С первой леди так не поступают — страница 15 из 53

Репортеры, присяжные подались вперед на своих местах.

— Бывают несчастные случаи.

Бойс повернулся лицом к присяжным, спиной к залу и всему миру — так, словно это важное дело касалось только их и его.

— Терпят аварию самолеты. Разбиваются машины. Люди падают с лестниц, падают, поскользнувшись, в ванных комнатах. Кто из нас — кто из вас — не чувствовал, как вдруг выскальзывают из-под нас мокрые ноги…

Бойс вдруг повалился вперед и ухватился за поручень скамьи присяжных.

— …и не ухитрялся сохранить равновесие в самый последний момент? Случалось с вами такое?

— Возражаю.

— Возражение принимается.

Однако трое присяжных уже кивали Бойсу. К черту обвинителя и судью. Дело касается только его и присяжных!

— Кто из нас, едва не свернув себе шею или не ударившись головой о кафельный пол, не испытывал огромного облегчения и чувства благодарности за спасение и не думал при этом: «Ну и ну! Слава тебе Господи! Я был на волосок от гибели!»

Бойс подошел к столу обвинения, за которым, свирепо глядя на него, сидели заместительница ГП с помощниками. Свои вступительные речи Бойс любил заканчивать здесь, на их территории, не таясь.

— Смерть в результате несчастного случая, нелепой случайности, наверное, не менее трагична, чем любая другая смерть. Но… — испепеляющий взгляд на представителей обвинения, — …это не убийство. И уж тем более не убийство по политическим мотивам. И не повод — отнюдь! — обвинять в ужасающих злодеяниях женщину, чье единственное преступление — если вам угодно это так называть — состоит в том, что она слишком сильно, слишком самозабвенно любила мужа.

Продолжительность выступления он рассчитал с точностью до минуты. Было шестнадцать сорок три. В начале заседания судья Юмин сообщил, что ежедневно в шестнадцать сорок пять он будет объявлять перерыв. Бойсова вступительная речь будет всю ночь мариноваться в головах у присяжных, как мясо, политое соусом для барбекю.

Бойс сел и опустил голову так смиренно, словно только что принял причастие.

Глава 12

— Ты ведь знаешь, как всё это теперь назовут, да? — сказала Бет в машине, по дороге в Бойсову гостиницу, на совещание по итогам первого заседания суда. — Защитой в стиле «всякое бывает». Ты поставил мою жизнь в зависимость от мокрого пола в ванной.

Бойс был возбужден. Кислород будоражил его рассудок так, точно он только что пробежал пять миль. О, несчастные смертные, людишки, не выступающие в суде, заячьи душонки, ни разу в жизни не испытавшие этого чувства, — трепета, охватывающего тебя, когда овладеваешь аудиторией зала судебных заседаний. Дирижер симфонического оркестра, театральный актер, тенор, блестящий оратор, спортсмен на вершине славы — все они в той или иной мере испытывают нечто подобное. Но ставки в их игре сравнительно невелики: искусство, гол в ворота противника, мгновение духовного подъема ради публики, заплатившей за билеты. А тут — тут вопрос жизни и смерти! Поединок в Колизее. Бойса захлестывала волна эндорфинов. Всё обстояло как нельзя лучше. Он проникся глубокой верой. Это будет его самая большая победа, венец блистательной карьеры. Он даже позабыл о своем тайном намерении проиграть.

Он посмотрел на Бет: она тоже казалась возбужденной, впервые с тех пор, как всё это началось. Его обуяло желание поцеловать ее. Нет. Не сейчас — и во всяком случае, не здесь, в машине, при сидящем впереди агенте Хикоке. Бойс задумался об агентах.

У Бет многочисленная охрана — около дюжины. Атлеты с «узи». Может, агенты шпионят за ними? Он размышлял. Это честные профессионалы. Но через несколько дней они возненавидят Бойса — и Бет — так сильно, что у каждого начнет чесаться указательный палец правой руки — как при остром отравлении ядоносным сумахом. Нелегко будет устоять против искушения поквитаться за всё.

Взглянув на затылок Хикока, Бойс почувствовал болезненный укол раскаяния. Это пройдет. Он где-то прочел, что Улисс Грант, командующий армией северян в Гражданской войне, во время жестоких сражений оставался в своей палатке, чтобы вид всей этой пропитавшейся кровью земли не поколебал его решимости. Бойс уяснил себе, что, если хочешь победить, победить любой ценой, нужно отключить пульт управления совестью у себя в душе. Заодно сэкономишь энергию.

Три смежных номера в гостинице «Джефферсон», некогда принадлежавшей кумиру Бойса, Эдварду Беннетту Уильямсу, были переоборудованы в командный пункт. В одной комнате было полным-полно телевизионных экранов и молодых сотрудников, непрерывно следивших за сообщениями средств массовой информации. Часть этой комнаты превратили в филиал телестудии, и теперь Бойс в случае необходимости мог в любую минуту выступить с комментариями в прямом эфире. В другой комнате устроили центр фитнеса и медитации — с тренажерами и огромной боксерской грушей. Во время судебного процесса Бойс любил повисеть вниз головой на перекладине, а также, надев боксерские перчатки, поколотить по стофунтовому мешку, набитому песком. Очень полезно для кровообращения и дыхания. Там были массажный стол, коврик для медитации, соковыжималка и кислородные баллоны. Когда Бойсу стукнуло сорок пять, он заметил, что стал разгадывать кроссворд в лондонской «Санди таймс» не за десять минут, как раньше, а за одиннадцать. Опасаясь грядущей умственной неполноценности, он добровольно подвергся тестированию на консилиуме невропатологов и специалистов по расстройствам памяти и познавательной способности. Никакого торможения они не нашли, но посоветовали ему по десять минут в день дышать чистым кислородом. Бойс переплюнул их. Во время судебных процессов он спал с кислородной трубкой в носу. Дома, в Нью-Йорке, это осложняло любовные отношения с Перри, которой нравилось, когда в бессонные предрассветные часы он непроизвольно делал ей «ням-ням».

