3. 30 февраля, 1942 г. Колонна народной милиции, скрытно, под покровом ночи выдвинувшаяся на Борщово, попала в засаду. Погибли тридцать два бойца, восемь попали в плен. Операция начата по приказу майора Эриха Кляйна. Между приказом на выдвижение и уничтожением колонны прошло два часа пятнадцать минут.4. 8 марта 1942 г. Нападение на немецких заготовителей около деревни Крупец. По сообщения очевидцев сильная стрельба продолжалась около пяти минут, доносились взрывы гранат. Части народной милиции были подняты по тревоге, но дорога на Крупец оказалась заблокирована немецкой жандармерией. Через полчаса по направлению к Локтю проследовали два грузовика с убитыми и ранеными. В локотскую больницу ни один раненый доставлен не был, всех увезли в Орел, за 182 км. по разбитым дорогам.
М-да, мутные делишки. С другой стороны на войне чего только не случается. Где гарантии, что все эти операции - дело рук одного отряда? А никто этого и не утверждает. Твоя задача выяснить, найти связь. Ну привиделось в этих операциях Каминскому нечто странное. Так у него с башкой нелады, мания преследования, усугубленная манией величия. Ему бы не новую Россию строить, а в клетке студентам показываться. Временной промежуток январь-март, это уже кое-что. Надо Маркова спросить. Ага, так он тебе все и сказал. «За Родину» под подозрением у Каминского, что если Марков стоит во главе отряда-обманки? Весь такой простой, бесхитростный, идеальная маска. Думай, Витя, думай, крути. Придется попотеть. А времени совсем не осталось…
Через час их обогнала колонна грузовиков. Первым за спиной показался приземистый, похожий на черепаху, гусеничный бронетранспортер. Немецкий солдат за пулеметом пристально смотрел на лес через линзы противопылевых очков, готовый в любую секунду залить огнем придорожные заросли. За броневиком, фыркая дымом и рыча моторами, шли восемь крытых грузовиков. За двумя на прицепе полевые орудия. Солдаты в серой форме вывешивались из кузовов и кричали Аньке всякие пошлости, призывно размахивали руками. Лошади испуганно жались к обочине и косились налитыми кровью глазами. Замыкающим шел второй броневик, выпустив на прощание в лицо облако вонючего, мазутного чада. Первые ласточки «Фогельзанга.»
И с каждой минутой ласточек становилось все больше. Перекрестки лесных дорог щетинились земляными дзотами, пулеметами и колючей проволокой. Моторизированные колонны венгерских и немецких солдат шли одна за другой. Раскатами отдаленного грома доносились артиллерийские залпы. На севере поднимались клубы черного дыма. В зените надсадной стрекозой повисла вездесущая «Рама». Дважды над головами прошли звенья «Юнкерсов», роняя смертоносный груз где-то в лесу.
По пути их останавливали для проверки документов, дважды - хмурые полицейские и единожды - немцы. Проблем не возникло. Анна вела себя вежливо, Зотов молчал, но сердечко каждый раз екало. Когда, наконец, свернули с дороги на просеку, не удержался и пошутил:
– Ну что, боец Ерохина, мы теперь на одной стороне?
– Кровати? – выгнула бровь дугой Анька.
– Кровати и вообще. Каминский велел ввести меня в курс твоих дел.
– Похвастаться нечем, – Анька понурилась. – Два месяца отпахала, как проклятая, и без всякого толку. Уже в печенках этот отряд.
– Кто под подозрением?
– Да кто угодно. В том числе Решетов ваш.
– Основания? – совершенно не удивился Зотов.
– Чутье, – заявила Ерохина. – Больно удачливый он командир.
– А Лукин?
– Тоже в списке. Уходит не понятно куда, весь такой секретный, пропадает по нескольку дней, ребята у него злые. Ни в ту, ни в другую группу не взяли меня, вроде как баба на корабле не к добру.
– Ты и обиделась?
– Да мне чего, – Анька сдула выбившуюся из-под платка черную прядь. – У меня приказнайти группу, а я на месте топчусь. Каминский за такое по голове не погладит. Ты мою ситуацию знаешь.
– Мальчишку убьет?
– Запросто, – Анькины губы сжались в струну. – Он, знаешь, какой… знаешь, какой? Ему человека убить, что тебе высморкаться. С виду весь такой культурный и правильный, пока не узнаешь поближе. Сам руки марать не будет, нет. Не для того столько мрази собрал. Народная милиция называется, борьба с партизанами и все такое прочее. Они людей заживо жгут, глаза выкалывают, вспарывают животы. Им что ребенок, что взрослый, разницы нет.
– А ты с ними.
– А ты на моем месте был? – вспыхнула Анна. – Был? Вот и не говори. Каминский с немцами всех под себя подмяли, строят новую жизнь. В той жизни два пути: или с ними или на виселицу. Для тех, кто против вякает, в Локте яма припасена, ставят на краю, и Тонька Макарова с пулемета шьет, только кровавые клочья летят. Сверху землицей закидывают и живых, и мертвых. И заставляют смотреть. А яма глубокая, и на дне землица шевелится. Я в эту яму не хотела и не хочу.
– Наслышан о Тоньке-пулеметчице.
