И так, метла архивная, душевно и доходчиво донесла свою крамолу до аудитории, что возненавидели бабы мужиков лютой ненавистью. До того невзлюбили за свои прошлые муки и страдания, что стали все интимные дела исключительно промеж себя справлять. Ну, а мужикам что оставалось делать? Тоже приспособились — помогло проклятое колониальное прошлое. А весь мир, оказывается, давно и без всяких исторических исследований к такому повороту подготовился, только сигнала от лидера ждали.
Так и пришел на непредупрежденную Землю Конец Света. Не наш, долгожданный: мгновенный, кровавый и огненный, а марсианский: благопристойный, счастливый и беззаботный, на века из-за увеличивающейся продолжительности жизни растянутый и поэтому незаметный. И не надо быть профессором в космической логике, чтобы понять: самое лучшее время на Земле мы безнадежно пропустили в Космосе…
Тут я философствовать прекращаю и замечаю с удивлением, что Домашний Ассистент ставит на стол только тарелку с гречневой кашей, а тарелку с овсянкой с ласковым гудением запускает в спальню. Я встаю и иду вслед за овсянкой, чтобы проверить свою догадку. И точно: лежит Мартышечка моя в постели бледная, круги под глазами, обезболивающий кофе попивает и смотрит по стерику утреннюю серию. Я-то ее еще вчера смотрел и перед сном Марте содержание рассказывал: Идэн с Джулией, наконец, снова встретились, а у Круса с Мэйсоном что-то никак не ладится.
— Ну, как? — спрашиваю.
Она улыбается и кивает:
— Все в порядке, милый, обошлось и на этот раз.
Только нет настоящей радости ни в улыбке ее, ни в голосе, а в глаза даже страшно заглядывать.
Но мне подбодрить Марту хочется, поэтому надеваю я свой антиграв-браслет и с улюлюканьем в окно выпрыгиваю. И, зависнув на уровне триста двадцатого этажа, кричу:
— С праздником, Восьмая Марта! Да здравствуют воздушные шарики!
А мимо меня солидная семейная пара пролетает. Одеты строго, в руках свернутые трубочкой компьютеры, на меня смотрят неодобрительно. Сразу видно, что крики под окнами не являются их увлечением. Да и не принято на Земле бурно радоваться, потому что радоваться-то особо нечему — все и так замечательно.
И я им на чистейшем русском, не на современном всемирно-элитном, а на том, ностальгическом, забытом, почти что старославянском, поясняю:
— Ну, что, ковырялки, в натуре, повылупились? У вас-то даже этого праздника не осталось — одни временные физиологические трудности.
И снова в расплывающееся небо, в Космос, во Вселенную ору:
— С праздником, Восьмая Марта! С праздником!