– Сдавайсь, сволочье! – прокричал Шестаков. – Ща лимонку швырну, кишки на ветках развесите.
Зотов перестал стрелять и огляделся. Егорыч менял диск пулемета, сдавленно матерясь. Ноги Капустина торчали левее, Кольки не видно. Куда подевался, стервец? Место короткой схватки залила протяжная, опасная тишина. Неужто вражины умерли все? Высовываться из-за укрытия не хотелось. В таких случаях пуля в голову обычно и прилетает.
Карпин нацепил на ствол автомата пилотку и поочередно выставил приманку с обеих сторон дерева, украшенного свежим отщепом. Ничего не произошло. Заросли опустели.
– Утекли, твари! – Шестаков перевернулся на спину и закурил. – Все, робяты, шабаш, кончай работу!
Зотов осторожно высунулся. Противная дрожь в руках потихонечку унялась. Никак от нее не избавиться. Врут господа, рассказывающие, будто опытных вояк не колотит, дескать, ко всему привыкают. Ни хрена. Мелкое надоедливое потрясывание, словно у паралитика. Бой длился от силы минуту. Противник, застигнутый врасплох, предпочел отступить, нарвавшись на жесткий отпор. Испугались, понеся потери и не зная, с какими силами встретились. А тут всех сил – шесть человек, включая сопливого пацана. Повезло. Второй раз за сегодняшний день.
– Все живы? – громко спросил Карпин, продолжая держать заросли под прицелом. Зотов успел сменить пустой магазин. Патроны как вода утекают, надо при случае сделать запас.
– Жив! Живой! – отозвались два голоса, первый – Егорыча, второй – Колькин, со странными пискливыми нотками. От сердца чуть отлегло. Жив Воробей. Было бы погано потерять пацана.
– Я ранен, товарищ лейтенант! – простонал из кустов Капустин и засучил ногами. – Возможно, даже убит!
Зотов ползком устремился к нему. Не хватало без радиста остаться. Капустин, с побелевшим лицом, лежал за старым трухлявым пнем и испуганно таращился огромными глазищами, правой рукой зажимая левое плечо. Сквозь пальцы пузырилась кровь.
– Товарищ Зотов…
– Тихо, – велел Зотов. – Показывай.
Капустин шумно сглотнул и убрал руку. Кровь хлынула упругим толчком. Ранений Зотов за жизнь навидался, в том числе и своих. Артерия не задета, иначе давно бы истек. Везучий. Он заглянул Капустину за спину. Ну точно, сквозное, пуля навылет прошла.
– Пакет перевязочный есть?
– Тут. – Радист кивнул на нагрудный карман.
– Ты на хрена за пень спрятался? Прогнил весь, пулю не держит, – рассмеялся Зотов, разорвал гимнастерку радиста и крепко прижал к черной ране ватно-марлевую подушечку. – Держись, герой.
Капустин застонал, лицо приняло землистый оттенок, задышал часто-часто и просипел:
– Я знал? Пень и пень, выбирать некогда было.
– Ну что там? – зычно позвал Карпин.
– В порядке! – отозвался Зотов. – Плечо прошило насквозь, жить будет! – И спросил у радиста: – Воробья видел?
– Нет. – Капустин косился на рану, видимо, ожидая увидеть окровавленную культю вместо руки. Зашелестела трава, пригнувшись перебежал Егорыч, оценил ситуацию, вытащил бинт и бесцеремонно подвинул Зотова.
– Отойдите, Виктор Палыч, санитар из вас аховый.
Зотов спорить не стал, уступил место и тихонечко крикнул:
– Колька! А Колька! Ты где, сукин сын?
В соседних кустах зашебуршало, словно кабан устраивался на лежку, хрустнули сухие ветки. Зотов осторожно поднялся, сделал три коротеньких шага, отодвинул стволом еловую лапу и обнаружил Воробья. Тот забился в ямку, заполненную перепрелой прошлогодней листвой.
