Он вставил чеку на место, загнул усики и спрятал лимонку. Напряжение спало.
– Моя фамилия Марков, Михаил Федорович, – представился штатский. – Командир партизанского отряда «За Родину», это начальник штаба майор Лукин, Владимир Алексеевич. Нас предупреждали радиограммой. Вы товарищ Зотов?
– Он самый! Виктор Павлович, – отрапортовал Зотов, пожимая сильные, сухие ладони, обернулся и призывно махнул. На опушке полянки, словно из ниоткуда, встали разведчики.
– Лейтенант Карпин, – представил сопровождающего Зотов.
– Здравствуйте, устали поди? – посочувствовал Марков, – Ничего, устроим вам отдых. Мы, если честно, боялись, думали не сыщете нас. Прошу за мной.
– Мы разведка, кого хочешь найдем, – хмыкнул Карпин, двигаясь по едва заметной тропе.
Из тени выступили десяток партизан, беря гостей в кольцо и со скрытой завистью поглядывая на вооружение и снаряжение разведгруппы. Сами одеты кто во что горазд, в живописную смесь гражданской и военной одежды. Большинство с винтовками, у двоих немецкие пистолеты-пулеметы МР-40 и стандартные брезентовые подсумки под три магазина.
– Что с явкой на хуторе? – спросил Зотов.
– Дрянная история, – поморщился, как от зубной боли, Марков. – Каминцы нагрянули три дня назад, все пожгли, хозяев повесели. Мы поздно узнали, хотели перехватить на обратном пути, да эти суки уже укатили. Ничего, поквитаемся, стало быть.
– Повешенных надо бы снять.
– Снимем, – поморщился командир. – Не успели ишшо, егеря по близости шарят.
– А связной?
– Санька ушел, он у нас знаете какой, с осени партизанит, боевой парень! Да у нас все боевые! – похвастался командир.
– Я так и подумал,– Зотов глянул на плетущегося в сторонке Кольку Воробья. Боевые это еще не то слово. Орлы на подбор.
Партизанский лагерь возник словно из ничего. Вроде шли по густому, буреломному лесу, а вдруг за кустами обнаружился загон с дюжиной лошадей под навесом из порыжевших еловых ветвей. Под ноги с истошным лаем кинулись несколько кудлатых собак. Брякнул колокольчик. Рядом с тропой неуклюже растопырился бородатый мужик в телогрейке, доивший костлявую корову и матерившийся вполголоса. Белая, с черными пятнами буренка водила рогатой башкой и пыталась смазать доильщику хвостом по лицу.
– Ты, дядь, активней за сиськи-то дергай! – хохотнул Волжин.
– Я те щас дерну, пога…, – взвился мужик и осекся при виде начальства. – Товарищ командир, освободите меня от наряда, пусть бабы доят! Пошлите меня нужники чистить или в бой в первых рядах! Сил моих нет!
– Ты продолжай трудиться, Шестаков, продолжай. Труд, стало быть, сделал из обезьяны человека. Корова сама себя не подоит, – успокоил подчиненного Марков. – Сумел напакостить, сумей отвечать.
– Да я в бой товарищ командир, да я полицаев громить! – всплеснул руками бородач. – Вы меня знаете! Люди смеются!
– Разговорчики, Шестаков! – посуровел командир.
Мужик сплюнул и зазвенел ведром на весь лес.
Похоже на цыганский табор, – отметил про себя Зотов. Телеги, лошади, стиранное белье. Малейший шухер, лагерь снимется с места и откочует в глубь заболоченных, черных лесов.Ну разве медведей нет, песен не слышно и рюмочку не подносят. Появились землянки, обложенные дерном. С виду холмики среди леса, по крыше пройдешь – не заметишь. Людей много, в основном хмурые мужики средних лет, с оружием и без. Несколько женщин в годах. Мимо пробежала стайка девушек. Увидев новеньких, захихикали, зашептались. Карпин погрозил Волжину кулаком. Дескать не балуй у меня. Тот сделал вид, будто обращаются не к нему, и горделиво выпятил грудь, став похожим на кочета.
Под огромным дубом аппетитно попыхивала армейская полевая кухня. Высилась груда сухих осиновых дров, дающих мало дыма и много огня. Морщинистый, с загорелым до черноты лицом человек в драном треухе, помешивал в котле огромным черпаком, наполняя лагерь одуряющим запахом гречневой каши. Собаки, изобразив кипучую деятельность, побежали к кухне и разлеглись на солнышке, ожидая подачек.
– Обед скоро, Кузьмич? – поинтересовался Марков.
– По расписанию, товарищ командир! – повар расплылся в беззубой улыбке. Ловко подхватил костыль, покостерил псов и заскакал вокруг кухни. Зотов поначалу и не заметил, что у повара нет правой ноги. Увечье повара никак не смущало. Он снял шкворчащее на костре ведро и принялся заваливать в котел поджарку из моркови и лука. Желудок требовательно заурчал. Зотов только сейчас понял, насколько оголодал. Если не накормят, лягу и умру, – решил он.
– А говорят, партизаны плохо живут! – указал Зотов на кухню.
– Кто ртами щелкают, те плохо живут, стало быть, – согласился Марков с лукавым прищуром, – А мы народ запасливый, на чужую доброту не надеемся. Кухонку эту я в сорок первом припрятал, часть одна пехотная бросила, когда отступала. Разбомбили их крепко у Навли. Мы с мужиками в лес и укатили кормилицу, была вторая, но у ней колесо взрывом оторвало и бочину разворотило. Наши еще возмущались: куда мол Федорыч эта бандура? А она, глядишь, пригодилась. Другие в золе картоху пекут, поносом жгучим страдают, а у нас каша да щи, как у тещи любимой!
