Первое президентство Перона закончилось военным переворотом в 1955 году, и, хотя после этого военные вернули власть гражданскому правительству, на протяжении пятидесятых и шестидесятых годов прошлого века генералы пристально следили за развитием политической жизни и всегда были готовы снова взять власть в свои руки. Население было недовольно давлением военных на политическую жизнь страны. Именно поэтому в семидесятые годы вояки так долго сдерживали себя и не устраивали военного переворота. Военные выжидали переломного момента, когда подавляющее большинство населения захочет, чтобы армия снова взяла власть в свои руки, «спасла» нацию и восстановила в стране порядок.
На протяжении 1975 года все чаще и громче стали раздаваться голоса, призывающие военных взять власть в свои руки. Ситуация в стране ухудшалась, люди жаждали перемен. К началу 1976 года население окончательно «созрело», и общественное мнение было подготовлено к военному перевороту. Однако время шло, а военные медлили. В марте 1976 года все только и говорили о будущем военном перевороте. Двадцать первого марта я написал письмо родителям, в котором были такие строки:
Хочу вам сообщить следующее. По стране ходят слухи, однако никто ничего точно не знает. Из трансляции Всемирной службы BBC сейчас услышал, что военный переворот неизбежен. Если переворот произойдет, вы, возможно, некоторое время не будете получать от меня писем. Не волнуйтесь! Я к политическим дрязгам не имею никакого отношения.
Двадцать второе и 23-е марта прошли тихо и незаметно, но, когда я проснулся 24 марта, на всех радиостанциях звучали военные марши. Должен признаться, что в первый момент мне это даже понравилось, потому что бравурная музыка помогала настроиться на рабочий лад. Мне никогда не нравилось слушать танго по утрам, и я считал, что танго уместнее слушать в шумном и многолюдном баре вечером.
В первые дни после переворота все были ужасно довольны. Нападений террористов стало меньше. Люди начали вести себя более ответственно. Мусор на улицах убирали, электричество не отключали, магазины работали, письма в Англию доходили за два дня, а не за десять, как раньше, и поезда начали ходить по расписанию. Мне казалось, что военный переворот – это просто то, что доктор прописал.
Поэтому сел в вагон, уверенный, что теперь-то поезда точно ходят по расписанию и я успею вернуться в школу к началу занятий. Однако на станции Авелланеда поезд долго стоял, а потом на станции Риачуэлло в вагон ворвались военные.
Послышались громкие крики и топот тяжелых армейских ботинок. Пассажирам бесцеремонно приказали покинуть вагоны. Подталкивая прикладами, солдаты выгнали всех на перрон. Офицеры орали на солдат, а те в свою очередь орали на пассажиров. Несколько человек в панике упали. Люди кричали, пытаясь разыскать своих жен, мужей, детей и друзей, с которыми их разъединили военные.
В толпе прошел слух, что среди пассажиров скрываются террористы. Этот слух расползался, несмотря на строгий приказ солдат всем молчать. Солдаты устрашающе размахивали прикладами автоматов, чтобы держать людей в страхе. Люди начали молиться, плакать и просить защиты у Господа и святых. Многие достали четки и кресты.
Всех пассажиров разделили на группы, примерно по тридцать человек в каждой, развели по разным помещениям и поставили к стенке. В центре помещения, где я оказался, стояло шесть солдат с автоматами на изготовку. Нам приказали снять пальто и пиджаки, чтобы нас было легче обыскивать. У пассажиров и солдат подмышки были темные и мокрые от пота – признак того, что и тем, и другим очень страшно. Воздух был спертый, и я чувствовал, как по моему телу с интервалом в несколько секунд сбегают тоненькие ручейки пота.
Все солдаты оказались молодыми новобранцами, которые напоминали старшеклассников школы, в которой я преподавал. Солдаты были сильно напуганы и постоянно переглядывались, словно искали поддержки и одобрения своих действий у товарищей. Они приложили автоматы прикладом к плечу и держали дуло ствола на уровне груди и голов пассажиров. Я старался не смотреть им в глаза, чтобы они не расценили такой взгляд как провокацию, однако временами бросал на них взгляд, чтобы знать, что они делают. Доложу вам, смотреть в черную дыру дула автомата – не самое приятное занятие. Указательные пальцы солдат лежали на спусковых крючках, но я не заметил, сняли ли они оружие с предохранителя или нет. Я подумал о том, что я даже не успею осознать свой конец, если солдат нажмет на спусковой крючок наставленного на меня автомата. Интересно, как воспримут новость о смерти сына мои родители? И что случится с Хуаном Сальвадором? Кто после моей смерти будет о нем заботиться? «Нет, – подумал я, – ради моих родителей и этого пингвина я должен выжить и выбраться из этой ситуации». Все очень просто – надо смотреть в пол и повиноваться приказам.
