— Что ж я могу сделать? Ведь не хотите вы мне счастье принести и себя на всю жизнь осчастливить? Не хотите? А раз так — кушайте, пожалуйста. Сегодня вам будет выговор, через недельку — другой, а там и вовсе выгоним…
— Иван Илларионович! Да совесть-то у вас есть или нету?
— У меня не только совесть. У меня и более нежные чувства имеются. А вот с вашей стороны мы видим только «пас»!
Произнеся это, завмаг изобразил на лице незаслуженную обиду, соединенную с кротостью и долготерпением.
Прошло две недели. Вера Игнатьевна почти ежедневно бывала в Райторге, хлопоча о снятии незаслуженного выговора. Заведующий магазином стал с нею сух и холоден. Новых изъявлений любви с его стороны не было. И вдруг он опять подошел к кассе, выждал удобную минуту и скороговоркой произнес:
— Значит, по-прежнему брезгуете вы мною? Так, так. Между прочим: боюсь я, как бы у вас просчета не оказалось. Так тысяч на пять, на шесть…
— Иван Илларионович, что же вы меня — под суд подвести хотите?!
— Так, может, вы хоть суда испугаетесь. Может, одумаетесь тогда. Тем более, человек вам предлагает свое чувство. Чистую любовь.
Резкий возглас покупателя: «В овощное 3.20 выбейте!» — оборвал беседу.
Вера Игнатьевна поплакала немного, нажимая в то же время кнопки кассового аппарата, но о разговоре этом никому не сказала.
На следующей пятидневке, когда у кассирши был выходной день и она сидела у себя в комнате, подшивая кружевной воротничок к своему платью, в комнату постучала соседка и крикнула за дверью:
— Вера Игнатьевна, тут— к вам.
Вера Игнатьевна открыла дверь. За дверью стоял влюбленный завмаг и гладил короткими пальцами гомеопатические усики.
— Разрешите войти? — бесстрастно сказал он, а войдя и из скромности не совсем прикрывши за собой дверь, добавил — Я все насчет того же: как будет в смысле вашего ответа? Согласие имеется? На мое чувство?
— Нету моего согласия. Нету! — прошептала Вера Игнатьевна, и слезы быстро-быстро покатились по ее щекам.
Иван Илларионович вежливо наклонил голову в знак того, что все понял.
— Вам виднее. Желаю всего лучшего. Но, между прочим, мне, например, подговорить ребят, когда вы будете вечером выходить из магазина, ничего не стоит… Ребята бойкие, и ножичек у них найдется. Всего вам хорошего.
Еще раз поклонившись, Иван Илларионович прошел в переднюю и долго приплясывал там, надевая новые блестящие калоши.
А Вера Игнатьевна легла ничком на постель и проплакала часа полтора кряду — пока в комнату не вошла соседка Анна Митрофановна, женщина опытная в житейских делах. Узнав, отчего кассирша печалится, Анна Митрофановна порекомендовала ей обратиться в местком Райпищеторга. «Только и всего!» — заключила опытная соседка.
Ивана Илларионовича уволили через десять дней после того, как кассирша побывала в месткоме. Влюбленный завмаг исчез сразу и окончательно.
…Следующая встреча кассирши с бывшим завмагом произошла через два года. Вера Игнатьевна работала в большом ночном магазине. В ночь под выходной, часа в три, когда очередь чающих пополнить запасы для пирушек и вечеринок галдела перед кассой и ревниво следила за тем, чтобы никто не занимал кассиршу более, чем на тридцать секунд, Вера Игнатьевна, вручая очередной чек кому-то, чьего лица она отчетливо и не видела, услышала вдруг:
— Не признаете, Вера Игнатьевна?
Кассирша вгляделась: перед ней стоял бывший ее поклонник и начальник — Иван Илларионович Шапрыкин. Она слабо ахнула. А бывший завмаг, сдерживая могучими плечами напор всей очереди, успел прохрипеть ей:
— Дело прошлое, Вера Игнатьевна, я теперь человек женатый, и я на вас зла не помню. Но только проморгали вы счастливую и сытую жизнь. Большое чувство я к вам питал… Светлое чувство, так сказать, чистую любовь… Э-эх! Не вышло!..
Укрощение строптивой
— Главное, все произошло через мою вспыльчивость. Уж я — такая вспыльчивая, такая вспыльчивая… Мой покойный муж, бывало, гак говорил: «Когда ты, Варюша, осерчаешь, то об тебя можно свободно прикуривать — столько в тебе огня!» И это правда: уж если я себе что-нибудь вообразила, то — все. Конец. Я тогда могу что угодно сделать, куда угодно пойти, кому угодно что угодно сказать. После, правда, сама же буду жалеть первая, но в тот момент — готова убить, дом взорвать, кинуться с обрыва — что хотите… И как это я вышла благополучно в тот раз, сама не понимаю. Нет, меня все-таки бог спас плюс, конечно, Володя Бравчук.