– Отдыхаешь? – поинтересовался Зотов.
– С боку прикрываю, – пискнул Колька, повернув испуганное лицо с ошметками прилипшей листвы.
– Тоже дело. А чего не стрелял?
– Я не стрелял? – обиделся Колька. – Да я палил, как из пулемета, вроде снял одного!
Зотов бесцеремонно вырвал винтовку и понюхал дульный срез.
– Чего врешь-то, стервец?
– Испужался, – неожиданно признался Колька и приготовился зареветь. – Стрелять начали, я и обмер, поджилочки затряслись. Потом вы заорали, я в ямку и схоронился, башка как в тумане, толком не помню. Трус я.
– Никакой ты не трус. Первый бой у тебя?
– Первый, – всхлипнул Колька.
– Ну тогда чего ты хотел? Всех поубивать, пленных взять и медаль на грудь получить? Нет, брат, шалишь. Первый бой всегда так: сердчишко прыгает, ручонки не слушаются, ни хрена не соображаешь. Для многих первый бой заканчивается пачкаными штанами. У тебя как?
Еще больше побледневший Колька проверил и обрадованно вздохнул:
– Вроде сухо.
– Видишь, не все так и плохо. Ты в числе счастливчиков, выживших в первом бою. А теперь вылезай из окопчика. Мои поздравления с боевым крещением.
– Спасибо. – Сконфуженный Колька выполз из ямы.
Зотов, предусмотрительно не поднимаясь во весь рост, пошел на приглушенные голоса Карпина и Шестакова. На тропе валялся тощий мужик, раскинув руки и неловко подогнув ноги в коленях. Обычный гражданский, заросший трехдневной щетиной, с криво подстриженными усами, в грязной одежде. Обшарпанный приклад пулемета торчал из травы. Кепка слетела и откатилась, обнажив бритую шишковатую голову с белой веточкой шрама. Очередь Карпина прошила пиджак на впалой груди. Крови было на удивление мало. Хорошая, быстрая смерть.
Колька приблизился, глядя на мертвеца округлившимися глазами. Зотов сразу понял, куда Воробьев смотрит, – при жизни тощий щеголял в шикарных, чуть стоптанных, но крепких на вид ботинках желтой кожи. Колька звучно сглотнул.
– Действуй, – разрешил Зотов. – Заодно обыщешь, посмотрим, что у него при себе, подкладку ощупай и швы. Выполняй.
– Тут живой! – пробасил из зарослей Шестаков.
«Вот молодец Степан, языка взял», – порадовался Зотов, ускоряя шаг. С языком он ошибся. Карпин с Шестаковым стояли за кучей валежника и смотрели на человека, скребущего каблуками мох и сухую хвою.
– Ну не совсем живой, – признался Шестаков, изучая старую замызганную двустволку. Раненый надсадно булькал и харкал кровью. Не жилец – с ходу определил Зотов. Ранения в живот самые поганые: если нет медика, даже при слабом кровотечении предстоит промучиться несколько дней перед смертью.
– Допросили?
– Он не из разговорчивых. – Шестаков пихнул парня сапогом в бок. – Эй, слышишь, паскуда, меня?
Парень закашлялся, давясь багровой жижей и царапая пальцами мох.
– Хр… ахр…
Толку не будет, понял Зотов, а хотелось узнать, кто такие эти ребята. Видимо, не судьба.
– Остальные ушли, – сообщил Карпин. – Следы в лес, на юго-восток, думаю, не меньше десятка. И у них еще раненый есть, а может, и не один, тащили волоком, и кровь по земле, а этого бросили или не успели забрать.
– Кто такие, Степан?
– Я что, справошное бюро? – развел руками Степан. – Бандюки. Или местные поохотиться шли.
– С пулеметом?
– А мож, партизаны, их тут словно собак. Хер его знает, уходить надо, мало ли кого на выстрелы принесет.
– А этого куда? – спросил Зотов, кивая на раненого.
