ки и маскхалата. Медикаментов не было, и к рассвету радисту совсем поплохело, остаток пути раненого волок под руки Карпин, поддерживая и не давая упасть. На Кольку, не нарадующегося новой обувке, навьючили трофейный пулемет. Парень не ныл, нравясь Зотову все больше и больше.
К линии постов вышли измотанные, невыспавшиеся и злые.
– Как сходили? – спросил дозорный, небритый мужик с прокуренными зубами.
– На букву хэ, не сказать, что хорошо, – буркнул Шестаков.
– Тут сам товарищ Сталин звонил, – реготнул второй часовой, парень лет двадцати пяти, с блеклыми, глубоко запавшими глазками. – Спрашивал, как там Степан Шестаков, не захворал ли? А то, мол, какая без Степана война? Нужон совет его срочно, на каком фронте нынче удар затевать!
– Зубоскаль, Прошка, – добродушно откликнулся Шестаков. – Новости есть?
– Решетовцы вернулись.
– Да ну!
– Без потерь обошлись, «бобиков» локтевских постреляли, добычи взяли пару возов. Только потери их уже в лагере ждали. Такая вышла херня.
– Подробней, – напрягся Зотов.
– Ишшо убийство у нас. – Прошка цыкнул желтой слюной. – Ночью Кольку Шустова зарезали, одного из решетовских, которые в лагере оставались.
– Шустова! – ахнул Степан. – Я ему пятьсот рублев должен был.
– Ну, радуйся, теперича можешь не отдавать.
Зотов дышал с присвистом, тяжело. Очередное убийство выбило из колеи. Хмурый лес стал и вовсе зловещим. Ощущение чего-то недоброго усилилось в тысячи раз.
– Ну спасибо за новости! – Шестаков умоляюще сложил ладони. – Давай, что ли, закурим с горя, Прошка, а то поиздержался я табачком.
– Ну уж нет, Сирота. – Прохор отступил на пару шагов. – Я теперь поумнел, в прошлый раз ты у меня весь кисет упер под шумок, пока байки травил.
– Не я это! – клятвенно заверил Степан. – Наговоры и клевета. Я тока цигарочку скрутил тоненькую, а кисет тебе возвернул!
– Точно мне?
– Ну, может, и не тебе, народу много было, такие все одинаковые!
– Вот и проходи, тут ловить нечего. Марков вас с вечера ждет, а тут еще убийствие это, сам не свой командир. Табаку не дам!
– Не больно то и хотелось, – отозвался Степан и горделивой походкой зашагал в лагерь.
– Мы в санчасть, – предупредил Карпин.
– А я пожру, обрез из ружья смастерю да спать завалюсь, прощевайте, славяне. – Шестаков широко зевнул, прикрыв рот ладонью.
Смерть партизана на этих двоих абсолютно не повлияла. До чего доводит война…
– А я к Маркову, попытаюсь узнать, что к чему, – вздохнул Зотов и сказал Кольке: – Воробьев, неси пулемет в землянку разведчиков и отдыхай.
– Есть! – козырнул Колька, единственный из подчиненных хоть немного поддерживающий субординацию. Остальные ушли по-английски, хорошо хоть, кисет не пропал… А и нет его, а значит, и пропадать нечему. Зотов поправил автомат на плече.
Маркова он нашел в штабной землянке, куда ввалился без стука и приглашения, попав на импровизированное совещание. Кроме командира отряда за столом сидели пухлый интендант Аверкин и незнакомый, хищно красивый мужчина в щегольской укороченной шинели, перетянутой офицерской портупеей дореволюционного образца. Лицо вытянутое, нос по-соколиному крючковатый, одна бровь выше другой. Яркие голубые глаза, настороженные и цепкие, смотрели с легким прищуром. В отличие от большинства партизан, тщательно выбрит, и одеколоном потягивало точно от него, а не от вечно потеющего Аверкина.
Марков всплеснул руками:
– Виктор Палыч! А мы и не чаялись! У нас тут такое!
– Обстоятельства задержали. Здравствуйте, товарищи. – Зотов без сил повалился на лавку.
– Доброе утро, – поприветствовал интендант.
– Виктор Павлович Зотов, – на правах хозяина представил Зотова Марков. – А это командир боевой группы, капитан Никита Егорович Решетов.
– Здрасьте. – Решетов привстал и протянул руку. – Приятно познакомиться.
– Взаимно. – Зотов пожал сильную сухую ладонь. – Можно просто Виктор.
– Тогда Никита, и давай сразу на «ты», официальности не терплю. – Решетов улыбнулся краешком рта. Зотов навидался подобных улыбочек, резко контрастирующих с холодным изучающим взглядом. Надо же, знаменитый Решетов. Представлял его совершенно иначе: угрюмым, здоровенным, заросшим бородищей, как леший. А этот, похоже, кадровый офицер.
– Удачно сходили? – с ноткой беспокойства спросил Марков.
– Относительно, – хмыкнул Зотов. – Валька дома не появлялся, мать и соседи не видели.
– Эх, Валька, – сокрушенно вздохнул Решетов. – Бедовая голова, а ведь я его предупреждал, никакой самодеятельности. Думаю, парень отправился нас встречать, ну и разминулись немного. Я ему примерно обрисовал, где будем идти.
– Без винтовки ушел? – недоверчиво спросил Зотов.
– Валька пацан умный, за то мне и полюбился, – обронил Решетов. – Смекалкой взрослому фору даст, без мыла в любую щель проберется. Если была вероятность встречи с «бобиками» или немецкими патрулями, оружие мог и не взять. В такой ситуации винтовка – верный путь на виселицу, а вот грамотно сработанный аусвайс может помочь.
