— Ещё раз говорю: неможно воротить то, что завоёвано кровью в ратных трудах, и довольно об этом, — с сердцем отвечал Украинцев. — Я ещё раз вопрошаю вас: хотите ли вы мира? А то мы топчемся вокруг да около уже который месяц, можно сказать, даром хлеб едим и кофий ваш пьём. Небось, его султанское величество и тот гневается за промедление. Вот что, господа хорошие, давайте кончать. Пора уж!
Видно, и туркам стало уже невмоготу топтание на месте. И они начали поддаваться. Да и царь-государь прямо-таки взывал:
«Токмо конечно учини мир. Зело, зело нужно!»
Наконец на двадцать третьей конференции, которая состоялась 3 июля 1700 года, Константинопольский договор был подписан. Он заключал в себе 14 статей. Первая из них объявляла перемирие на 30 лет. Вторая говорила о передаче приднепровских городков, предварительно разорённых турецкой стороной. Важное значение имела четвёртая статья, оставлявшая за Россией
Азов и все прилегающие к нему земли. В статье о дани крымцам говорилось, что она отныне упразднится.
Великий государь Пётр Алексеевич мог быть доволен. Всё-таки договор был подписан с меньшими, чем ожидалось, утратами. Теперь можно было направить взоры на север. И не только взоры. Да, не только!
Глава семнадцатаяНОВОЕ ЛЕТОСЧИСЛЕНИЕ
Приобретай мудрость, приобретай разум:
не зарывай этого и не уклоняйся от слов уст моих.
Не оставляй её — и она будет охранять тебя,
люби её, и она будет оберегать тебя. Главное —
мудрость... Высоко цени её, и она возвысит тебя...
возложит на голову твою прекрасный венок,
доставит тебе великолепный венец.
Господам начальствующим в консилии речь держать
не по писанному, а токмо своими словами, дабы
дурость каждого всем видна была.
20 декабря 1699 года грузный бирюч забрался на Лобное место и стал вопить:
— Православный люд! Великий государь, царь и великий князь и прочая Пётр Алексеевич повелел читать указ, собственной его рукой писанный: «О праздновании Новаго года». В день перваго генваря указано чинить веселие народное и каждому в знак веселия поздравлять встреченных и знакомых с Новым годом. Также по большим и проезжим знатным улицам... и у домов... перед вороты учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых... кому как удобнее и пристойней. И людям скудным каждому хотя бы древцу и ветвь на вороты или над храминой своею поставить.
Указано вам, христиане, праздновать новогодие цельную неделю, а служилым людям из пушек и из ружья палить в знак веселия. А по улицам большим, где пространство есть... по ночам огни зажигать из дров или хворосту, или соломы.
Ёлки равно украшать, елико возможно, и округ них вести хороводы с песнями и пляской.
На всех площадях горланили бирючи, а народ недоумевал: как же это? Вели прежде счёт от сотворения мира и бысть первого генваря году 7208, а велено честь от Рождества Христова 1700 год, и во всех церквах провозглашали от сотворения мира, а ныне не то... Календари надобно менять.
Но с великим государем не поспоришь — накладно. Были спорщики, да он их всех вывел знамо как. А почему так сделалось в том указе, тоже объяснено: поелику во многих христианских народах окрест нас, которые православную веру христианскую восточную держат с нами согласно, лета пишут числом от Рождества Христова.
Конечно, Рождество Господа нашего Иисуса Христа праздник великий, но и сотворению мира тоже честь оказать надо. Это все задумки государевы, как он из заморских стран воротился да там обасурманился. Всё ему неймётся, всё по-иноземному хочет переделать. Да всего-то не переделает: велика Русь, народ в ней крепкий, его не перекрестишь по-люторски либо по-прежнему.
Худого в новом обычае нету, это верно. Но как-то несвычно ломать старину, хотя и ломано-переломано многое. А до всего государю, хоть он и рукастый, не дотянуться.
Старики негодовали. Но более всего негодовали люди старой веры. Они хоть и почитали Христа, но писали его имя с одной буквицы «И» — Исус. А потому никаких новшеств, да ещё и от царя-антихриста, не признавали.
Ещё чего! Может, ему ещё захочется всех православных перекрестить в бусурманскую веру? Всё норовит переменить, всё на свой иноземный манер переделать. Не бывать этому!
Бежали в места глухие, в леса дремучие, в пустыни заповедные. Думали спастись от царской власти. Да ведь нет! Дотянулась её рука и в глухомань.
И вот опять новшество. Жили по православному календарю, а теперь какой?! Дошёл до глухоманей государев указ, не миновал и их: «Известно стало великому государю, что не токмо во многих европейских христианских странах, но и в народах славянских, кои с восточною православною нашею церковью во всём согласны, как волохи, молдавцы, сербы, далматы, болгары, и самые великого государя подданные черкасы и все греки, от которых вера наша православная принята, — все те народы согласно лета свои счисляют от Рождества Христова осьмь дней спустя...»