– Пусть лежит, медведям тоже жрать охота, поди. – Шестаков переломил двустволку, вытащил патроны, поочередно заглянул в каждый ствол и вставил боеприпасы на место. – Ничего фузея такая, ТОЗ-Б двенадцатого калибру, была у меня однажды така. Точнехонько бьет. Будет в хозяйстве приварок. Обрез смастерю, а то какой кулак без обрезу?
К ним протиснулся успевший переобуться Колька, теперь испуганно поглядывающий на умирающего. Следом приплелся Капустин, перетянутый бинтом, и Егорыч, с натугой притащивший сразу два пулемета, свой и трофейный МГ.
– Виктор Палыч, у того мертвяка нет ничего, – доложил Колька. – Ножичек перочинный, газета «Новый путь», кисет с махрой, спички. В мешке исподнее, буханка хлеба и сала кусок.
– Егорыч, как пулемет? – поинтересовался Зотов.
– Добрая вещь, – пробасил Егорыч, гладя дырчатый кожух. – Ржавчину оттереть, перебрать, смазать – не будет цены. Жаль, сменного ствола нет и патронов маловато. Ничего, поколдую.
Зотов несказанно обрадовался. Лучше пулемета могут быть только два пулемета, ну или три, в этом деле чем больше, тем лучше. Если Егорыч доведет до ума, то маленькая группа станет зубастей. В необходимости создания своего боевого отряда Зотов уже нисколечко не сомневался.
Раненый снова забился и забулькал. Кровь на губах пошла пузырями.
– Добить, чтоб не мучился, – предложил Зотов.
– Я не буду, – скривился Карпин. – Давай ты, малой.
– Я? – удивился Колька и шмыгнул Егорычу за спину. – Не, я не могу!
– Все ж человек, – тяжко вздохнул Егорыч и отвернулся.
– Чистенькими хотите остаться, да? – Шестаков одарил презрительным взглядом. – Ну лады, Степан Сирота грех на душу примет, яму не впервой.
Шестаков выстрелил с одной руки, оглушительно грохнуло, из ствола охотничьего ружья вырвался сноп вонючего дыма и искр. Туловище раненого превратилось в кровавое месиво.
– Ого, картечь! – удивился вполголоса Шестаков.
– А теперь уходим, быстро! – приказал Зотов. – Задерживаться опасно.
Колька не побрезговал, стащил ботинки и с этого мертвеца, стараясь не смотреть на то, что сделал с человеком выстрел картечью в упор. Молодец, другой на месте Воробьева давно бы блевал. Свою изодранную обувку Колька аккуратно спрятал в заплечный мешок. Со стороны это могло выглядеть глупо и мелочно. В той, мирной, жизни большинство не знало настоящей цены куску хлеба, щепотке соли, лишней паре ботинок. Жили легко и красиво, глядели в светлое будущее, поднимали страну, горели идеей мировой революции. Никто не догадывался, что все рухнет в четыре часа утра двадцать второго июня. Война вправила мозг. Война обесценила деньги. В голодное время золото меняли на хлеб по весу, один к одному, а люди тащили накопленное барахло на рынки, внезапно осознав, что антиквариатом и серебряными ложками не накормишь детей.
Зотов последний раз взглянул на изуродованное тело и зашагал следом за остальными. Солнце подернулось мутной пленкой и повисло на кронах могучих елей.
Глава 9
В лагерь вернулись под утро. Шестаков увел в самую чащу, заметая следы, и в итоге крюк намотали километров на десять. Людей больше не встретили. По крайней мере, живых. Лес показал зубы и притих, недобро ворча темными кронами. Ночевали, сбившись в тесную кучу, огня не разводили. Шестаков пообещал, если вернется, а Валька в отряде трескает кашу со шкварками, то он поганцу самолично башку оторвет. У Капустина начался сильный жар, плечо воспалилось, пуля затянула в рану волокна гимнастер