Султан колебался. Россия была его главным врагом, она не только посягала на его владения, но и отвоевала важные крепости на побережье Азовского моря. Вот-вот и она посягнёт на Крым, мощь её флота нарастает. Глядишь, и он вторгнется в Чёрное море... Царь продолжал отхватывать от Швеции лакомые куски: Лифляндия с Ригой, Эстляндия... Надо положить этому предел.
И султан объявляет войну России. Карл ликовал. Пётр был озабочен. Он повелел двинуть войска на юг.
В феврале 1711 года полки Преображенский и Семёновский истоптали снег возле Успенского собора. Морозец прихватывал. Красные знамёна с крестом и надписью «Сим победиши!» обвисли. Хоругви с ликом Христа едва колыхались в обмерзших пальцах.
В соборе меж массивных столпов гудел хор. Шёл молебен — на одоление супостата, врага Христова имени, турского султана и сонмища агарянского. Служил местоблюститель патриаршего престола митрополит Рязанский и Муромский Стефан Яворский.
Пётр осенял себя крестным знамением с особой истовостью. Тысячи глаз были устремлены на него. Рядом стояла рослая, под стать царю крепко сбитая, с румянцем во всю щёку женщина, лицо которой наполовину закрывал сиреневый платок. И к ней приглядывались люди, и она владела вниманием.
Перешёптывались: «Царёва полюбовница», «В царицы метит», «У ней уж от государя дочки», «Истинная-то, законная царица Евдокия в монастыре...», «Грех великий на царе...», «Люторка ведь, простолюдинка...»
Всё было дознано: слух бежал впереди. Государь Пётр Алексеевич, презрев и дедовский обычай, все сущие законы, и светские, и церковные, при живой жене обвенчался, правда тайно, с простой портомойнею, служанкою люторского исповедания Мартою, в святом крещении Екатериной по отчеству Алексеевной в честь крестного её отца царевича Алексея Петровича. И вскоре отбыл царь с нею в поход, получивший название Прутского по реке Прут, где предстояло разыграться генеральному сражению с турецко-татарской армией.
То было неслыханно, невероятно — явление новой царицы. Судили-рядили, искали в историях знаменитых монархов нечто подобное — чтобы царь либо король взял в жёны простую бабу, не девицу даже, от мужа ушедшею, во многих постелях перебывавшую, происхождения самого низкого. Дивились все, даже близко знавшие царя — дивились его дерзости, вызову церкви и обществу. Ждали кары небесной. Но Пётр только посмеивался: наконец он обрёл женщину себе под стать — сильную, неприхотливую, склонявшуюся перед всеми его желаниями и всяко угождавшую ему, жену себе по нраву. Ничего, что она низких кровей, то даже лучше. Зато переимчива и быстро входит в свою новую роль, без капризов и претензий.
Господь, однако, не карал нечестивца. Либо потому, что он был царь и сам повелевал своими желаниями, ни на кого не оглядываясь, либо по какой-то другой причине. Правда, в Луцке схватила его простудная лихорадка, но более всего потому, что он не берёгся, ходил нараспашку, промочил ноги.
Близ него были двое — духовник Феофан Прокопович, муж премудрый, превосходный ритор, златоуст, с коим вёл он душеспасительные беседы, и тайный советник, вице-канцлер Пётр Павлович Шафиров. Оба были не только собеседниками и советниками, но и партнёрами по игре в шахматы, ибо царь до этой игры был большой охотник.
Ещё до отправления в поход был у Петра сговор с двумя господарями — молдавским Дмитрием Кантемиром и мултянским Константином Брынковяном. Оба они обещали подать всемерную помощь Петру — и войском, и провиантом, — в чём предвиделась великая нужда. В этих двух вассальных княжествах исповедывали православие, а потому оба господаря возмечтали сбросить турецкое иго и попасть под власть православного царя.
Однако и Прокопович, и Шафиров были настроены весьма скептично: какие-де это союзники, у них-то и силы никакой нету, сами чем Бог пошлёт пробавляются. И Пётр считал, что они есть какие-никакие, но помощники.
— Они в долгах, государь, — кипятился Шафиров, — они платят дань туркам, в том числе дань кровью...
— Как это? — не понял Пётр.
— Изымают христианских младенцев и увозят их к себе.
— Пошто?
— Дабы воспитать их по-своему, дабы не ведали ни рода, ни племени. Янычарский корпус — из таких. Весь. Господарский престол выставлен на продажу: кто более заплатит, тот и князь.
— Кому ж?
— Вестимо — туркам, в султанову казну.
— А ежели с воли кто пришёл?
— He-а. У них свои. Всё более из греков. Потомков знатных византийских родов. Они там кучно селятся, ихний квартал зовётся Фанар.
— А эти, нынешние, они тоже из греков?
Шафиров смутился: он не знал ответа.
— Должно быть, так, государь. Кантемир-то фамилия татарская, полагаю, предок их из татар вышел. Про сего господаря слух идёт, будто он весьма учен и в науках преуспел.
— Оба просятся под нашу руку, единоверную. Отчего не принять?!
— Принять следует. Только турок за них уцепится, с мясом придётся выдирать.
— Для сего и в поход идём, — подытожил Пётр. — Иного не вижу. Нам бы ещё хоть единой ногою на Чёрное море ступить. Да только удастся ли?
