И плотничий народ сбегает. Кто куда: кто в леса ближние, а кто и подалее. Немилостиво с работными-то людьми царские слуги обходятся: нет им ни крова в стужу, ни еды вдосталь. Нищают, хворают, мрут. Беда!
Недохват людей никак не восполнить. Бушевал царь, грозился три шкуры спустить. А с кого? Кого винить? Да одного его и винить. Что столь широко размахнулся, не соразмерив с возможностями.
Отводил душу царь — махал топором, оканчивал свою «Предестинацию». Натрудил руки до кровавых мозолей. Рукавицы бы ему, а он к ним не привык. Топорище выскальзывает!
Как быть далее? Случился близко лекарь. Дал совет, показавшийся поначалу насмешкой. Лечи-де мозоли собственной мочой.
Хохотнул было, а потом всё-таки опробовал: верно, заживляет! Вот ведь какие чудеса бывают.
— Вот што, братие: отвык от топора, давненько не прикладывал рук к топорищу. Хорошо ли, нет ли, а оно так. Говорили: не царское-де это дело. А по мне всякая работа — царская, никакой нельзя гнушаться.
«Предестинация» горделиво высилась на стапелях, обрастая щоглами, как называли русские корабельщики мачты, украшениями — резными болванами; с осторожностью поднимали тяжёлые бронзовые пушки. Корабль выглядел внушительно: двадцати сажен в длину и пяти в ширину и был сооружён по проекту Петра.
Головин написал адмиралу Фёдору Матвеевичу Апраксину: «...о корабле, сделанном от произволения монарха нашего, известую: есть изрядного художества... зело размером добрым состроенный, что с немалым удивлением от английских и голландских есть мастеров, которые уже многих лет сие искусство употребляют, и при нас спущен на воду, и щоглы подняты, и пушек несколько поставлено».
Великое было торжество, когда «Предестинация» заскользила по стапелям при уханье пушек и треске шутих и приветственных кликах толпы, а затем, вспенив воду, гордо встала посерёд затона, покачивая мачтами, на которых трепетал штандарт царя.
И почти тотчас же Пётр укатил в Москву: на проводы генерала Карловича и бранденбургского посланника фон Принцена. С Карловичем царя связывали почти что дружеские отношения. Они завязались ещё в Вене, куда этот полномочный посланник Августа прибыл по его поручению с предложением прочного союза. Переговоры были откровенными: общий враг находился на севере, и у него были далеко идущие планы. То была Швеция, наращивавшая мускулы и готовившаяся к броску, очередному броску. Кто падёт первою жертвой — Польша? Россия?
Тогда ещё правил Карл XI — осторожничавший и не склонный к авантюрам. Его преемник, Карл XII, ещё юноша, был, как доводили вести, совершенно необуздан. Он лихорадочно готовился к войне, пополняя и без того большую армию новыми полками. К войне против кого? Цель была ясна, она оставалась всё той же.
— Пусть мой брат, король Август, не ослабляет своих военных приготовлений, пусть вербует новых резидентов в Швеции. Я не свожу с неё глаз и за всеми государственными тяготами не упускаю из виду нашего общего врага, — напутствовал его Пётр.
Карлович не спускал глаз с царя. В них читались преданность и восхищение.
— Будьте уверены, ваше царское величество, в крепости нашего союза. Его не смогут расторгнуть никакие силы. Король, мой повелитель, разделяет братские чувства, которые связывают нас: Польшу, Саксонию и Россию.
— А вот и мой знак приязни, — И Пётр с радушной улыбкой преподнёс генералу свой портрет, исполненный в эмали, и притом в обрамлении бриллиантов.
— О, ваше царское величество, этот драгоценный подарок я буду носить на груди не снимая! — воскликнул польщённый генерал.
— Ну нет, — усмехнулся Пётр, — снимать-то его на ночь надобно непременно. А ещё вот что: пусть брат Август готовится к предбудущей кампании. Я же со своей стороны тоже предприму меры. А потом, при личном свидании, мы должны свести их воедино. Я прибуду туда, куда он назначит, разумеется, близ наших общих границ.
— Вы как всегда добры и великодушны, государь. Уверен, что король, мой повелитель, будет счастлив свидеться с вами.
— Да уж, мы с ним одного поля ягоды, — усмехнулся Пётр. — Промашки не дадим. Знатно время проведём!
В Воронеже трудился, в Москве веселился. Во дворце Лефорта был устроен пир пиров. Хозяин, недуживший последнее время, был бледен, натужная улыбка не сходила с его лица. Похоже, ему было не до веселья. Но как откажешь брудеру Питеру? Дважды он на продолжительное время удалялся в свои покои в сопровождении мажордома и дворецкого и оба раза, опираясь на их плечи. Там его подхватывал личный врач француз Дюшамель и начинал потчевать какими-то пилюлями, которые он называл живительными.
— Износился я, — бормотал Лефорт, — много было едено, много было выпито, много было люблено, пора и честь знать.
И утешителей было много. Заглядывала и Аннушка Моне, блиставшая на пиру. Лефорт был её первым амантом, и то, что он без сожаления уступил её царю, почиталось актом братской дружбы. Впрочем, Аннушка не отказывала и ему в любовных ласках. Особенно в дни отсутствия Петра.