Зотов порадовался смекалке командира. Этакий тип людей был ему хорошо знаком. Слишком хорошо. Крестьянин, деревенщина, с виду простой и даже чуть глуповатый, но это лишь маска. С дурачка меньше спрос. На деле селяне хитрый, осторожный народ, себе на уме. Своего не упустят, чужое хапнут не глядя. Палец в рот не клади, отхватят по локоть, а глаза будут невинные, как у младенца. На Гражданской Зотов таких навидался. Добренькие, услужливые, кланялись, последнюю рубаху готовы отдать, а спиной повернешься и выстрел из обреза в упор. Потом идущие мимо отряды находили на обочине раздетые догола трупы солдат. Хозяйственные мужики валили и красных и белых, без разбору, было за что. Тела бросали подальше от сел, награбленное закапывали до лучших времен, плели небылицы о всадниках на черных конях. Взять на горячем ушлых мужичков было ох как непросто. Недаром беляков скоренько порубали, а крестьянские восстания, таких вот марковых, с добрым прищуромдавили до тридцатых годов с помощью артиллерии и авиации.
– Разведчики со мной, – пригласил Лукин. – Для вас отдельная землянка приготовлена, отдохнете с дороги.
– А вы ко мне, товарищ Зотов, – Марков взял под руку, увлек в сторону и велел часовому, замершему возле одной из землянок. – Петро, кликни Аверина, скажи пусть вскрывает НЗ, он поймет. – открыл висящую на кожаных петлях дверь, обитую шкурой с остатками свалявшейся шерсти, и радушно улыбнулся. – Добро пожаловать в холостяцкую берлогу, устроим со всеми удобствами.
Зотов пригнулсяи по лесенке спустился в землянку, внутренне готовясь к хлюпающей воде, сырости, корням над головой и червям, падающим из стен. Ну и ошибся. Землянка оказалась совсем новая и сухая. Дощатый пол и стены, двое нар с матрасами и подушками, стол. Чугунная печка, на ней закопченный чайник с изогнутым носиком и ручкой, замотанной тряпкой. Пахло свежим деревом и полынью, натыканной под потолком. Горела керосиновая лампа, погружая жилье в суматоху зыбких теней.
– Уютно, – похвалил Зотов.
– Обживаемся потихоньку. Повезло вам, товарищ Зотов, не зимой угораздило к нам в гости прибыть. С ноября по март в шалашах коротали, как вспомню, кровавая слеза наворачивается. Одна сторона ватника на костре горит до дыры, вторая к земле примерзает. Людей обморозили страсть. Но мы не жалуемся, доля такая, – Марков указал на нары. – Присаживайтесь, в ногах правды нет. Кушать хотите?
– Ужасно хочу, – признался Зотов, опускаясь на мягкий, набитый сеном матрас. Неумолимо тянуло провалиться в глубокий сон минут на шестьсот. Сил не осталось даже сидеть.
– Интенданта напряг, встретим как полагается.
– Кухня, интендант, дау вас настоящая армия, Михаил Федорыч, – восхитился Зотов.
– А иначе никак, – отозвался польщенный командир. – Кое-кто на Большой земле думает, партизаны под кусточками прячутся, молятся пням, а мы большую работу проделали, за полгода из кучки дезертиров, окруженцев и колхозников сколотили боеспособное подразделение, стало быть.
В дверь едва слышно поскреблись.
– Давай уже, – разрешил командир.
По ступенькам колобком скатился невысокий, пухленький человек со свертком в одной руке и армейским котелком в другой. Бесцветные, ничего не выражающие глаза на лоснящемся, круглом лице робко мазнули с Маркова на Зотова.
– Заходи, заходи, – приободрил командир. – Знакомьтесь, начальник хозслужбы отряда Аркадий Степанович Аверин, это товарищ Зотов из Центра, – Марков многозначительно воздел палец.
– Добрый день, – тонким, едва слышным голосом поприветствовал колобок, бухнул сверток на стол, и сунул Зотову мягкую, рыхлую, потненькую ладонь, – Такая честь, такая честь! Михаил Федорыч, я тут собрал кой-чего: хлеб свежий, тушенка немецкая, картошечка жареная. Чай настоящий, грузинский, никакой морковной бурды. Сигаретки опять же, трофейные «Империум», душистые страсть, не махорка дрянная. Угощайтесь пожалуйста.
– Спасибочки, Аркадий Степаныч, уважил.
– Да я чего, я всегда рад, – зарделся от похвалы интендант. Все хозяйственники чем-то неуловимо похожи: движения скупые, расчетливые, глазенки бегают, выискивая чего бы притырить, утащить в недра пыльного склада, занести в списки имущества и никому ничего не давать. Особая порода тыловиков, всегда готовых услужить и помочь, если почуяли выгоду.
– Ну иди, иди, Аркадий Степаныч, – проводил Марков интенданта, явно ждущего приглашения разделить богатую трапезу.
– Служу трудовому народу! – Аверин расстроился и ушел, нахмуренный и поскучневший.
– Оставили бы его, Михаил Федорович. Человек старался.
– Нечего уши греть, – сварливо отозвался Марков. – Вам отдыхать надо, а Аркаша жутко любознательный человек, до вечера не отстанет. Он у меня незаменимый, что хочешь достанет, бойцы накормлены и одеты, нос в табаке. Цены таким нет. Из кадровых интендантов, с первых дней на войне, был в окружении, шел к линии фронта до самой зимы, а как снег выпал, прибился к нам, талантливейший снабженец, стало быть. Более того, с партбилетом вышел! Представляе