Потом нас одного за другим обыскали. Каждый из нас должен был пройтись туда-сюда, чтобы солдаты могли увидеть, не прячет ли человек оружие в одежде. Обыскивали нас излишне грубо и бесцеремонно. Молодые солдаты обыскали также и всех женщин, вне зависимости от их возраста. Никто из нас не возражал и не перечил. В течение часа всех пассажиров обыскали и у всех проверили документы. После этого нам приказали снова вернуться в вагоны. Поезд тронулся, и все вздохнули с глубоким облегчением. Люди поговаривали о том, что кое-кого задержали и увезли. Не знаю, правда это или нет, гадать не буду. Из этого происшествия я понял и сделал единственный вывод: стоять под прицелами автоматов в руках шести молодых и нервных солдат – дело не самое приятное. У меня не было никакой уверенности в том, что солдаты и офицеры правильно выполняют приказ. Я поймал себя на мысли, что после военного переворота Аргентина могла попасть из огня да в полымя…
Глава 12. О талисмане и о том, как Хуан Сальвадор спас нашу команду
В начале каждого нового семестра все ученики были, как правило, здоровыми, но из-за болезней и травм во время тренировок постепенно все больше и больше школьников оказывалось «вне игры». Несмотря на свои травмы, «освобожденные» ученики по возможности должны были выходить гулять и дышать свежим воздухом. В зависимости от физического состояния «освобожденных» учеников могли попросить пройтись тихим шагом вдоль поля для игры в регби или отправиться в более долгую и требующую больших усилий прогулку до реки.
В один прекрасный день группа «освобожденных» попросила у меня разрешения взять Хуана Сальвадора с собой на прогулку до поля для регби. Как раз в это время другие ребята играли в регби, и, таким образом, пингвин впервые увидел эту игру «для хулиганов», в которую играют джентльмены.
Играли две команды в возрасте до четырнадцати лет, а я выступал в роли арбитра матча. Хуан Сальвадор находился с группкой «освобожденных» учеников, которые ходили вдоль поля и давали «добрые» советы игрокам типа: «Вот лежи и не вставай, лентяй ты последний».
Хуан Сальвадо всегда находился с группой «освобожденных» и никогда не выходил на игровое поле. Он видел много игр, возбужденно бегал вдоль границы поля, внимательно следил за игроками, словно не хотел пропустить чего-нибудь интересного, но, как я уже упомянул, не выходил на поле. Когда неожиданно игроки стремительно начинали перемещаться в сторону, где стоит пингвин, ребята, не участвующие в игре, подхватывали птицу и относили ее от греха подальше от поля, где его могли задавить или на него наступить.
Через некоторое время игроки решили, что пингвин – это идеальный талисман команды, которая хочет показать свою силу и вселить ужас в противника. Вот так Хуан Сальвадор стал талисманом одной из команд. Если честно, даже не знаю, кто именно решил, что Хуан Сальвадор станет талисманом, – может, члены одной из команд, а может, и сам пингвин.
Однажды в четверг я был судьей тренировочного матча накануне важного спортивного состязания. День выдался теплым и влажным. Во время той игры мы отрабатывали действия команды, в случае если команда противника вносит существенные изменения в проработанную заранее тактику игры. Хуан Сальвадор, как обычно, внимательно наблюдал за игрой. Тренировка уже подходила к концу, когда я получил совершенно неожиданное и неприятное известие.
В те годы стоимость международных телефонных разговоров и международных авиаперелетов была очень высокой. Тогда перелет из Лондона до Буэнос-Айреса и обратно авиакомпанией BOAC на современном самолете VC10 стоил более одной тысячи фунтов, а средняя зарплата составляла всего пятьдесят фунтов в неделю.
Международные телефонные разговоры, как и авиаперелеты, стоили очень дорого. Наверное, тогда международные звонки были в сто или пятьдесят раз дороже, чем сейчас. В то время люди звонили за границу не ради болтовни, а чтобы сообщить какие-нибудь – нередко плохие – известия. На самом деле никто особо не страдал от дороговизны международных телефонных звонков, потому что авиапочта работала прекрасно и письмо обычно доходило за неделю в любую точку земного шара. Если вам повезло и ваше письмо отправили ближайшим почтовым рейсом, то письмо могло дойти и за два дня. Международная авиапочта стоила сущие пустяки. Я регулярно раз в неделю писал родителям, а также отправлял письма друзьям и родственникам. После появления в моей жизни Хуана Сальвадора я часто писал о нем своим родным и знакомым. Мне нравилось от руки писать письма и получать такие же послания. В эпистолярном стиле была и есть милая моему сердцу теплота личного общения. А вот за все время пребывания в Аргентине ни я никому, ни мне никто не звонил.
Так вот, в тот день, когда я был судьей матча, к полю подбежал запыхавшийся гонец и сообщил: «Миссис Трент просила кланяться и сообщает, что вам звонят из-за границы!» Матч, который я судил, проходил достаточно далеко от зданий школы, приблизительно на расстоянии одного километра, поэтому информацию о международном телефонном звонке до меня донесла эстафета гонцов, передававших ее друг другу, как бегуны эстафетную палочку. Я сказал ребятам, которые привели на поле Хуана Сальвадора, чтобы они меня не ждали и сами отвели пингвина на террасу.