДНИКОВАЯ СВЕЖЕСТЬ
У человеческой памяти
Долгая и цепкая жизнь.
Вспоминая дни боевые
Все дальше и дальше уходят от нас дни фронтовые — легендарные дни нашей боевой, опаленной жарким дыханием войны молодости. И не только дни, годы уходят. Прошло десять, пятнадцать, двадцать… В 1970 году народы Советского Союза и все прогрессивные люди земли торжественно отметили 25-летие со дня победоносного окончания Великой Отечественной войны.
Годы уходят… Но память о них остается. Она живет. И чем дальше, тем кажется сильнее, явственнее, ощутимее. Она живет в наших сердцах. Живет в наших незарубцевавшихся и время от времени дающих о себе знать ранах. О ней напоминают миллионы погибших отцов и матерей, братьев и сестер, любимых и друзей. Живет эта память в обезображенном лике земли: в сохранившихся противотанковых рвах и эскарпах, в заросших травой воронках, траншеях и окопах, во многих других сооружениях войны — надолбах, ежах, завалах, рогатках, колючей проволоке и т. д. и т. п. Еще бывают случаи, когда дети или хлебопашцы подрываются на снарядах, минах и гранатах, оставшихся с войны. Многочисленные подразделения пиротехников только тем и занимаются, что вот уже много лет подряд извлекают из земли, а нередко и из стен жилых зданий неразорвавшиеся бомбы, снаряды и другие смертоносные вещества.
А наши леса? Они пострадали не меньше, чем люди: порубленные, израненные осколками и опаленные огнем, они до сего времени не могут залечить свои раны и восполнить колоссальные потери.
Да только ли в этом живет память о минувшей войне? Она живет во всем, что нас окружает: в нехватке жилищ, школ, больниц, санаториев, детских садов, яслей. Во всем этом и многом-многом другом… Но главное — это человеческие души, людские сердца, наше сознание, все то, что зовется памятью поколений…
Да, годы уходят… Но наша чудо-память живет.
«У человеческой памяти долгая и цепкая жизнь, — писал как-то Михаил Алексеев. — Временами она, память, как бы дремлет, и тогда можно подумать, что прошлое забыто, стерлось навсегда. Но достаточно какого-нибудь даже самого незначительного толчка, как все вдруг оживает и в твоем сердце, и перед твоими глазами: картины минувшего встанут во всей их вещной непосредственности, в их изначальной неповторимости…»
Такое случалось и со мной. Возьмешь в руки пожелтевшие от времени фронтовые блокноты, и перед тобой зримо предстают и картины жарких боев, и люди, простые, скромные, вынесшие на себе всю тяжесть войны.
Немало страниц в моих фронтовых блокнотах посвящено человеку, на которого я только что сослался и которого теперь хорошо знают и уважают не только в нашей Советской Армии, но и во всем народе. Я имею в виду писателя Михаила Николаевича Алексеева.
…Судьба свела меня с Михаилом Алексеевым в начале июля 1943 года, в самый канун Курской битвы. Я работал тогда в газете Воронежского фронта «За честь Родины». Встретились мы в Щебекинском лесу, у Меловой горы, близ Белгорода. Здесь занимала тогда оборону одна из сталинградских дивизий, в которой Алексеев служил и воевал. До сих пор отчетливо, во всех подробностях помню эту встречу, положившую начало нашей многолетней дружбе.
Было это в одном из полков, в который так же, как и я, Михаил Алексеев приехал за материалом для своей газеты. Познакомились, разговорились…
Передо мной стоял небольшого роста, в выгоревшей, но аккуратно заправленной гимнастерке, с планшеткой в руке (он не расставался с ней всю войну) молодой симпатичный старший лейтенант. В том, как он держался, как рассказывал, была видна необычайная скромность и, как мне показалось, какая-то застенчивость.