Вы знаете Володю Бравчука? Нет?.. Странно!.. Такой выдающийся артист, великолепный укротитель, объездил со своими тиграми весь Советский Союз… Ну не важно. Слушайте, как это все вышло…
Я вообще сперва очень артистов любила. И поскольку я после смерти моего мужа сдаю иногда комнату и в квартире у меня такая чистота, такая аккуратность, что в редкой больнице вы встретите, то меня всегда уговаривают, чтобы я пустила артистов— из театра, из цирка, из летней эстрады, и даже раз у меня останавливался учитель западных танцев, некто Полосяцкий Альфред Спиридонович. Вот из-за него я полностью переменила свою симпатию к артистам… Ну как же: он когда съезжал от меня, то увез два мохнатых полотенца, плюс наволочку с дивной мережкой, плюс две диванных подушечки болгарским крестом. На одной, как сейчас помню, было вышито две кошечки, а на другой — красивый такой олень с тремя рогами…
И вот я из-за этого Альфреда вбила себе в голову, что все артисты такие. Нет, конечно, я иногда пускала к себе какую-нибудь там певицу жанровых песен или жонглера со всей его сумасшедшей посудой. Но перед тем, как им уехать, всегда проверяла: что они выносят в своих чемоданах… А тут уговорил меня администратор цирка пустить этого Володю Бравчука. Скромный такой молодой человек. Но я ему все равно не верила: тот Альфред, который меня оставил совершенно без мохнатых полотенцев, тоже был из себя очень скромный и вежливый.
Но только раз иду я с базара и встречаю старую свою знакомую Клеопатру Михайловну, которую я знаю бог знает сколько лет, так что по сей день называю ее исключительно Клёпочкой (а у нее, надо вам сказать, тогда тоже был жилец — цирковой артист). И я ее возьми и спроси:
— Ну как ваш жилец, Клёпочка? Дома на голове не ходит?
Она отвечает:
— Да нет… он вообще сегодня ночным поездом уезжает. Уже и вещи свои перетаскал в цирк, расплатился полностью…
Как она это сказала, так меня будто кто толкнул под ложечку. Я себе подумала: «Приехал-то он вместе с моим Бравчуком; значит, и мой, может, уже унес всё в цирк, а я стою здесь как дура… Может, он уже украл у меня чайные ложечки, или моего бронзового мопса, или из носильного что-нибудь!»
И я, не попрощавшись с Клёпой, кидаюсь домой. Нет, по виду все вещи на местах. Но мало ли чего можно украсть так, что с первого взгляда даже не заметишь?.. Я смотрю под кровать, где лежал его чемодан, — чемодана там нет. То есть, впоследствии выяснилось, что чемодан преспокойно лежал себе под кроватью, когда я смотрела… Но мне в ту минуту показалось, что чемодан уже уехал в цирк, весь набитый моими вещами…
И я что делаю? Кидаюсь сама поскорее в цирк! Главное, я же знала, что мой жилец — укротитель и работа у него — исключительно ну, с этими — с тиграми… А по дороге я еще увидела в разных местах афиши, на которых нарисовано Володино лицо рядом с оскаленной пастью… На них и посмотреть-то страшно, а не то, чтобы… Но я была в таком запале, что только погрозила одной афише зонтиком, другую — оторвала от стенки и — поскорее в цирк.
Захожу, конечно, со служебного хода, поскольку я знаю, что артисты все идут именно туда. Правда, я не ожидала, что там так темно: я ведь привыкла бывать на спектаклях, когда и освещение полное, и музыка играет, и народ хлопает им — ну, артистам… А тут запахло конюшней и еще чем-то непонятным… Я поскорее зажала нос платочком, но пробираюсь вперед. Навстречумне — девушка. Я ее спрашиваю:
— Где у вас тут артист Бравчук?
— Он сейчас на манеже.
— Ага. А как туда пройти — на манеж?
— Что вы! Туда нельзя!..
Эта девушка даже загородила рукою проход. Но мне только того и нужно: я спокойно отвела ее руку и двинулась прямо через какую-то чугунную калитку. Услышала я только, как эта девчонка закричала, будто ее кто испугал…
А я быстрым шагом прошла маленький коридорчик, открываю еще одну калитку и вхожу на этот их знаменитый манеж. Света здесь тоже немного, но я сразу увидела, что мой жилец с большим кнутом в руках стоит ко мне спиной и с кем-то очень невежливо разговаривает. Просто кричит на кого-то. Я еще тогда обратила внимание, что он так грубит. Всегда он со мной был вежливый, а тут…
Я немедленно начинаю ему высказывать все, что у меня накопилось. Я ему говорю:
— Конечно! Чем бы рассчитаться с хозяйкой перед отъездом, а он вместо этого тут ругается бог знает с кем…
И тут я слышу— сбоку от меня кто-то зарычал… засопел… в общем, я даже не знаю, как это назвать… Могу только сказать, через мгновение я уже сошла с ума от ужаса.
Но сперва во мне был такой запал, что я замахнулась зонтиком на это рыканье, прежде чем поняла, что это в общем — тигр… И что вообще я сама по своей воле залезла в клетку с тиграми.
Вы понимаете?.. Вот что наделала моя вспыльчивость.
Хорошо. Я еще замахиваюсь на тигра зонтом и только потом осознаю, что он меня свободно может укусить — то есть что значит «укусить»? — он меня мог просто сожрать целиком со шляпой и с моим пресловутым зонтиком… И тогда я начинаю пятиться обратно и визжать таким визгом, что мне самой кажется, будто это визжу уже не я, а где-то рядом со мною действует паровозный свисток… Знаете, если машинист дергает за проволоку, то идет такой свист, что кажется, будто он просверливает вам мозг от уха до уха. Вот это приблизительно похоже на мой визг.
И тогда Володя оборачивается ко мне. Я вижу по его лицу, что ему меня делается очень жалко, — этого я никогда не забуду и всегда буду говорить, что Володя Бравчук — очень добрый и порядочный артист!