– Наслышан, – насмешливо передразнила Ерохина. – А я ее как тебя видела. С виду баба как баба, ну разве пьяная через день. Морду подкрасит, так симпатичная, в форме черной. Тихонькая такая, вроде безвредная. А за пулемет сядет, звереет. Гляделки дикие, с пеленой, с губ пена летит. Десять, двадцать, полсотни расстрелять, ей разницы нет. Кого укажут, вопросов не задает. Смеется, как сумасшедшая. Перед расстрелом с девок и баб шмотки сдирает, какие понравились. На следующий день в обновках и ходит, солдатикам глазки строит. Так и живем.
– Тоньку чем Каминский держит?
– В смысле?
– Тебя ребенком, а Тоньку?
– Тонька за идею работает. Нравится ей убивать. Видно по зенкам ее бесовским.
– Тебя одну силком привлекли?
– Подозреваешь?
– У меня работа такая, подозревать.
– В бане тоже подозревал? Три раза.
– Ты извини, чушь горожу. Наверно не выспался.
Анька презрительно фыркнула, посылая лошадь вперед. Люди на пути больше не попадались, полицаи тем более. Места пошли глухие и неисхоженные, волчьи. Вдоль тропы гнил бурелом. Солнце встало в зенит, легкий ветерок поигрывал тяжелыми кронами, принося ароматы еловой смолы и прелой, прошлогодней листвы. Пряно пахло грибами. Строчки вовсю пошли, первый весенний гриб. Эх, сейчас бы забыть обо всем, да на тихую охоту. Прогуляться по лесу с корзинкой, размять затекшие ноги, птичек послушать, воздухом подышать. Прийти домой, хорошенько промыть добычу от песка и земли, отварить, обжарить с репчатым луком, сметанкой залить. Пища богов. Запотевшую бутылочку изподполья достать. Красота. И помирать не надо.
По прикидкам, обратная дорога заняла больше времени раза в полтора. Зотову не терпелось вернуться. В башку лезли нехорошие мысли. Как там Решетов? За ночь могло случиться все, что угодно. Убийца рядом и начнет торопиться.
От затейливо извитых тропинок кружилась голова, временами чаща смыкалась над головой, и лошади переходили на медленный шаг, осторожно переступая завалившие путь стволы, лишенные листвы и корья. По елям прыгали любопытные белки, в глухомани надрывно орали птицы, голосами схожие с визгом макак. Под копытами хлюпала черная грязь, россыпь торфяных озеришек терялась в зарослях рябины и искривленных сведенных неведомой болезнью осин. Столетние ели опускали мохнатые лапы до самой земли, скрывали солнце и небо, зеленея нежным изумрудом побегов. Молодые деревца корчились и умирали в тени лесных исполинов, гнили заживо, выстилая хилыми телами ковер из мха и порыжелой хвои.
Отряд встретил непривычным шумом и суетой. Без Зотова тут явно не скучали. Ржали лошади, бегали, сгибаясь под тяжестью ноши, люди, под ногами азартно путались и гавкали приблудные псы. Перекрывая общий гул, доносился сорванный голос Маркова:
– Боеприпас на телеги!
– Ну чего ты стоишь?
– Валков, мать твою, ну как ты ее лапаешь, она же не сиська, сейчас как рванет!
Командир суетился возле загружаемого в дикой спешке обоза, махал руками, подпрыгивал и материл всех подряд. Увидав Зотова улыбнулся и помахал.
– Табор снимаете, Михаил Федорович? – Зотов сполз с коня.
– Снимаем, как есть снимаем, Виктор Петрович. Анна, привет! – Марков истово затряс протянутую ладонь. – Дело ишь какое, давит фашист, сукино племя. Кокоревку крепко бомбят, наши там в оборону сели. Разведка докладает, дороги немцем забиты, и все на нас прут. Дойдут не дойдут, вопрос не решенный, но мы на всяк случай припасы и народ, который по хозяйственной части, готовимся в запасной лагерь переводить, этот-то фашист по любому разведал.
– Ну это как пить дать, – Зотов покосился на Аньку, та отвернулась, гордо вздернув курносый нос. – Когда эвакуироваться планируете?
– А как припечет. Может завтра, может послезавтра, а может и никогда. Подготовимся, а там видно будет. Как совет командиров решит.
– Значит, будет совет?
– Будет. Утром связной объявился, брянский штаб партизанского движения назначил место и дату. Соберутся командиры восьми крупнейших отрядов решать, что делать дальше. Сам Сабуров за главного! Жуткое дело. – Марков отвлекся и заорал на тощего парня с плетеной корзиной в руках. – Василий, ты хоть тряпкой патроны прикрой, вдруг дожжик польет! – и убежал командовать и наставлять.
– Я на кухню, может осталось чего, – сказала Анна. – Ты со мной?
– Сначала посмотрю как там мои, – отозвался Зотов.
– Ну как знаешь, – Анька взяла у него лошадь и тронулась вглубь кипящего лагеря. Проклятое животное на бывшего хозяина даже не посмотрело.
Зотов погрузился в размышления. Все же грядет совет командиров партизанских бригад. Ну молодцы, отпор врагу лучше давать сообща. Надо будет попытать Маркова на этот счет, как посвободнее будет. Когда, где, всякие мелочи. С ним напроситься? Можно попробовать. Тем более если на совете Сабуров будет. Лично не пересекались, но наслышан об Александре Николаевиче, наслышан. И ведомство одно. Именно этот человек создал партизанское движение брянщины и орловщины в нынешнем виде. Смел, напорист, решителен. В отряде больше тысячи активных штыков, спаянных дисциплиной и ненавистью к врагу. За голову Сабурова награда в сто тысяч ре