– Придумайте. Только, пожалуйста, побыстрей.
– Беда с тобой, боец Ерохина, – Зотов тяжело поднялся из-за стола. Кости ломило, мышцы окаменели, тело словно провернули через огромную мясорубку. Вот она, старость. Три дня по лесам попрыгал и сил больше нет, хоть помирай. А еще на лошадке скакать, кавалерист, твою мать. Каминский, сучара, мог бы автомобиль за гостем прислать.
Маркова нашел возле кухни. Командир слушал оживленно жестикулирующего Решетова и согласно кивал.
– Ммм, товарищи партизаны, – протянул Зотов, не зная с чего начать. И бухнул прямиком в лоб. – Мне нужно отлучиться по личному вопросу. Немедленно.
– Куда, – ахнул Марков. У Решетова бровь изогнулась дугой.
– По делу, – Зотов мельком оглянулся. – Анна обещала кое-что показать.
– В землянке не мог посмотреть? – хмыкнул Решетов.
– Пошел ты. Я и обидеться могу.
– Ути, какие мы нежные, – капитан резко сменил тон на серьезный. – Ты хоть понимаешь, как опасно в лесу?
– Чай не маленький.
– Угу, а ведешь себя…
– Я ненадолго, завтра вернусь.
– Да как же так, Виктор Палыч, как же так? – засуетился Марков. – Давайте я хоть охрану вам дам!
– Спасибо, не нужно, – Зотов хлопнул его по плечу. – Вы не переживайте, я мигом, одна нога там, другая тут.
– Этого и боюсь, – помрачнел Решетов. – Одна нога в Локте останется, другую назад привезут. Твое дело точно стоит того?
– Сам не знаю, Никит, надеюсь стоит. – Зотов огляделся, выискивая Карпина. Не дай Бог увидит, от него не отвяжешься. – Лейтенанту моему передайте, чтобы не беспокоился. Ну бывайте, я побежал.
Зотов быстро пожал обоим руки, оставив Маркова с Решетовым удивленными и теряющимися в догадках. Врать им не хотелось, да особо и не пришлось.
Ерохина поджидала на краю лагеря с двумя гнедыми лошадьми в поводу. Спросила чуть насмешливо:
– Умеете на лошади-то?
– Приходилось помолодости, – уклончиво ответил Зотов, вскакивая на лошадь. Ну как вскакивая. Пока залез, сто потов сошло. Шуткали, последний раз в седле сидел лет пятнадцать назад.
– Отпустили? – спросила Анна, тронув коня.
– А кого мне спрашивать? Сам себе начальничек, – откликнулся Зотов. – Сказал с тобой еду, под твою ответственность.
– Понятно. Если не вернетесь, спрос с меня будет.
– Надо было подстраховаться.
Дальше ехали молча, лагерь остался за спиной и затих. Дорога мерно лилась под копыта. Лошадь попалась смирная, не буянила, не пыталась сбросить неумелого седока. Елки покачивались, заслоняя бледное солнце и отбрасывая косматые тени. Километра через два Анна свернула на малохоженную тропу, заросшую травой и заваленную обомшелым валежником. Ощутимо похолодало, расплескавшееся неподалеку болото дышало могильным холодом и воняло протухшей водой. Левее раскинулся буреломный малинник, затянутый космами паутины, с торчащими острыми пиками обгорелых стволов. Минуты сливались в часы. В упавших сумерках лес размылся и потускнел, внушая иррациональный, болезненный страх. Анька кружила, запутывая следы. Зотов делал вид, что ничего не понимает. Они сворачивали все чаще, находя едва заметные звериные тропы и заброшенные просеки. В чаще трещало и охало. Край поляны перерыли кабаны, из земли торчали обглоданные до бела корни.
От тряски и жесткого седла у Зотова разболелась задница. Потихоньку бы надо, а тут… Враскорячку пойдешь. А ведь в Гражданскую мог сутками с коня не слезать. Стемнело внезапно, вроде только падали последние косые лучи, и сразу обрушилась тьма. Тропа ручейком нырнула в затянутый дымкой овраг и выскочила навстречу поднявшейся луне и грунтовой дороге. В подсохшей грязи виднелись отпечатки автомобильных протекторов. Вот и цивилизация.
– Долго еще? – спросил он, нарушая затянувшееся молчание.
– Немножко осталось, – тихо ответила Анна и приложила указательный палец к губам. Ее профиль четко выделялся в лунном свете. Разговор не заладился.
Дважды слышался отдаленный собачий лай, и однажды вроде гудели моторы. Дорога вихляла, как пьяная. Лес густел. К запаху гнили и сырой плесени примешался едва уловимый аромат табака. Зотов пропустил момент, когда из темноты выступили черные тени.
– Стой, кто идет? – спросил хриплый, прокуренный голос. В темноту улетел, рассыпая искорки, огонек. Предупреждающе лязгнул затвор. Шутить здесь не будут.
– Ни звука, – предупредила Анна. – Я разберусь.
Зотов поудобнее перехватил автомат. Если завертится, успеть бы прыгнуть в кусты. Там пускай ловят.
Вспыхнул электрический фонарь, узкий луч запрыгал по лошадиным крупам. Мазнул по лицу. Зотов ослеп. Сволочи, теперь, как новорожденный щенок. Пока неизвестно, гладить будут или сразу топить.
– Свои, не стреляйте, – предупредила Анна.
– Пароль.
– Свобода. Отзыв?
– Или смерть, – фонарик перестал слепить.
Зотов и Анна поравнялись с чернеющими фигурами. Лунные отблески играли на стали и белых повязках на рукавах. Полицаев было четверо, Зотов рассмотрел в кустах небрежно замаскированный пулемет. Пост особо и не скрывался, в яме на обочине дотлевали багровые угли, на палках сушились портянки, в зарослях храпели и беспокоились лошади. Не боятся, сволочи, как дома расположились. Интересно, куда это занесло, раз бобики чувствуют себя в безопасности?