А сейчас она с участием отнеслась к его недомоганию и пыталась всячески ободрить его:
— Соберись с силами, Францхен, твоё отсутствие угнетает его царское величество. Тебе уже нельзя пить так много: напрасно ты пытаешься угнаться за ним. К тому же он сего дня, видно, не в настроении и ни разу не заговорил со мною. Всё время возле него этот Карлович. И вместе того, чтобы отдать поцелуй мне, он целует этого противного генерала и дарит ему свой драгоценный портрет. Словно он женщина, столь же прекрасная, как я, либо какой-либо монарх.
Лефорт вяло улыбался:
— Его царское величество был с тобой достаточно щедр, Аннхен. И ты не можешь таить на него обиду. Благодаря ему ты стала богатой невестой и можешь сделать выгодную партию. Скажи мне спасибо: это я представил тебя ему.
— Моя благодарность всегда с тобой, — произнесла Анна с видимой досадой и присела в книксене. — А теперь меня заботит твоё состояние. Ведь все, кто выказывает тебе свою преданность, всего-навсего слуги, а я — твой искренний друг. И преданный тебе душою и телом. — Сказав это, она невольно прыснула.
— Боюсь, что отныне я смогу удовольствоваться только душой, а до тела никак не дойду, — в свою очередь ухмыльнулся Лефорт, слывший изрядным острословом и даже в болезни не упускавший случая пошутить.
Лефорт вышел к пирующим, когда все уже были изрядно под хмельком, а кое-кого уволокли слуги в невменяемом состоянии. Однако Пётр держался молодцом и стоя провозглашал тост за тостом. Увидя Франца, он поднял кубок со словами:
— Здравие моего друга и брата, генерал-адмирала Франца Лефорта! Он сопровождал и будет сопровождать меня на всех дорогах жизни. Прозит!
С этими словами он вышел, чтобы запалить любимый фейерверк. Когда гром, треск и вспышки перестали озарять залу, царь вернулся. Но лишь для того, чтоб объявить:
— Поклон всей честной компании, а я с сим отбываю в Воронеж.
В самом деле, у парадного входа во дворец уже теснились кареты, возки, сани с поклажей. Пётр расцеловал хозяина, с трудом державшегося на ногах, однако почти трезвого, возвёл руку в знак приветствия и уселся в карету.
В морозном небе высыпали звёзды. Лошади пофыркивали, вздымая копытами комья мёрзлого снега. Над их головами и головами людей клубился пар. Ночь излучала жемчужное сияние. Оно исходило от снежных пространств, от звёздного пространства, уходившего за край земли.
«Плох Францхен, — мимолётно подумалось Петру, и смутное предчувствие кольнуло душу, — и был прав, что не взял его с собой».
И с этой мыслью он уснул под мерный перезвон колокольцев, в котором было что-то печальное и усыпительное.
А через немногое время ему пришлось вернуться: незабвенный друг Франц Лефорт скончался.
Заботы не оставляли Петра. Накануне своего возвращения в Москву царь предписал Ромодановскому:
«Прикажи послать нарочного в Нижний, и чтоб он взял там якорных мастеров лутчих и подмастерий человек с 30 и проводил сюды немедленно, а оне нам зело нужны. Также изволь во все кумпанства сказать, чтоб везли припасы корабельные, а буде кто к шестой недели не поставит здесь, вели деревни отписывать». То бишь отписывать боярские и монастырские деревни в казну.
Скорбная процессия была архипышной. Во главе шагала первая рота Преображенского полка с царём в чёрном кафтане и с непокрытой головой. За нею — полки Преображенский, Семёновский и Лефортов. Чёрный рыцарь с обнажённым мечом возглавлял шествие бояр и генералов. Гроб несли полковники. Царь плакал, не осушая слёз. Грохот прощального салюта завершил церемонию.
Мартовское солнце медленно растапливало снега. На другой день Пётр уже нёсся в Воронеж.
Глава шестнадцатаяКРЕПОСТЬ ПОД ПАРУСАМИ
Когда мудрость войдёт в сердце твоё и знание
будет приятно душе твоей, тогда рассудительность
будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя,
дабы спасти тебя от пути злого, от человека,
говорящего ложь, от тех, которые оставляют
пути прямые, чтобы ходить путями тьмы...
В крепостях иметь непрестанно великую осторожность,
ибо приморския крепости весьма разность имеют с теми,
которые на сухом пути... А на море так безвестно есть,
как человеку с своей смерти. Ибо получая ветр свободной,
без всякого ведения может внезапу придти и всё своё намерение исполнить...
Думному теперь уже советнику Прокопию Возницыну поручено было вести переговоры о мире, а на худой конец о перемирии. Прокопий был обстоятелен и твёрдокамен. Мир с турком был весьма надобен. Не заключивши его, нельзя было начинать новую войну — со шведом.
Всё взвесил царь Пётр. И выходило, что покамест на Черном море ему не бывать да и к дому же было оно удалено от европейских морских путей. К ним же более всего он стремился.