– Тоже верно, – согласился Марков. – Эх, напороть бы задницу стервецу!
– Не те времена, Михаил Федорович, – поморщился Решетов. – Рукоприкладство в воспитательном процессе изжито. А из таких, как Валька Горшуков, лучшие бойцы вырастают.
– Шишки геморройные вырастают, – буркнул Марков. – Вернется, ух и задам поганцу, несмотря на твою протекцию, Никита Егорыч.
– Справедливо, – кивнул Решетов. – Обещаю наказать по всей строгости.
– Валька не в твоей группе пока, – напомнил Марков.
– Не имеет значения, я его забираю, – улыбнулся ледяной улыбочкой Решетов. Зотов молчал, внимательно слушая. Какова роль Решетова в отряде? По ощущению, он главный, а не Марков. Сам принимает решения, ни на кого не оглядывается, вольная птица. Почему? Странно.
– А и хай с ним! – отмахнулся Марков и повернулся к Зотову. – У нас и так беда на беде, Севастьян Митрич куда-то пропал! Все в кучу, все! Ушел с Петькой Рыжим в Локоть, и ни ответа, ни привета!
– Севастьян Митрич? – переспросил Зотов.
– Да вы не знакомы с ним, Севастьян, подрывник отрядный! – всплеснул Марков руками. – Пень старый, а руки золотые, бомбу может из говна курячьего слепить. Лучший специалист, восемь эшелонов на счету!
– А в Локоть какого черта его понесло?
– Да я бы не отпустил! – вспыхнул командир. – Митрич завсегда все операции лично готовит, вот и приперло в разведку его! Прикрытие у него будь здоров – подумаешь, дед немощный шарится. Ни немцы, ни полицаи в жизни не трогали. Сколько раз говорил: сиди на старой жопе, опыт молодежи передавай. Так нет! А с ним Петька, помощник его, хороший парень, даром что рыжий. Оба как в воду канули, вчера вернуться были должны.
– Задержались или пережидают?
– Хорошо бы. – Марков поник. – Последний раз их четыре дня назад на дороге в Погребы видели, а дальше с концами! Так это ладно еще, полбеды. Убийство, Виктор Палыч, у нас!
– Одних вас оставлять определенно нельзя, – посетовал Зотов.
Марков покосился на Решетова.
– Убили Колю Шустова. – Взгляд капитана налился свинцом. – Мы с ним вместе служили, вместе выбирались из окружения, вместе воевали. На крайнюю операцию он не пошел, вернее сказать, я не взял. Уходя на задание, всегда оставляю в лагере три-четыре бойца, люди должны отдыхать. Сегодня вернулись около трех часов ночи и нашли его за землянкой, мертвого.
– Свидетели? – напрягся Зотов.
– Никто ничего, мы весь отряд опросили и перетрясли.
– Вот оно как. – Зотов понимающе кивнул. Млять, ну надо же, никто ничего. Сотня партизан сладко спала, пока посреди лагеря убивали человека. Бывает такое? Волжина каждая собака видела, куда шел и что делал, а тут ослепли все разом… И немедля спросил: – Где тело?
– Здесь, здесь, у меня за землянкой, – засуетился Марков. – Мы его сразу перенесли, страшное дело, страшное! Ждали вас!
– Идемте смотреть, – сказал Зотов, вставая.
Хотелось наорать на товарища партизанского командира. Вот кто, кто в своем уме уносит тело до осмотра места преступления компетентными органами? Вот кто? Одно слово – колхоз. Зла не хватает!
К землянке с тыла примыкал узкий сарайчик из еловых жердей, хранилище дров, пустых снарядных ящиков и кучи поношенного тряпья. Все это барахло выкинули, а на освободившемся месте, прямо на земляном полу, оставили прикрытый драной брезентиной труп. Зотов отдернул покрывало и скривился. Чего-чего, а такого не ожидал. Перед ним лежало тело молодого мужчины, сплошь покрытое запекшейся кровью. Чистым осталось только землисто-бледное лицо с острым носом, припухлыми губами и челкой, свисающей на глаза. Ниже шеи убитый походил на кусок мяса. Прорезанная во множестве мест куртка обвисла неряшливой побуревшей бахромой. Зотов насчитал с десяток ударов в область живота и груди. Ух и ни хрена себе! Поганая смерть.
– Ребята говорят, он до ветру вышел, а назад не вернулся, – хмуро пояснил Решетов.
– Искромсали всего, – поежился Марков. – Можно ли с человеком-то так?
Зотов не ответил, привлеченный одним обстоятельством. У куртки убитого все пуговицы были оборваны.
– Почему куртка разорвана? – спросил он.
– Было так, когда нашли, – откликнулся Решетов.
– Мог сам разорвать?
– Не мог. – Решетов глянул заинтересованно. – Колька эту куртку пуще глаза берег, он ее с немецкого оберста снял.
– Вот и я подумал – с чего бы портить хорошую вещь? – кивнул сам себе Зотов и осторожно раскрыл куртку, выпачкав пальцы в не до конца высохшей крови. Куртка, гимнастерка и майка, разорванные на груди, слиплись. Чтобы разодрать их, пришлось приложить усилия. Мертвец словно спал, с безмятежным, спокойным лицом. Раньше думали – в отражении зрачков убитого можно увидеть преступника. Брехня. Мерзко похрустывающие слои одежды разошлись, открывая тело – черное, в разводах крови и лоснящееся, как кожа змеи. Колотые раны испещрили синюшную плоть, местами пересекая друг друга. Вероятно, убийца впал в ярость и кромсал жертву, пока не устала рука.