– И чем дело кончилось? – спросил Зотов, из последних сил сдерживая смех. Молодец Шестаков, идет в ногу со временем, линию партии понимает, хитрец.
– Побили голозадиков, – тяжело вздохнул Шестаков. – Силой взять не срослось, танки с еропланами не помогли, тады буржуи, бесово семя, посеяли меж индеанцами рознь, приманили к себе богатеев, затеялась война наподобие нашей Гражданской. С одной стороны капиталисты с подпевалами, с другой – индеанская беднота. А герой энтой книги, Чиначук, следопыт и охотник навроде нашего нехристя-азиата, боролся с буржуазией, партизанил, оттого страданий множество принял, семью потерял, в конце враги сына злодейски сгубили. Остался Чиначук один как перст, похожая у нас с ним судьба.
– Хорошая книга. – Зотову стало совершенно не смешно.
– Прохесор три раза читал, пока ехали. Тишина в теплушке, детишки не плачут, и жрать неохота, так за душу берет, бабы плакали. А я знаешь чего накумекал?
– Интересно.
– Жалко индеанцев энтих. Прохесор нам рассказал. Паи земельные за связку бус продавали, ну дураки! Мне кто бусов за землю предложит, я в морду плюну и скажу: «Проваливай, мил человек, подобру-поздорову, пока вилы из спины не торчат». Где это видано, столь паскудным образом трудящихся обдирать? Они же как дети, греха не видали, срамоту листиками укрывали. Вот я и надумал, вышла у нас с ними промашка.
– Мы тут при чем?
– Погодь, торопыга ты этакий, щас обскажу. Надо было родной советской власти им оружия пароходом наладить: винтовок, пулеметов, орудий, боеприпасу всякого-разного, шинелей пошить, со специальными карманами, чтобы было куды перья совать. Добровольцев из коммунистов направить опять же, учить индеанцев стратегиям. Чья бы тогда взяла, а? Как бы все обернулось? Степи там, прерии по-ихнему, вот бы первая конная во главе с товарищем Буденным развернулась! Была бы в Америке наша, народная власть, поперли бы гадов! Капиталиста с двух сторон бы зажали! Эх, упущено время, – сокрушенно вздохнул Шестаков.
– События в книге двести лет назад вершились, Степан.
– Ага, не знал, – еще больше помрачнел Шестаков. – При царях, значит. Ну этим да, дела до индеанской бедноты не было. Вот и пропал Чиначук. Такая она штука – жисть.
Он ушел в свои мысли, и Зотову показалось, что представляет себя сейчас Степан рядом с индейским героем Чингачгуком, крадущимся к форту бледнолицых отстаивать свою, сокровенную, выстраданную в мучениях правду. Странным образом уживается в простом русском мужике хитрость, смекалка и большая доверчивость.
А потом Есигеев нашел место ночевки. В низинке, на укромной полянке, примятая тяжестью тел трава так и не поднялась, оставив белесые полосы. В откопанной яме остатки костра – головни, холодный пепел, обгоревшие банки от немецкой тушенки.
– Мал-мала кушал. – Есигеев, прошерстив поляну, предъявил на ладони остатки нехитрой трапезы: хлебные корки, сальные шкурки, яичную скорлупу и два огрызка соленого огурца.
– Сколько их было, Амас? – спросил Решетов.
– Мал-мала посчитаю. – Личико шорца напоминало мордочку лисицы, он растопырил пальцы на руках. – Столько быть, добавь-отними рука, точно будет.
– Около дюжины, – предположил Решетов. – Не так уж и много.
– Товарищ капитан! – Из зарослей выбрался партизан. – Туточки труп!
Гурьбой повалили на голос. Зотов протиснулся между бойцов и увидел в небольшой впадине тело, прикрытое еловыми ветками. Бросили второпях, тело уместилось не полностью, босые грязные ноги торчали из ямки страшным надгробием. Мертвеца выволокли наверх. Мужик лет сорока, заросший седой щетиной, грудь и голова перемотаны окровавленными бинтами.
– Свеженький. – Саватеев пихнул каблуком. – Не окоченел еще, тварь.
– Носью умер. – Есигеев ощупал тело и принялся разматывать присохший бинт, открыв две почерневшие дырки чуть выше правого соска. – Шибко худой рана, в такой рана злой дух жить, лихорадка трясти, силовек горясий-горясий, утра смерть.
– А я его знаю! – изумился немолодой партизан в истертой кожаной куртке. – Это Анисим Ползунов! Сашка, глянь.
К нему бочком подобрался второй, перекрестился и подтвердил:
– Точно Анисим. Вота как свиделись.
– Становится все интересней, – восхитился Решетов. – С этого момента, пожалуйста, поподробнее. Что за фрукт?
– Тракторист с «Красного пахаря», – живо пояснил обладатель кожаной куртки. – Вместе одно время работали. Большой охотник был до бабского полу, гроза матерей, девок портил по всей округе. Его и пугали, и били смертным боем, а ему хоть бы хны, отлежится малехо и по новости кобелит. А в тридцать пятом свели они с друганом со свинофермы хряка-производителя и заготовителям сдали. На следующий день тепленьких милиция и взяла. Получили по трешке, легко отделались, на суде им антиколхозный саботаж шили, да обошлось. Слышал, будто вернулся Анисим перед войной, оказалось и правда, вот он, голубчик.
– И откуда этот красавец? – напрягся Решетов.
– С Тарасовки он, вроде в самообороне там состоял.
