– Ты подрасти, мы тебя возьмем обязательно, – совершенно серьезно сказал Зотов. – Винтовок у нас навалом.
Володька польщенно заулыбался и выпятил тощую грудь, в мечтах уже представляя себя с винтовкой, на красавенном коне, как усатый товарищ Чапаев в кино.
– Винтовка, – простонал Колька и звучно хлопнул ладонью по лбу. – Мамочки мои.
– Ты чего? – нахмурился Зотов, предчувствуя самое нехорошее.
– Винтовку дома оставил, у крыльца прислонил.
– Дурак идиотский. – Степан заухал из недр сеновала насмешливым филином.
– Издеваешься? – Зотов поежился, представив, как немцы обнаруживают винтовку и начинают зачистку деревни. Битва за сеновал будет недолгой…
– Я нечаянно, я не знал… – захлебнулся Воробей.
– Жаль, тебя мамка не абортировала, – вздохнул Шестаков.
– Чего делать-то? – Колька приготовился плакать.
– Не паниковать, – успокоил Зотов. – Молись, чтобы матушка за тобой прибрала. – И погрозил кулаком: – Я с тобой, разгильдяй, после поговорю. Смотри мальчонку не потеряй.
Володька вскрикнул и поморщился от боли. Колька вцепился ему в руку, как цепная собака.
Надсадный шум моторов донесся с окраины. Все ближе и ближе. Зотов приник к узкой щели, рядом деловито засопел Шестаков. Просматривался Матренин дом, колодец и участок деревенской дороги. До улицы метров пятнадцать, не больше. Староста покатил со двора, торопливо работая палками. Еще бы, хозяева едут, надо встречать. Жаль, не успел собрать баб в кокошниках, с хлебом и солью, гости нагрянули неожиданно.
Из-за дома громадной приземистой черепахой выплыл серый бронетранспортер, с пулеметом на крыше и раскрытыми люками. За ним, пофыркивая и дымя, выполз похожий на бульдога, плоскомордый, тентованный грузовик. Вроде «Фиат». Точнее сказать трудно. Немцы перед решающим броском на восток собрали технику со всей Европы. Волна жара дошла до сарая, дурманяще завоняло резиной, раскаленным металлом и горелой солярой. Рык моторов затих, колонна остановилась. Из кузова посыпались солдаты в темно-оливковой форме.
– Какие немцы, дура? – Степан пихнул Кольку в плечо. – Германца от венгра не отличаешь, язви тебя в душу.
– А я чего? А я знал? – запальчиво зашептал Колька. – Они далеко были! Я вас упредить побежал. Теперь дура, да?
Шестаков отмахнулся, точно от комара.
Зотов жадно всмотрелся. Точно, венгры, Шестаков не ошибся: зеленая форма, шикарные галифе, ботиночки с пряжками, валики на правом плече, препятствующие сползанию винтовочного ремня. Удобная, кстати, вещь. Венгрия вступила в войну с СССР позже остальных германских союзников. В конце июня вышла какая-то темная история с бомбардировкой советской авиацией города Кошице, на востоке тогда еще нейтральной Венгрии. По слухам, город бомбили румыны или немцы, желая втянуть венгров в войну. Так или иначе, венгерская армия перешла в наступление. В отличие от тех же итальяшек или румын, венгры воевать умели и любили, этого не отнять. Ветеранам венгерское правительство обещало земельные наделы, и многие их уже получили – по два метра и березовому кресту.
– Дяденьки, мы в плятки иглаем? – поинтересовался Володька.
– И не дай боженька нам эту партию проиграть, – подмигнул мальчонке Степан. – Тихо, шкет, у меня.
Володька понимающе замолчал, от перевозбуждения принявшись грызть ногти на правой руке.
Из кабины грузовика выскочил шофер и опрометью кинулся к колодцу, позвенькивая грязным ведром. Похоже, радиатор вскипел. Зотов чуть успокоился. Значит, не облава, солдаты в большинстве остались в кузове, лишь немногие в охранении, не слышно команд, народ не сгоняют на площадь. Авось пронесет. Лишь бы Карпин не дурканул, лейтенанту ситуация издали не видна. Вот тогда лиха полной ложкой хлебнем…
– Здравия желаю! – Староста вытянулся по струнке, несуразный и смешной в своем страшном уродстве. – Добро пожаловать! Освободителям почет и уважение!
Шофер пролетел мимо, обратив на представителя местного самоуправления внимания не больше, чем на коровью лепешку. Зашумел, лязгая цепью, колодезный ворот.
– Офицера бы мне, – попросил староста, подкатив к солдатам. – Я староста здешний! Официерен. Верштейн мих? – Он осторожно потрогал молоденького конопатого венгра за полу кителя.
Конопатый отскочил как ошпаренный, остальные заржали, видимо, приняв старосту за деревенского дурака. Тощий солдат в сдвинутой на затылок высокой пилотке что-то гортанно сказал. Конопатый заулыбался и милостиво протянул Василию недокуренный бычок.
– Спасибочки, спасибочки, – залебезил староста, всем видом показывая, как дорог ему этот окурок. – Офицера бы мне!
– Индул! – Конопатому надоело представление, он оттолкнул инвалида. Староста не удержался, свалился с коляски и забарахтался в пыли огромным неуклюжим жуком. Солдаты довольно зареготали и принялись грузиться в машину. Шофер успел охладить исходящий паром мотор, огляделся, выплеснул остатки воды на старосту и прыгнул в кабину.
– Спасибочки! – заголосил из канавы староста. – Приезжайте еще! Всегда рады! Спасибо, благодетели наши!