— Коли и в самом деле опору в княжествах найдём, то отчего же? После Полтавы слава оружия вашего царского величества над миром воссияла.
— Едина слава не вывезет, — возразил Пётр. — Султан вот на славу не поглядел, войну объявил.
— Кабы не Карлово наущение, не осмелился бы. А что Август король?
— Сей посулами кормит. Вот в Ярославе свяжусь с ним: что он в сей черёд посулит? Он да датский Фридерик — одна сатана.
В Ярослав прибыли в разгар весны. Встреча была, как всегда, пышной. Король выехал навстречу царю в окружении трёхсот рыцарей. Гремели трубы, ревели охотничьи рога, с треском взлетали и рассыпались огненным дождём ракеты и шутихи. Пётр и Август спешились, сошлись, обнялись да так и простояли несколько секунд. Царь головою возвышался над королём.
Пётр представил Екатерину.
— О, кель шарман! — вырвалось у Августа, знаменитого на всю Европу ценителя женской красоты, с этим возгласом он повалился на одно колено и припал губами к её руке. — Счастлив лицезреть супругу великого монарха, моего друга и брата, столь очаровательную, что свет потух в глазах моих. Прошу, прошу, прошу!
И они повернули в Ярослав.
Замок гляделся в озеро. За ним лежал регулярный парк, устроенный на манер Версаля: с беседками, гротами, статуями, пышными клумбами. Дальний берег терялся в дымке. Островки в зелёных шапках покачивались на воде, словно и в самом деле готовились отплыть. Весна утвердилась здесь во всей своей щедрости. Всё цвело и благоухало, молодая чистая зелень радовала глаз.
— По здешним дорожкам ещё бродит тень великого короля Польши Яна Собеского, — сказал сопровождавший царя канцлер Великого княжества Литовского князь Николай Доминик Радзивилл.
Но Пётр слушал его вполуха. Его пленило озеро. Озеро! Неужели не найдётся ботика, лодки? А если не найдётся, он готов его изладить. Да-да-да! Он искусен по этой части, и ему доставят величайшее удовольствие, если позволят этим заняться.
Король хмыкнул, но позволил. Его друг русский царь исполнен странностей. Он не любит охоту, как положено властительной особе, а предпочитает токарный станок либо верфь. Якшается с простолюдинами, да и сам ведёт себя, как простолюдин.
Наезжали вельможи поглядеть на царя-плотника. Явился сын короля Яна Собеского Константин, князь Трансильванский и Венгерский Ференц Леопольд Ракоци, в царском обозе ехал посол короля Людовика XIV де Балюз, польские магнаты с их обольстительными жёнами.
Солнце восходило над озером, и всё вокруг начинало теплеть и светиться. Сухое дерево было податливо, щепа и стружки ковром устилали траву. Два местных плотника, отец и сын, были приставлены в подручные.
Узнав, кто перед ними, они дивились мастеровитости русского царя. Топор ему более пристал, нежели скипетр. Ишь, как ладно получается. Вот бы ты так и царством правил!
Дело шло к концу. Бот уже прочно стоял на козлах, поблескивая свежепросмоленными боками. На борту вывел крупными буквами: «Царица». Ясно, кому посвящён, кто его крестная мать — Екатерина, Катенька. Царица не по высшему избранию, а по сердечному соизволению.
Прокопали боту дорогу — берег круто спускался к воде. И вот судёнышко устремилось к своей стихии. Но парус обмяк — экая досада! Два грубых весла были заготовлены и на такой случай. По переброшенным шатким мосткам, опасливо поглядывая на воду, устремились первые пассажиры. Пассажиры? Нет, гуляющие. И Пётр, как галерный раб, налёг на вёсла. Он был счастлив.
Однако делу время, а потехе час. Потехи, впрочем, перевешивали, к досаде Петра. Перед отъездом своим учредил он Сенат, коему взамен князя-кесаря вручались бразды правления. И царь диктовал Шафирову: «Господа Сенат. Зело мы удивляемся, что мы по отъезде нашем с Москвы никакой отповеди от вас не имеем, что у вас чинитца, а особливо отправлены ли по указу на Воронеж новые полки, также и в Ригу рекруты, что зело нужно, о чём мы уже дважды к вам писали, исполнено ли то или нет...»
— Девять персон, а все молчуны, вот тебе и Сенат! — сердито выговаривал он, покручивая ус. — Стоило ли учреждать Сенат?! Девять голов именитых ни слова не исторгли. И вообще, стоит уехать из столицы, как всё там погружается в спячку. Статочное ли то дело?!
— От господина фельдмаршала Шереметева ведомость, — доложил Шафиров.
— Чти!
— Пишет тако: «...с кавалериею пришёл на Волошскую землю к реке Днестру. И хотя там неприятелей и татар было немало, однако же под местечком Рашковом погнутую реку безо всякого препятствия перешёл. И отбив их, пришёл близ Яс, резиденции волошских господарей, и послал туда бригадира Кропотова с сильною партией для принятия господаря волошского князя Дмитрия Кантемира».
— Отписать ему надобно, каково блюсти себя в той земле. Пиши: «При входе же в Волоскую землю заказать под смертною казнию в войски, чтоб никто ничего у христиан, никакой живности, ни хлеба — без указу и без денег не брали и жителей ничем не озлобляли, но поступали приятельски».