Еще одна комната — со специальными замками на двери и вооруженными охранниками, дежурившими круглосуточно, — была названа «ЭВ» (эпицентр взрыва). Ее назначение, как Бойс сообщил по секрету Бет, состояло главным образом в том, чтобы оказывать психическое воздействие на представителей обвинения. Поскольку основным доводом защиты было то, что Бет стала жертвой вероломного заговора, Бойс недвусмысленно намекнул «мирным, дружественно настроенным» журналистам, что опасается слежки. Он сообщил им, что велел дважды в неделю «прочесывать» ЭВ в поисках электронных жучков. Предполагал он и установить у входа глазные сканеры, чтобы впускать только людей, строение сетчатки которых внесено в компьютерную программу, но в конце концов его удержала высокая стоимость оборудования.

Бойс не настолько сильно страдал паранойей, чтобы считать, будто правительство, стремясь вывести из строя его компьютеры, прокладывает под «Джефферсоном» туннель, но ему не хотелось, чтобы оно пронюхало о существовании АРПРП, или «Апрепа». Это был анализатор реакции присяжного в реальном времени. Об АРПРП не знал никто, кроме очень узкого круга людей. Эту систему Бойс разработал на основе данных, предоставляемых неподражаемым Влонко. На каждом заседании суда Влонко с помощником внимательно следили за бессознательной жестикуляцией и мимикой восемнадцати присяжных. Данные о реакции каждого они вводили в ноутбуки, которые благодаря соответствующему программному обеспечению также распознавали голоса и выдавали расшифровку стенограммы заседания в режиме реального времени. Среди данных о реакции встречались такие: БЛАГОСКЛОННЫЙ, НЕБЛАГОСКЛОННЫЙ, ДОВОЛЬНЫЙ, НЕДОВОЛЬНЫЙ, СКУЧАЕТ, КИВАЕТ, СПИТ, ЁРЗАЕТ, СЕРДИТЫЙ, СОСРЕДОТОЧЕННЫЙ, УЛЫБКА, ХМУРЫЙ ВИД, СМЕХ, ПЛАЧ, ВЕСЕЛЫЙ ВИД, ВОЗБУЖДЕНИЕ, УЧАЩЕННОЕ ДЫХАНИЕ, СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП, — и еще сорок пять вариантов состояния, в котором пребывали присяжные. Был и такой вариант: УВЕДИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА.

Каждый день, после очередного заседания суда, Бойс получал составленный в реальном времени формуляр данных о замеченной реакции каждого присяжного на каждую секунду слушания дела. Для корреляции необработанных, зависящих от личного восприятия данных с биографическими сведениями о каждом присяжном пришлось создать группу из восьми аналитиков, посменно работавших всю ночь. Зато наутро Бойс приходил в суд с распечаткой, где было сказано, на ком из присяжных следует сосредоточить внимание сегодня и что они хотят от него услышать. В сущности, ничего сложного. Бойса забавляло, что до этого не додумался никто из его самоуверенных коллег. Правда, при этом несколько увеличивались судебные издержки, но обычно он находил способ возложить их на одного из своих корпоративных клиентов.

— Как наши дела? — спросил он у Влонко.

— Заебись, лучше, чем мы ожидали. — За годы допросов русских перебежчиков у Влонко — который и сам был натурализованным венгром, — выработалась болезненная привычка вставлять матерные слова в бесцветные в других отношениях фразы. Видимо, услышав матерное словцо, русские перебежчики начинали держаться менее церемонно. — Присяжные два, шесть, семь, девять и от десятого до тринадцатого включительно прослезились, когда ты заканчивал речь. Первый и пятый загадочны, как сфинксы, но… — он постучал по клавишам своего ноутбука, — …ага, вот, все-таки я правильно запомнил. Номер первый — на четверть шотландец, а пятый в детстве любил играть в «цыпленка» на железнодорожном полотне, так что достань ты елду и постучи ею по столу защиты, они бы и на это не отреагировали.

— Это я приберегаю для заключительных заявлений. Глаз с этих двоих не спускай. А как у нас дела с четырнадцатой? Мне показалось, что, когда я перешел к рассуждениям о плевательнице, ей стало не по себе.

Влонко вывел на экран биографию четырнадцатого номера.

— Заебись, дело ясное. Отец умер от эмфиземы. Наверно, у нее возникли неприятные ассоциации с табаком и плевками.

— Включи эти сведения в завтрашнюю сводку, хорошо?

Бойс проклинал себя. Конечно же, отец четырнадцатой присяжной умер от эмфиземы. Идиот! Как он мог забыть?

Нахмурившись, подошел один из его сотрудников с листком бумаги.

Бойс прочел.