У Зотова от сердца окончательно отлегло. А ведь висели на волоске. Если бы солдаты захотели полакомиться яичками с молочком, считай все. Первым делом полезли бы по дворам и сараям. Зотов представил удивленную морду венгра, отыскавшего вместо здоровой деревенской еды злобных, вооруженных до зубов партизан и мальчонку, прячущихся посреди пустого пыльного сеновала.
Машины поползли сквозь деревню. Пять грузовиков и два бронетранспортера. Серьезная сила. Интересно, куда?
На дороге закопошился староста. На помощь бросились Матрена с Веркой, но тот замахнулся толкушкой, заорал матерно:
– Руки убери, в душу мать! Сам подымусь! – ворочаясь с боку на бок и взлаивая.
– Ну и валяйся, дурак бешеный, – вспыхнула Матрена и повела дочку в дом. Надсадный рокот грузовиков затих вдалеке.
– Пронесло. – Шестаков степенно перекрестился. – Отпускай пацана.
Володька вырвался из нервных рук Воробья, выскочил из сарая и засверкал голыми пятками.
– Батянька! Батянька!
Мальчишка плашмя упал на отца, зарылся головой ему в грудь. Староста сидел на обочине, неуклюже гладил сына по упрямым, выгоревшим на солнце вихрам и что-то шептал.
– Батянька, вон тот дядька меня в палтизаны взять обещал, – поделился радостью Володька. – Ты отпущаешь? Я тока хлеба возьму, да того медведя, что ты мне давеча выстлугал. А, батянька?
– Хорошо сынок, хорошо. – Староста медленно приходил в себя, жалкий, испуганный, беспомощно-нежный. Крепко-накрепко схвативший мальчишку, схвативший, чтобы уже не отпускать никогда. Вода, выплеснутая венгром, оставила грязные узоры на небритом, изрезанном морщинами, усталом лице.
– Выше нос, Василий! – провозгласил Шестаков. – Обе родины тебя не забудут, после войны будешь сразу с железным крестом и геройской звездой щеголять.
– Сволочь ты, Степан, – глухо отозвался Василий. – Дерьмо, а не человек.
– Спасибо, – едва слышно прошептал Зотов. Очень хотелось попросить прощения. Стыд раскаленной железякой клеймил то, что осталось вместо души.
– Да пошел ты, я вас c… – Староста осекся, глянул тоскливо, сплюнул желтой табачной слюной и сказал тихонечко:
– Подмогни, Володька.
Староста оперся на крохотное плечо, с трудом уместился в тележку, и они пошли по кривой улице, обсаженной вишнями. Двое: маленький мальчик и полчеловека. Счастливые в своем одиночестве. Такие слабые и одновременно сильные, в мире, где слезы ребенка и мужчины стали вдруг одинаково ценными.
Глава 8
Обратная дорога показалась длиннее в несколько раз. Зотов шел в середине крохотного отряда, опустошенный и нервный. Зря мотались, ноги сбивали, едва не погибли. Был другой выход? Наверное, нет. Валька пропал, от этого факта не уйти. Очередная ниточка оборвалась в самом начале. А на что рассчитывал? Завалишься в хату, а там Горшуков в компании куратора из гестапо попивает шнапс и зачитывает самые забористые главы из тетради Твердовского? Зотов невольно улыбнулся. Вот был бы номер. Валька теперь может быть где угодно. Нужно было искать парня по горячим следам.
Перевалило за шесть часов вечера, а до лагеря топать и топать. Ночевать, скорее всего, придется в лесу. Люди устали. Не столько от бесконечной дороги, сколько от постоянной опасности. Шестаков сказал, за весла в жизни больше не сядет, нагребся на сто лет вперед. Аллергия внезапно открылась.
Кстати, пока есть время, нужно выяснить подоплеку странной неприязни Кольки Воробьева к Степану. Погано, когда в набранной с бору по сосенке группе один хочет вырвать печень другому. А на Кольку это совсем не похоже, вроде спокойный, добрый парень, а при виде Шестакова ощетинивается, как дикобраз.
Зотов ускорил шаг, поравнялся с Шестаковым и тихо спросил:
– Степан, а почему тебя наш юный друг так не любит?
– Завидует, – хмыкнул Шестаков. – Я вона какой красивый, у женского пола завсегда успехи имею, опять же, заслуженный партизан, гроза немецко-фашистских захватчиков. А он кто? Тля махонькая, кутенок, от сиськи отнятый.
– А серьезно?
Шестаков убрал улыбочку и сказал:
– Это, товарищ Зотов, у парня нешутейная классовая борьба, по заветам товарища Маркса.
– Ты капиталист? Владелец фабрик и пароходов?
– Хуже, – буркнул Степан. – Кулак я и сын кулака, а Колька Воробьев – потомственный голодранец, сын последнего бедняка. Вот, значится, меж нами и рознь.
– Кулак?
– А по мне не видать? – оскорбился Степан. – Думал, ежели я при тебе колхозные амбары не жгу, то честнейшей души человек? Хрен там бывал. Враг я сокрытый, а Колька молодец, приглядывает за мной, не дает советских активистов ночами стрелять. Я товарищу Калинину письмо думаю написать, пущай Воробьеву медалю за нещадную борьбу с врагами народа дадут.
– Не знал.
– Да тут всякий знает. Спроси кого хошь, скажут: Степан Шестаков – мироед и злодей, каких мало. А я чего? Да было дело, есть грехи на душе. Все как полагается, кулак самой низкой, третьей категории, подлежащий высылке в теплые северные края.