л в следующий вагон, настроение в покинутом им вагоне повышалось: люди начинали петь, разговаривать и спорить с новой, неистребимой, казалось, силой…
Но и сам Митрич был явно доволен своими пассажирами. Опытный, несмотря на молодость, взгляд Митрича нигде не обнаружил ничего вредного, излишнего, нежелательного. А прошел он уже одиннадцать вагонов.
И вот в вагоне № 12, в отсеке, образуемом двумя двухэтажными «койко-местами», Митрич увидел, что плотная группа парней играла, но не в подкидного дурачка, а в азартное и жестокое «очко». Здесь было тихо — в этом отсеке. А если вплотную к тесно сгрудившимся партнерам и наблюдателям подходили сторонний юноша или девушка с веселым возгласом или с приглашением принять участие в импровизированном хоре, на такого (или такую) шикали сердито и негромко. И подошедший отходил прочь, а то оставался безмолвно наблюдать, как игроки приглушенным серьезным голосом называли сумму ставки, медленно тянули вторую карту из-за первой и с притворным равнодушием объявляли результаты подсчета «очков»…
Чья-то видавшая виды кепка лежала на скамье и была набита измятыми мелкими и крупными купюрами. Банк держал чаще других вихрастый малый с узко прищуренными, недоверчивыми глазами. На нем был модный, но очень затасканный светлый костюм, испещренный пятнами, и шелковая синяя безрукавка на «молнии». Из играющих только он один позволял себе изредка пошутить, но тоже — негромко…
Начальник поезда остановился в заднем ряду этой группы, постоял с минуту, а затем произнес уверенным голосом:
— Э, вот это уж вы не дело затеяли, братцы!
И видно было, что, несмотря на все неодобрение, начальник поезда не слишком встревожен происшествием: можно было понять, что ему приходилось пресекать и такое…
Стоявшие подле игроков слегка раздвинулись. Начал подыматься и кое-кто из сидевших на койках. И только банкомет, не прекращая тасовать колоду, совсем исчезнувшую в его больших загрубелых ладонях, отозвался напряженным и мнимобеззаботным голосом:
— А между прочим, мы на свои пречистые играем, начальничек.
— Вот потому мне и не нравится это развлечение, — сказал начальник поезда, — обыграешь моих ребят, а им на эти деньги жить надо.
— Между прочим, я и сам — «твой»: туда же еду… И пока что лично я — в большом проигрыше, — задиристо перебил вихрастый. При этих словах глаза у вихрастого на секунду расширились, он как бы сказал глазами, главным образом самому себе: в проигрыше — только пока; посмотрим, что будет дальше.
Но начальник поезда ответил так же ровно, как и до того:
— В это я не желаю входить— кто у вас в проигрыше, кто — в выигрыше. А только игру требую прекратить.
— Ясно! — с ехидством заметил вихрастый. — Ясно, что мы нарвались на унтера Пришибеева: думаешь, раз ты возглавляешь, значит, все будет по-твоему?.. Ничего, мы и не таких начальничков укрощали!..
— Дай сюда колоду! — и начальник поезда протянул руку.
— Колода, между прочим, моя. Именно! — И, пряча в задний карман брюк карты, вихрастый закончил — И у тебя, начальничек, нет такого права, чтобы отымать мои личные вещи. Тебе ясно?
Начальник, пожевав губами, обвел взглядом всех собравшихся. «Ряды» игроков сильно уже поредели. Ребята посовестливее разошлись сами. Оставшиеся зрители и партнеры, виновато опустив головы, расходились теперь. А когда в отсеке остались только те, кто ехал на этих местах, начальник неторопливо пошел к тамбуру. Он опустил голову, и поперечная морщина появилась на его лбу…
Через полчаса начальник вторично прошел через двенадцатый вагон, направляясь обратно к первым вагонам. Вихрастый посмотрел ему вслед, иронически присвистнул и возгласил:
— А ну, братва, давай сюда! Начальство ушло, можно продолжать игру…
Не сразу и как бы нехотя партнеры вошли в отсек, где вихрастый банкомет разложил уже на столике деньги, карты и поставил дежурную «четвертинку»… Прикладываясь к горлышку четвертинки, банкомет раздавал карты не в молчании, как было раньше, а с хвастливыми репликами:
— Небось молод еще он меня учить, как мне жить-существовать, — ваш начальничек… В банке сто двадцать. Замётано на четвертную… Беру себе. Семнадцать… Я лично — стоп! Покажи свои… Точно, восемнадцать очей. Твоя четвертная. Ты? Заметано сорок. Получай карту. Увеличить? Сколько угодно. Замётано семьдесят. Еще? На!.. Еще берешь?.. Гляди — перебор будет… пожалуйста, твое дело… А если ваш начальник меня ссадит с вашего паршивого поезда, мне — только удовольствие. Слава богу: четвертый раз я получаю этот аванс да подъемные… Мне же выгодней. Еще куда-нибудь пристроюсь — мало у нас вербовщиков или этих… кампаний по освоению там или строительствам?.. Главное дело — гроши оторвать, а доехать к месту назначения я всегда успею… Ну, ты, философ, долго будешь думать? Своя? Ладно, беру себе. Туз… и девятка. Как говорится, четыре сбоку, ваших нет!.. В банке сто шестьдесят… Я говорю: молод он меня пугать, ваш начальничек… Если я не доеду до знаменитой целины, и мне и целине будет лучше. Это уж — факт… Ну, кто хочет — по банку? Нет героев?