Как жить далее? Готовиться ли к концу света, к огненному восхождению, как заповедовали духовные учители наши, или приять новый антихристов порядок? Уж будто так всё и известно великому государю, что он не токмо бороды брить предписал, оголяться почтенным людям, не токмо в куцых кафтанах ходить, как немцы, но и лета счислять по антихристову.
Смириться? Нет, бежать, бежать, бежать! В края заповедные. Таковые ещё есть на Руси необъятной. В Олонецком крае близ Студёного моря, где текут реки тихие да плещут озера чистые.
Такова река Выг. Чистая, рыбная, берега лесные. Впадает она в Выг-озеро. По весне разливается оно как море. Да и до моря недалече по рекам да по малым озёрам, коих рассыпано там без числа.
Места славные. И рыбы наловить впрок да засолить, завалить зверя великое множество. То ли сохатого завалисть, то ли медведя поднять из берлоги, то ли кабана, косулю... Птицы — глухаря, перепёлок, куропаток, рябчиков... Всего несметно, знай промышляй.
Пришли с молитвою, дивовались, слушали тишину заповедную, непуганую, звериными да птичьими голосами тревожимою. Стали лес валить, корье скоблить да землянки копать под временное жильё. Покуда брёвна высохнут да станут пригодны под сруб, надобно где-то жить, в непогоду укрыться, от волчьих стай уберечься. Да ещё медведи любопытствуют, нельзя ли чем-нибудь поживиться. Словом, от людей ушли, от начальства, к зверью пришли.
Дьячок Данила Викулов бежал в эти места, спасаясь от антихристова меча. Меч сей подступил к Палеостровской пустыни в образе отряда стрельцов под командою капитана Неёлова.
Насельники запёрлись в церкви и распевали псалмы. Их воодушевлял старец Игнатий — глава старообрядческой общины.
— Не поддадимся слугам антихристовым! — взывал он. — Сожжёмся, братие, во имя истинной старой веры.
— Да будет воля Исусова! — разлились голоса. — Не покоримся!
— Свершим же огненное восхождение во святый град! — сызнова призвал Игнатий, муж благочестивой жизни, подвижник Божий.
Он воздел руки к небу, седой, иссохший, и надтреснутым голосом запел:
— «Гряду я к Господу Исусу,
огнь вознесёт меня к нему...»
И хор подхватил:
Прими нас, Спасе сокровенный,
В свой очистительный чертог!
В дверь церкви меж тем колотили чем-то тяжёлым. Со двора глухо доносились выкрики:
— Именем великого государя, отчиняй!
— Не отвечай, братие!
Онуфрий долго чиркал кресалом, пока наконец слабый огонёк не замерцал на труте. Он бережно поднёс его к углу, где была сложена пакля для конопатки, и приложил к ней. Огонь лениво лизал её, но потом вдруг, словно одушевлясь, заплясал, разошёлся и пошёл пожирать паклю и жадно лизать бревенчатую стену. Вскоре и она занялась. Густой дым стал расползаться по церкви.
— Ма-а-мка, пусти меня во двор, — послышался чей-то детский всхлип.
— Горим! Горим! — выкликали женские голоса.
— Восходим! Братие!
Меж тем со двора всё отчаянней барабанили в дверь. Потом, видно, найдя бревно, стали таранить в надежде высадить её. Но она была из двойных дубовых досок и не поддавалась.
Стоны, крики, плач становились всё громче:
— Аллилуйя!
— Прими нас, Спасе!
— Восходим!
Потом всё слилось в единый крик. Церковь уже пылала. И крик замолк.
Данила Викулов видел это со стороны пашни, где он мотыгою рыхлил неподатливую землю, ещё не остывшую после пала. Потом он рассказывал:
— Когда разошёлся первый дым и забушевало пламя, церковная глава обрушилась, и над ней показался старец Игнатий в белом хитоне и с воздетым крестом и стал воспарять в небо. А за ним с простёртыми к небу руками показались остальные: старцы, мужчины и женщины с детишками на руках. Они летели, будто невесомы и будто у них за спиною невидимые крыла. А потом растворились небесные врата и приняли их всех.
Дьячок Данила в страхе бежал куда глаза глядят. А потом долго шёл, сжимая в руке единственное своё достояние — мотыгу. Там он набрёл на семью беглых крестьян, выкопавшую себе землянку. И поселился вместе. Стали они поджигать лес, чтобы освободить землю под пашню.
А на Данилу нашла благодать. И стал он проповедовать пустынножительство. Находили их преследуемые люди старой веры и оставались.
А вскоре их нашли братья Симеон и Андрей Денисовы, люди высокого ума и великих познаний. Говорили про них, что они княжеского рода Мышецких. Сами были великими скромниками и проповедовали бегство от мира, в коем царствует антихрист, равность всех перед всеми, нестяжательство и общежительство. Всем всё поровну: хлеб, одежда, нож и мотыга, шило и топор...
Было семеро, стало семь тыщ. Уж не пустынь, а Выгорецкое общежительство. Поначалу же именовалась Данилова пустынь, потому что слава о проповедях Данилы Викулова, одушевлённого огненным восхождением, постигла ушей тех, кто хотел слышать. Ещё один златоуст явился — Пётр Прокопьев, и стало их четверо.