– Верка, впусти, – велела женщина.
Девочка подскочила к калитке, вежливо брякнула: «Здрасьте, дядечки» – и отодвинула неприметный засов.
– Бог в помощь! – поприветствовал староста. Трехцветная кошка, возлежавшая кверху розовым пузом с набухшими сосками, предусмотрительно шмыгнула прочь. Маленький, едва прозревший котенок волоком протащился за мамкиной сиськой, шмякнулся в траву и душераздирающе заорал. Верка бросилась к кабыздоху, тот выгнул спину, прижал ушки и попытался упрыгать на неустойчивых лапах.
– Бог спасет. – Матрена вытерла большие натруженные ладони о фартук. – Доброго дня.
– Здравствуйте, – просто сказал Зотов.
– Валентин давно был? – спросил староста. – Товарищи интересуются за него.
В глазах женщины мелькнула тревога, но ответ прозвучал спокойно и рассудительно:
– Пять дней тому был, ты про то, Василий Никифорыч, не хуже мово ведаешь. Поснедал наспех, картохи вареной взял и ушел, даже ночевать не остался. Сказал, заданье у него важное, я сделала вид, что поверила. Снова чего натворил, раз дружки заявились?
– Вчера Валентин покинул лагерь без разрешения, – вступил в разговор Зотов.
– Это в батьку он такой самовольный. – В тоне матери послышалась неприкрытая гордость.
– А где отец?
– Воюет, где ж ему быть. – Матрена разом поникла. – А может, и отвоевался уже, весточек с июля сорок первого нет. Вот эта красота от него и осталась. – Женщина указала на деревянное кружево. – Он у меня дурной, другие мужики после работы водку хлещут, баб своих тискают, а мой сидит да поленья стругает. Где Валька – не ведаю. Как сыщете, передайте: пусть мать не срамит, партизанит честно, раз взялся. А если явится, сама за уши оттаскаю.
– Надо в доме глянуть и на сеновале, – с нажимом сказал Шестаков. – И на дворе пошукать.
– Не верите? – полыхнула Матрена и уперла руки в бока. – Так значит, да? Я вам обоих мужиков отдала, а вы?
– Так надо, Матрена, не ярись, – попытался успокоить староста. – Люди чай подневольные, приказ у них, сама понимать должна, баба.
– Ищите, воля ваша. – Матрена ожгла пренебрежительным взором и ушла в дом.
Наступила самая паскудная часть работы. После обысков и досмотров чувствуешь себя покрытым липкой пленочкой ненависти. Запускать в чужую жизнь руки – отвратительное, неблагодарное ремесло. Но кто-то должен. Если золотари прекратят делать свое дело, город захлебнется в дерьме.
– Я в избе, ты на дворе, – взял на себя самое сложное Шестаков, скрываясь в сенях. Зотов посмотрел ему вслед с благодарностью. Хуже нет, чем обыскивать дом в присутствии красноречиво молчащих хозяев. Зотову хорошо знакомы эти брезгливые, осуждающие, исполненные презрения взгляды.
Он подошел к девочке и весело подмигнул:
– Привет, тебя Верой зовут? А меня дядей Витей. Красивый котенок.
– Его Васькой кличут. – Девочка понизила голос до шепота, искоса поглядывая на старосту, скребущего щепочкой грязь с колеса инвалидной тележки. – Мамка говорит, в честь дяди Василия, шустрый, спасу нет. – Котейка предпринял попытку сбежать из расцарапанных и покрытых синяками хозяйкиных рук, но был сцапан за заднюю лапу и водворен на прежнее место. – Вы только дяде Васе не говорите, пожалуйста.
– Я отродясь немой был, – успокоил котозаводчицу Зотов, неожиданно став обладателем страшной-престрашной тайны. – Брата давненько не видела?
– Давненько, – подумав, ответила Вера, уточнять Зотову показалось излишним. Для детей время течет совершенно иначе. – Он у меня знаете какой хороший? Гостинчики мне из лесу от лисички приносит. А я-то знаю, что не от лисички, я ведь не маленькая.
– А от кого? – удивился Зотов.
– Сам собирает. – Девчушка посмотрела как на умалишенного. – То ягодок, то орешков карман. Но то летом. А пока в лесу пусто, хлебушка приносил, вот этакий скроешек. – Вера показала крохотную ладошку. – Вкуснющий, дома такой не поешь. Травками пахнет и дымом.
Зотов остро пожалел, что ничего вкусненького не прихватил. Не подумал, дурак.
– Ну, играйте. – Он погладил успокоившегося пушистого живоглота и направился к высокому дощатому сараю. Сестренка брата не видела. Значит, Валька или действительно дома не был, или мать спрятала хорошо. Нет, это, конечно, форменный бред. Если Горшуков убил особиста и выкрал тетрадь, какой смысл ему дома сидеть? Он уже на полпути в брянское гестапо, там за списки личного состава партизанского отряда озолотят. А если быть честным, то ни малейших фактов Валькиного участия в убийстве нет. Скорее всего, чистой воды совпадение.
Мальчонка старосты увязался за Зотовым, восхищенно рассматривая автомат на плече и сияя довольной беззубой улыбкой. Зотов приоткрыл скрипучую дверь. Ага, сеновал. Свет сочился сквозь щели узкими полосами, окруженными мириадами вьющихся в танце пылинок. Под высоким потолком осы навили бумажные гнезда. Сена, понятно, осталось немного, в дальнем углу свален ворох едва по колено, приткнутый вилами на длинном, захватанном до гладкости черенке. На полу травяная труха и мышиный помет. Спрятаться тут смог бы разве Гудини.