Девушка из тех, что стояли за спинами игроков, чтобы посмотреть на «серьезную игру», внезапно спросила дрогнувшим голосом:
— Как вы сказали, товарищ: вы четвертый раз получаете деньги на выезд на целину?
— Ну не всегда — на целину. Бывало, что я обещался укрепить собою новостройки и арктические станции… А в общем — да, четвертый или пятый рейс праздную сегодня… А ты что, крошка, хочешь перенять опыт? Садись поближе, я тебя научу всему, что знаю…
И вихрастый громко захохотал, нарочито подмигивая и ища глазами сочувствия и веселья у окружавших его. Но никто не засмеялся вместе с вихрастым. Наступила пауза. Вихрастый спел фальшиво:
— «Что ж вы, черти, приуныли?..» Игра продолжается, орлы! Сколько ставишь на карту?
Спрошенный — веснушчатый парнишка лет девятнадцати — теребил руками замусоленного туза. Он закрыл глаза и, помолчав немного, сказал:
— Я… это… я больше не играю…
И положил карту на стол. Затем парнишка раздвинул руками игроков и вышел в проход…
— Тэк-с, — резюмировал вихрастый, — один уже скапустился. Младенец, который боится начальства… Ну и пес с ним. Как говорится, «без сопливых обойдется»… Игра продолжается. В банке — полтораста. На сколько идешь?
Худой парень в очках, покраснев, ответил:
— Я иду на тридцатку… нет: на пятнадцать… в общем, я погожу играть…
— Еще один отвалился. Хлипкий вы народишко, как я погляжу! Ты тоже сдрейфил?
И вихрастый обратился к следующему из партнеров. Тот — здоровый и угрюмый малый, который постоянно сутулился, стесняясь своих ста девяноста семи сантиметров роста, опустил голову и промолчал. Игра явно разлаживалась. Вихрастый банкомет рывком собрал карты и привычным жестом сунул их в карман. Он был разъярен, но пытался сдержать себя.
— Понятно, — процедил он сквозь зубы, — какой нам смысл играть, когда мы все в выигрыше… Лучше сделать красивое лицо: дескать, мы — целиком за начальство, а пока что денежки останутся при нас… Паразиты несчастные!
Высокий парень поднялся, едва не стукнувшись головою о верхнюю койку, нагнул голову еще ниже, чем обычно, и переспросил со значением:
— Это кто же здесь — паразиты?
— Да хоть ты — первый! Но, но, но, руки с бильярда! Видали мы и не таких богатырей!..
А вокруг стояли уже не любопытствующие зрители азартной игры. Совсем другие ребята и девушки окружали теперь ссорящихся. Все уже знали, что этот вот вихрастый картежник похвалялся, будто четвертый раз получает деньги на выезд для работы, но всякий раз возвращается обратно, не доехав…
Наверное, вот этот гул негодования, который гремел все сильнее, показался вихрастому более страшным, нежели кулаки сутулого гиганта. Вихрастый сразу как-то завял и выдавил на губах скверную трусливую улыбочку…
— Братишки, что вы на самом деле?.. — искательно начал он. — Разве ж я это всерьез?.. Ну, не хотите играть, не надо… Разве ж я из-за карт к вам подсел?.. Я же ж такой, как и вы все, энтузиаст строительства и вообще целины…
— Сбросить его на ходу под откос к чертовой матери! — произнес вдруг низкий женский голос. Гнев и презрение вместе с подлинным темпераментом звучали в этом голосе.
Послышались одобрительные отклики.
Вихрастый попятился, хотя за его спиной был только столик и дальше — окно…
— Братцы, нельзя же так, — дрожащим фальцетом заверещал он, и стало ясно, что ему не в первый раз приходится вымаливать пощаду и прощение за неблаговидные поступки, — я лучше того… я сам уйду от вас… Дайте только доехать до станции.
И словно нарочно поезд стал замедлять ход, подъезжая к глухому полустанку…
Вихрастый, испуганно оглядывая всех собравшихся, схватил свой вещевой мешок и мягкими движениями, но очень упорно, стал пробираться к выходу. Никто его, собственно, не задерживал. На него смотрело чуть ли не полностью население вагона; и у всех было сейчас одинаковое выражение лица: решительность, соединенная с брезгливостью…
Вихрастый толкнул ногою дверь на площадку. Весь путь к двери он пятился спиною, боясь, что его будут бить, если он откроет спину пассажирам. Теперь он последний раз, опасливо поводя головою, огляделся. Улыбка исчезла с его лица. Откровенная ненависть расширила узкие глаза и блеснула в них странным, неожиданным огнем… Вихрастый еще два раза шагнул назад и с силой захлопнул за собою дверь. Ее стук заставил вздрогнуть прежде других самого вихрастого.
А поезд медленно прокатился еще метров пять и остановился. В паузе, которая царила в двенадцатом вагоне, особенно явственно раздался стук вагонов, ударившихся буферами один о другой… И тогда тот же низкий девичий голос словно подвел грустные итоги:
— Какая же гадина была среди нас!..
На этой станции из двенадцатого вагона никто, кроме вихрастого, не вышел на платформу. Впрочем, и из других вагонов пассажиры не спускались по ступеням тамбуров: чересчур короткой оказалась стоянка…
Когда же через три минуты снова лязгнуло под вагонами и поезд, пыхтя и содрогаясь, тронулся в путь, двенадцатый вагон был охвачен оживлением: все говорили наперебой, и было непонятно, кто с кем согласен, а кто с кем расходится во мнениях по поводу дезертирства вихрастого…