– А ларчик просто открылся, – хищно осклабился Решетов. – Значит, в Тарасовку следочки ведут. Ну-ну.
– Знакомое место? – спросил Зотов.
– Деревня от железки километров пять по прямой. – Решетов неопределенно ткнул в лесной океан. – Рядом Шемякино, настоящее гадючье гнездо. Ходят под Локтем, все мужики в полицаях. Я еще по зиме ставил вопрос о уничтожении. Вот и дождались, тарасовцы у самого лагеря трутся.
– Наказать хочешь? – с полуслова уловил настроение Зотов.
– Очень хочу! – признался Решетов. – Аж зудит. Но колется, у них гарнизон в сотню рыл, а нас два десятка.
– Не мешает помощи запросить.
– Ха, и всю славу отдать? Не, не пойдет. Да и не согласятся наши, утонем в бюрократии. Начнут судить да рядить, планы строить, прикидывать. Нет уж, сами справимся. Смелость города берет, а наглость – поселки.
– Уверен?
– На все сто. – Решетов повысил голос. – Снимаемся! Есигеев, выводи севернее Кокоревки, чтобы со стороны села не просматривали. Вперед!
Зотов покачал головой. Впечатление вертопраха Решетов не производил, хороший, вдумчивый командир. Довериться ему? Или вернуться в лагерь? Нет, не вариант, на всю жизнь останешься трусом, среди партизан слухи быстро расходятся. Осудить не осудят, но воспринимать всерьез перестанут, репутация не то чтобы пострадает, вылетит в топку. С другой стороны, зачем мертвому репутация?
Отряд двигался по мрачному ельнику, наполненному резкими смолистыми ароматами. Шуршали потревоженные ветки. Потрескивал под каблуками валежник. Мерно постукивал дятел. В стороне от тропы надувались и лопались болотные пузыри, принося запах тухлых яиц. Левее, насколько хватало глаз, поднимались голые вершины мертвого леса. За следующий час Зотов выслушал небольшой ликбез от Решетова о состоянии дел в этом районе. Оказалось, впереди железнодорожная ветка Навля-Суземка, протянувшаяся через сердце партизанского края и по этой причине немцами не используемая. Пытались они гонять по ней паровозы осенью сорок первого да обожглись крепко, кругом глухомань, партизаны и комары. Населенных пунктов раз-два и обчелся, уцепиться не за что. Опорной базы не построишь, две первые партизаны вырезали, как только бургомистр отчитался о победе над лесными бандитами. Пришлось поезда в обход пускать, через Борщево и Погребы на Локоть и Льгов. Две станции седлают железнодорожное полотно, Алтухово и Кокоревка. В Кокоревке партизаны, в Алтухово карательный батальон, носа за пределы села не высовывающий. А за дорогой начинается земля Локотского самоуправления, территория враждебная и опасная для партизан.
На пути встретилась узкая, заросшая кустарником и осокой речушка, укрытая кронами развесистых вязов. Сразу за ней – железка, которую преодолели ползком, скребя брюхом по гравию и бренча по рельсам оружием. Скатились с насыпи и исчезли в густом темном лесу. Еще через час под ногами захлюпала ржавая болотная вода, зеленая трава сменилась упругим покрывалом влажного мха. Колька специально попер в самую сырь, проверяя трофейную обувь, и остался доволен. На отдых остановились, углубившись в молодой, уютно задремавший на солнышке ельник. Несколько партизан с Есигеевым ушли в разведку, отсутствовав буквально двадцать минут.
Шорец неслышно проскользнул в зарослях, лег рядом с Решетовым и доложил:
– Хоросий подход, насяльник, мал-мала видна все.
– Пойдем глянем на тарасовский гарнизон, – позвал Решетов.
Зотов кивнул Карпину, взглядом осадил обиженно засопевшего Воробья и устремился за остальными. Дальше поползли и затаились на пригорке, заросшем земляникой и корявыми соснами. Впереди раскинулась свежая пашня, а за ней, метрах в трехстах, – неожиданно большая деревня чуть не в сотню дворов, темнеющая покатыми крышами и коптящая небо дымом бесчисленных труб. В пруду гоготали гуси, на поле сонно паслось стадо коров, на околице пацанята играли в войну, прячась в сирени и нещадно рубя палками молодую крапиву. Заливисто, с подвывом лаяли псы.
– Серьезно устроились. – Карпин передал бинокль.
Село опоясалось системой окопов, с ходами сообщения к ближним домам. Виднелись кольца пулеметных гнезд. Аккурат напротив залегших партизан чернели амбразурами замаскированные, похожие на невинные холмики, доты. В окуляре замаячила полицейская кепка, мелькнуло лицо. В противоположном конце окопа еще одна. Кепки постояли, двинулись навстречу и замерли. Поднялись клубы сизого табачного дыма.
– Гиблое дело, – прошептал Зотов. – Без артиллерийской подготовки и трехкратного преимущества в живой силе тут ловить нечего.
– Твоя правда. – Решетов жадно облизнул пересохшие губы и ткнул за спину: – Метров двести, за перелеском, Шемякино, деревня немногим меньше Тарасовки, и полицаев до чертиков. На рожон сунемся – меж двух огней загремим.
– Будем отходить?
– Ну что ты, Виктор Палыч, обижаешь, капитан Решетов не отступает. – Партизан начал отползать задом и без ложной скромности заявил: – Есть одна гениальнейшая идейка. Сейчас не пытай – не скажу, возьмем голубчиков тепленькими, слово офицера.