Зотов обошел дом, поглазел на вскопанный огород, на нелепое соломенное чучело и зацепился взглядом за погреб. Чем черт не шутит?
Изнутри дыхнуло холодом, разрытой могилой и свежей землей. В сырую полутьму уводили осыпающиеся ступеньки. Солнечный свет застыл на пороге, не решаясь проникнуть в распахнутое чрево погреба.
– Боязно, – поежился Володька. – Не ходи туда, дядь.
– Надо, – пожал плечами Зотов. – Покараулишь?
– А взамен? Дашь автомат поделзать?
– Подумаю.
– Обманешь ведь, – насупился пацан. – Знаю я вас. Ну иди – подозду. Только, чул, езли схватит тебя кто в темноте, ты погломче кличи, чтобы я убезал.
– Обязательно, ты только не подведи. – Зотов, надежно укрепив тыл, начал спускаться. На полпути остановился и с тревогой посмотрел на застывшее позади световое пятно. По спине пробежала мелкая противная дрожь. Самый кошмар, если дверь захлопнется порывом ветра и окажешься один в этой липкой, осязаемой темноте. А за шиворот непременно свалится огромный паук. Плесневелая паутина стелилась вдоль отсыревших стен и по потолку неопрятными рваными клочьями. Ступеньки закончились неожиданно, и Зотов едва не навернулся башкою вперед. Глаза привыкали к мраку. Проступили полки и деревянные кадушки, прикрытые крышками. Пахло грибницей и остро-пряным ароматом перепревшей капусты. Никаких признаков обитания. Чего и следовало ожидать. Зотов спешно покинул погреб и выскочил на солнышко.
– Никто не кусил? – с плохо скрытым сожалением спросил сынишка старосты и присоединился к Верке, добавив головной боли котеночку Ваське.
В соседнем дворе куры копошились в пыли. На синем небе плыли кустистые белоснежные облака. Не было войны, не было крови, не было страха. Играли дети. Кружил жаворонок. Жизнь словно не перечеркивала огненная, смердящая трупами полоса. Зотов давно отвык от этого ощущения покоя и неги. Хотелось сбросить куртку и сапоги и пройтись по траве босиком, хотелось запаха свежего сена и парного молока. Хотелось в жаркую баню, с пивом и вениками. Хотелось весны, радостно и упоенно обнимающей тихую, пригревшуюся на солнце деревню посреди бескрайних русских полей. Да хрен там…
– Немцы! – резанул прогретый воздух истошный крик. – Виктор Палыч, немцы!
По улице вихрем несся расхристанный и необутый Колька Воробьев, размахивая руками и заполошно оглядываясь через плечо.
Нет, все-таки черная полоса. Зотов схватился за автомат. Бывает такое, когда все идет наперекосяк.
– Немцы! – выдохнул подбежавший Колька и схватился за бок.
– Где?
– На дороге, за деревней. – Колька махнул рукой. – Мамка велела огурцов с кадки принесть, только вышел, смотрю, едут суки. Бронемашина с пулеметом, а за нею грузовики! Много!
Из дома с адским грохотом выскочил Шестаков.
– Колька немцев заметил, – сообщил Зотов. – К реке нужно отходить, к лодке.
– Не дури, не успеем. Побьют, как цыплят, – спокойно отозвался Степан. – Тута схоронимся, авось пронесет.
– Я за огурцами пошел в погребушку, а они… а они… – захлебнулся Колька.
– Винтовка твоя где, холера? Огурцом стрелять будешь? – злобно пресек Шестаков.
Воробей спохватился, глянул растерянно, дернулся к дому.
– Куда, щенок шелудивый? – окрысился Шестаков и лязгнул затвором. – В кусты дуем, авось переждем.
– В сарай тикайте, – встрял в разговор Василий, тыча корявым пальцем на сеновал. Щека у старосты нервно задергалась, лицо украсил страшный оскал.
На улицу выскочила Матрена, прижала дочку к себе. Послышался мерный, пока еще далекий моторный гул.
Шестаков указал взглядом на мальчишку. Зотов все понял и, чувствуя себя последним из подлецов, взял пацана за ладошку. Володька испуганно дернулся к папке.
– Ты, сыночек, ступай с ними, ступай. – Староста улыбнулся через силу, в глазах поселилась обреченная пустота.
Мальчонка закусил губу и подчинился отцу. Гул усилился, разрезая сонную тишину. Влетели в сарай. Зотов плотно закрыл дверь, понимая, что сам себя загоняет в ловушку.
– Приглядывай за малым. – Он перепоручил Володьку Кольке. Воробьева заметно трясло. Зотова, впрочем, тоже. Спокойным остался только ребенок, вовсю глядящий ничего не понимающими глазенками. Шестаков, как всегда невозмутимый и деятельный, проверил заднюю стену на крепость, попробовав отбить доски ногой. Молодец, запасной выход не помешает.
– Не предаст староста? – поинтересовался Зотов, облизывая внезапно пересохшие губы.
– Резону нет, – философски отозвался Степан, отступил на шаг и ударил стену прикладом. Образовалась дыра, за которой виднелись сноп подгнившей соломы и сухие крапивные заросли. – Продаст немчуре, те ему благодарственную бумагу выпишут да килошник зерна, мы кутенка удавим, а партизаны потом и самого Ваську кончат.
– Палтизаны? – оживился Володька. – Дяденьки, вы палтизаны?
– Самые настоящие, – подтвердил Зотов.
– Я тозе палтизаном буду, – гордо заявил Володька. – А батянька мне не велит. Но я все лавно к вам сбегу!