– То товарищ Сталин, – неуверенно протянул Марков.
– А вы чем хуже? Командир образцового партизанского соединения, заслуженный человек. Наверху разберутся, волноваться не стоит.
– Думаете? – Марков весь просветлел.
– Уверен, – клятвенно приложил ладонь к сердцу Зотов, но на всякий случай, от греха подальше, предупредил. – Как все поуляжется, скорее всего прилетит следственная комиссия, начнут лезть во все щели, людей опрашивать, вас, Михаил Федорович, особенно. Так вы товарищам из Москвы мои примеры с Тухачевским и Блюхером не приводите. Могут неправильно воспринять.
– Чего я, дурак? – обиделся Марков. – Разумение есть. Значит, поддержите меня?
– Конечно, – подмигнул Зотов. – Я вам, вы мне, дело-то у нас общее, и вляпались мы в это дело по самое немогу. Главное, преступник найден и уничтожен по законам военного времени, можно расслабиться. Порядок дальнейших действий такой: я иду шуровать в вещах покойного, ковыряться в грязном белье, вдруг найду интересное, вы, товарищ командир, срочно радируете в Центр об успешном завершении операции. Вопросы?
– А чего радировать-то? – охнул растерявшийся Марков.
– Бумага и карандаш есть?
– Найдем! – Марков, глядя преданно, вытащил рваную тетрадку и огрызок карандаша, заточенный с обоих концов.
– Центру. Преступник выявлен, при задержании оказал сопротивление, ибыл убит.
– Секундочку, – Марков старательно наслюнявил грифель. – Ага… и убит.
– Отправите данные на Аверина: фамилию, имя, отчество, место службы, если известно, воинскую часть, особые приметы.
– Это как?
– С доктором осмотрите тело, ищите шрамы, родинки, наколки, старые переломы. Каждую мелочь: цвет глаз, форма головы, телосложение, уши. В идеале пальцы бы откатать, но это не наш случай. И быстро, Михаил Федорыч, очень быстро.
– Сделаем, – Марков сунул бумагу в карман и вылетел из землянки. Вернулся с виноватым выражением лица, сгреб фуражку в охапку и был таков.
Над партизанским лагерем занимался хмурый, серый рассвет.
Задняя стена склада почернела и обвалилась, крыша просела, словно кровью, сочась струйками красной глины и бурого, сдобренного хвойной гнилью песка. Пепелищеиспускало смрадное, дымчатое тепло, из развороченного нутра торчали опаленные бревна, горелая вонь резала глаза и щипала пересохшее горло. Под ногами хрустели уголья.
– Думаешь, Аркаша хозяйство поджог? – осведомился Решетов.
– Больше некому, – кивнул Зотов, опасливо протискиваясь в низкую дверь. – Все продумал, все учел, забыл только, что на каждую хитрую гайку найдется свой болт с резьбой.
– У нас не так говорили, – усмехнулся Карпин. – На каждую хитрую жопу…
– Не продолжай, вдруг рядом дети, – Зотов оглянулся на притихший, в ожидании чего-то нехорошего, будто вымерший, лагерь. Суетная ночка высосала из людей остатки жизненных сил. Самого неудержимо тянуло прикорнуть минут на шестьсот, шутка ли, вторые сутки без сна. Голова отяжелела, переставая соображать, руки и ноги не слушались, веки слипались. Отсутствие сна убивает быстрее, чем немецкая пуля. Можно идти и просто упасть. Надо держаться. Война ко всему приучила: к вшам, недосыпу, грязи, стухшей воде, куску черствого хлеба на несколько дней. Сначала дико, а потом привыкаешь. Если останешься жив…
В насупленном лесу окончательно рассвело, меж деревьев рваными клочьями стелился молочный туман, жался к земле, уступая напору всходящего солнца. Потренькивали первые птицы. Внутри склада разгром: ящики и мешки сброшены с шершавых, сколоченных из жердей стеллажей, кругом консервные банки, обрывки вощеной бумаги и гороховый концентрат. Собранное по крупицам добро особо не пострадало, процентов на двадцать самое большее. Аверин ничего не хотел уничтожать, складская душа. Значит, думал зарезать Решетова, вернуться, принять деятельное участие в спасении имущества и как ни в чем не бывало продолжить выдавать партизанам свежее исподнее и присланные с Большой земли галифе.
Покойный хозяин обретался за занавеской. Крохотное личное пространство без намека на тайную жизнь, никаких окровавленных ножей, планов убийств, отрезанных ушей и приколоченных к стенам фотографий будущих жертв. Узкие нары аккуратно застелены шерстяным одеялом в крупную клетку, чурбан, заменяющий табуретку, на гвоздях ватник, прожженный на рукавах, в углу пара сапог и потрепанный чемодан, окованный металлом по уголкам.
– С чего начнем? – спросил Решетов, потирая руки.
– Все к черту переворачивайте, – велел Зотов, обводя взглядом фронт предстоящих работ. – Постель, одежду, карманы. Распарывайте швы, выворачивайте обувь, проверяйте под стельками.
Управились минут за пять. На перерытую койку легла кучка находок, ничего примечательного, обычный набор мужика средних лет: бритва, помазок, треснувшее зеркальце, сменное белье, перочинный нож с перламутровой рукояткой, перья для ручки, моток проволоки, денег россыпью общей суммой сто двадцать рублей сорок копеек, портянки и мыла кусок. В чемодане нашлись документы, удостоверяющие личность командира РККА на имя Аверина Аркадия Степановича, интенданта третьего ранга, 1897 года рождения, призванного в городе Тула, различные справки, вещевая книжка, и о чудо, партбилет РКПб в потертой красной обложке за номером 153457. Ничего себе!