Говорил Алексеев тихо, неторопливо, обдумывая каждую фразу. Говорил — это я заметил уже тогда — образно, с какой-то еле уловимой лукавинкой, которая, казалось, затаилась в глубине его добрых глаз. Левая часть верхней губы чуть-чуть вздрагивала, как бы желая вывернуться, приоткрыть ровный ряд белых зубов, резко выделявшихся на загорелом лице. Но это, разумеется, были чисто внешние, хотя и о многом говорящие, черты Михаила Алексеева.
Таким было мое первое впечатление. Более близко мы познакомились, как говорится, в деле, в процессе работы. Как ветеран своей дивизии, он рассказал мне много интересного о людях, ничуть не смущаясь, что сообщенные им факты я могу опубликовать раньше, чем он (тогда, кажется, ему еще неведомо было, что такое газетный «фитиль»). Больше того, молодой сотрудник дивизионки решил познакомить меня с лучшими людьми полка — солдатами, сержантами и офицерами, отличившимися в недавних боях под Сталинградом.
Целый день мы провели на переднем крае обороны полка, переходили из одной роты в другую. Благо, что всюду были отрыты траншеи и ходы сообщения полного профиля, и нам мало доводилось «кланяться» вражеским пулям. Почти не пришлось ползать и на брюхе. Оставшись в одной из рот на ночь, мы перед рассветом отправились вместе с группой метких стрелков на снайперскую охоту.
Снайперизм был тогда распространен очень широко. Меткие стрелки своими героическими делами завоевали громкую славу среди воинов-фронтовиков. Снайперы истребляли вражеских офицеров, наблюдателей, прислугу орудийных и пулеметных расчетов, экипажей остановившихся танков, сбивали низко летящие самолеты и все важные, появляющиеся на короткое время и быстро исчезающие цели противника.
— В Сталинграде, — рассказывал Алексеев во время солдатского ужина в землянке, — снайперский огонь был особенно силен. Фашисты боялись нос высунуть из своих укрытий.
— На фронте я давно, — вступил в разговор командир роты, — но такого ожесточенного огня снайперов, как это было в Сталинграде, не видел нигде. — И с гордостью добавил: — Родина по заслугам оценила подвиги мастеров меткого выстрела — многим из них присвоено звание Героя Советского Союза…
Офицер подробно рассказал нам, как у них в подразделении готовят снайперов, как учат их искусству быстро и метко поражать врага. В роте создана специальная команда. Недалеко от передней линии, в лесу, по всем правилам устроено учебное поле, на котором будущие снайперы учатся сверхметкой стрельбе, прежде чем выйти на самостоятельную снайперскую охоту. На поле вырыты глубокие щели. Из них на две-три секунды появляются мишени. Если на тренировках солдат метко поражает цель, его прикрепляют к опытному стрелку и посылают на снайперскую охоту. Там он проходит боевое испытание. Кто не выдерживает этой проверки, снова возвращается на учебное поле.
…Летние ночи коротки. Спать пришлось мало. В два часа снайперская группа была поднята на ноги и вскоре отправилась на охоту.
Передний край молчал. Лишь изредка то там, то здесь раздавались пулеметные выстрелы, и снова все смолкало. В те дни противник лихорадочно укреплял свои позиции. Подтягивал силы. Готовился к решающим боям. В свою очередь, и наше командование создавало прочную, глубоко эшелонированную оборону. Возводились мощные противотанковые рубежи и опорные пункты. Танки, артиллерия, минометы и стрелковые подразделения зарывались в землю. Словом, делалось все от нас зависящее для ослабления возможного удара немецкой военной машины. Главная задача состояла в том, чтобы, готовясь к решающим схваткам, каждодневно наносить ощутимые удары по врагу. Изматывать его всеми средствами, прежде чем он соберется с силами. И в выполнении этой задачи почетное место отводилось снайперам.
На этот раз группа старшего сержанта Зайцева решила поохотиться на участке соседнего подразделения, где снайперы долгое время бездействовали. Зайцев и его друзья преследовали две цели. Во-первых, найти такой участок, где бы гитлеровцы вели себя относительно спокойно. И, во-вторых, показать соседям, что при желании можно в любых условиях ежедневно уничтожать фашистских оккупантов.