– Чьих будете? – поинтересовался полицай, видимо главный.
– Своих собственных, – в голосе Анны прозвучала скрытая угроза. – Пароля вам мало?
– Время такое, партизаны шастают, – голос полицая напрягся. Их незаметно взяли в полукольцо.
– Назовите себя, – потребовала Анна.
– С чего бы? – изумился полицай. Подельники разразились мерзким смешком.
– Чтобы я могла сообщить ваши звания и фамилии моему непосредственному начальнику капитану Геберту, командиру абвергруппы «107», – отчеканила Анна.
Кто-то сдержанно выматерился, тени отпрянули.
– Проезжайте, – хриплый голос растерял былую уверенность.
– Так мне назвать себя? – в Анне проснулось что-то другое, властное, жесткое, чужое. Зотов вдруг понял, что ничегошеньки не знает о ней.
– Ехай.
Анна тронула лошадь. За спиной слышался злой шепоток. Зотову стали отчетливо понятны причины успехов лихой разведчицы Анны Ерохиной, гордости партизан брянских лесов, неуловимую и бесстрашную, десятки раз пробиравшуюся туда, где остальные погибали ни за понюшку. Твою мать, никому верить нельзя. Он посмотрел на фосфорицирующие стрелки часов. Без пяти полночь, больше четырех часов в седле. Сколько отмахали, километров двадцать? Из них половину петляли. Полярная звезда мигала среди разорванных, дымчатых облаков, лесная дорога бежала на юго-восток. Впереди засинел открытый просвет, чаща редела, ельник сменили березы. Ерохина подстегнула коня. Неужели приехали?
Просвет оказался вырубкой, края которой терялись во тьме. Над землей космами сочился влажный туман. В стороне от дороги виднелись черные крыши. Анна свернула к строениям. Типичное бандитское гнездо из кино. Дом людоеда из сказки, и кончится она, сука, обязательно плохо. Паршивое место. Лошади мягко ступали по росистой траве, из мрака проступили очертания дома, облепленного сараями и пристройками. Окна недобро чернели. В лесу верещала ночная птица, продирая до самых кишок.
Пес залаял иступленно, забренькала цепь. Огромная зверюга, похожая в темноте на сгусток черноты, рвалась на привязи возле крыльца.
– Конечная, – Анна плавно соскочила с седла. Зотов попытался последовать примеру. Вышло хреново. Протестующе взвыла спина, в коленях защелкало, сапог запутался в стременах. Зотов вырвался, сдавленно матерясь. Нет, такие прогулки были не для него. Дома бы лежать на диване, с томиком Достоевского, вслушиваясь, как на кухне котлетки шкворчат. Желудок свело, два дня толком не ел. Интересно, накормят? Хоть отожраться на немецких харчах. От истошного лая кружилась башка.
Дом остался мрачен и нелюдим, окна темны, но Зотов не мог отделаться от ощущения постороннего взгляда. Паршиво, когда тебя разглядывают и скорее всего через прицел.
– Дядя Трофим! – позвала Анна, перекрывая собачий лай. – Это я!
Стукнул засов, дверь отворилась, на пороге возникла расплывчатая фигура.
– А ну цыть, бесово семя! – грубый мужской голос отдался эхом в ночной тишине. Пес осекся на высокой ноте, взлайнул напоследок и послушно замолк. – Ты, Анька?
– Я, дядя Трофим!
– Тьфу, напугала, в потемках шатаешься. А ежли я бы пальнул?
–Все под Богом ходим, дядя Трофим, – беспечно откликнулась Анна.
– Кто с тобой?
– Надежный человек.
– Ну заходите, дорогу знаешь, лошадок на конюшню сведу, – крыльцо осветилось керосиновой лампой. Зотов увидел мужика неопределенного возраста, от сорока до семидесяти: высокого, сутулого, по уши заросшего черной, с обильной проседью бородой. В правой руке хозяин сжимал винтовочный обрез. Он, прихрамывая, спустился по ступенькам, взял под уздцы лошадей. На Зотова глянули внимательные, цепкие, злые глаза из под густющих бровей. Словно ножом уколол. И тут же потерял к гостям интерес, переключившись на лошадей.
– Устали, миленькие, – Трофим любовно провел рукой по лоснящемуся потному крупу, пропустил пальцы сквозь шелковистую гриву. – Ничего, отдохнете сейчас.
Лошади отозвались на ласку шумным всхрапыванием, позволив легко увести себя в пахнущий навозом и сеном сарай.
Анна подхватив керосинку, кивнула Зотову. В сенях густо висели связки полыни и зверобоя, между рамами крохотного окошечка кладбище мух: торчащие лапки и поземка оборванных крыл. Скрипнув, отворилась дверь, оббитая старым засаленным одеялом, с торчащими в прорехи клочьями ваты. Утопающая во мраке изба дохнула тухлятиной, скисшими портянками и стоялой водой. Будто кто-то умер и довольно давно. Зотов невольно поморщился. Отсветы керосинки прыгали по отесаным бревенчатым стенам и беленой печи. В доме остро чувствовалась нехватка женской руки. На замусоренном полу грязные домотканные коврики, красивые ажурные занавески из паутины под потолком, гора немытой посуды на колченогом столе. В красном углу портрет Адольфа Гитлера вместо икон. Ну этим на оккупированных территориях вряд ли кого удивишь. Лавки и стулья с гнутыми спинками завалены кипами газет и ветхим тряпьем. Низкая кровать не заправлена, хвастаясь отсутствием белья. Разбудили человека, не хорошо вышло.