Зотов пристально посмотрел на Решетова.
– Никит, вот ты, человек не трусливого десятка, боевой офицер.
– Я такой, – без ложной скромности подтвердил Решетов.
– А из окружения с документами вышел?
– Отстань.
– Честно.
– Потерял, – Решетов отвернулся и заскучал. – Или украли. Люди пошли... Чуть зазеваешься, последнее умыкнут. Был у меня один случай…
–Без подробностей.
Решетов обиженно засопел.
– У тебя украли, а Аркаша с полным набором.
–Хер ли, герой.
– Рисковый парень, – предположил Карпин. – Или дурак, одно другому не мешает. С партбилетом по немецким тылам.
– Нет, ну удостоверение личности я еще понимаю, – Зотов в задумчивости полистал маленькую книжечку. – Интендант третьего ранга, птица не особенно высокого полета. По-нормальному это кто, старлей?
– Капитан, – поправил Решетов.
– Я и говорю. Ничего страшного капитану в плену не грозит, на равных правах. Но партбилет - это почитай смертный приговор, сами знаете, как в начале войны партийных из колонн военнопленных выводили и у дороги стреляли. До первого патруля. Огромный риск, и ради чего? Цель должна быть соразмерной. – Зотов изобразил руками весы. – На одной чаше цель, на другой твоя жизнь.
– Аркаше нужна была чистая биография, – предположил Решетов. – Чтобы комар носа не подточил. В партизанах особо не проверяют, все больше на слово верят, но все равно, так надежнее, ты не пойми какой хер с горы, а человек, сохранивший в окружении партбилет. Высокие должности и тепленькие места обеспечены. Что на Аркашином примере и видим.
– Хорошая версия, – согласился Зотов.
– У меня еще одна есть, – поделился Карпин. – А если бумажки состряпаны абвером? Типографии у сволочей, закачаешься, нам на занятиях показывали, без бутылки не отличишь.
– Не исключено, – Зотов принялся изучать удостоверение. Серая шершавая обложка с тиснеными буквами и звездой, шрифт стандартный, серия, номер. Фотография пухлощекого, сытого, довольного жизнью Аверина. Бумага родная, желтая, из отходов. Немцы на белую шлепают, с жиру бесясь. Печати размытые, буквы косые, а немцы аккуратисты, у них по линеечке все. Невдомек гансикам, небрежности эти специально допущены, чтобы при проверке документов любой солдатик почуял неладное. Тут никаких признаков абвера, ни единой зацепочки. Зотов бросил корочки на одеяло и сказал:
– Чистые документики, не подделка.
– А ты эксперт? – парировал Решетов.
– Не особо.
– Ну вот.
– Еще странность видите?
– Немецкого кителя с железными крестами нет?
– Нет самых личных вещей, – в тон ответил Зотов. – Ничего, связывающего с прежней жизнью: фотокарточек жены и детей, ключа от дома, писем, вышитого носового платка. Ничего. Человек без прошлого.
– Разведчики, уходя на задание, оставляют личные вещи, – насупился Карпин.
– А партбилет берут?
– Нет, конечно.
– Вот я и говорю, странно все это.
– Ничего странного,– Решетов обвел склад тяжелым, каменным взглядом. – Аверин - немецкий агент с липовыми документами и легендой, обученный убивать. Сколько парней положил? Моих парней. Эх, такие бойцы были, такие бойцы… Я с ними с первых дней, в боях, в отступлении, мы последний кусок гнилой конины делили, а он… тварь!
Решетов в бессильной ярости врезал кулаком в стену и застыл мрачным надгробием. Желваки играли на узком, заросшем щетиной лице. С разбитых костяшекна пол капнула тягучая, багровая кровь. Землянка погрузилась в тягостное молчание. Решетов зловеще улыбнулся и, словно очнувшись, хлопнул Зотова по плечу.
– Ничего, Витя, ты его завалил. Я должен был, да чего уж теперь, главное, срезали мразь, и больше никто не умрет. Крути дырку для ордена! Уступаю, он у тебя поди первый.
– Юбилейные медали считаются? – отшутился Зотов. Свои ордена он надевал всего один раз, на вручении. Обратная сторона работы. Мундир, награды, а толку? Дома перед зеркалом повертеться. Остается завидовать щеголеватым офицерам, кружащим головы барышням в городских скверах под звуки оркестра. – Рано дырки крутить, чую это еще не конец.
– Да брось, – фыркнул Решетов.
– Точно тебе говорю, – Зотов понизил голос, хотя вряд ли кто-то мог их услышать. – На первый взгляд, вроде все сходится, честь по чести:Аверин - немецкий агент с задачей уничтожить одну из боевых групп отряда «За Родину», в данном случае твою. Между жертвами четкая связь: принадлежность, способ убийства, вырезанные знаки. Исполнитель однозначно Аверин. Взят с поличным при покушении на убийство, установлено, откуда у цифр ноги растут. Тут вопросов нет, кроме как почему член партии увлекался чтением Ветхого завета и резал людей.
– Тогда чего тебе надо? Радуйся.