– Как пионеры, етить, – бурчал в темноте Шестаков.
Отряд, уже не таясь, растянулся длинной цепочкой. Лес отступил, сыпанув напоследок молодыми березками, показались темные крыши. Тишина стелилась над полем вместе с сизым болотным туманом. Зотов почувствовал себя крайне неуютно на открытом пространстве. Сейчас резанут из пулеметов, мало не покажется.
– Стой, кто идет! – резко окликнули из темноты.
– Свои! – отозвался Попов. – Семен, ты, что ли?
– Стой! – Голос часового сорвался, лязгнул затвор. – Пароль!
– Великая Германия. Отзыв.
– Великая Россия! – Полицай заметно расслабился.
Зотов усмехнулся про себя. Сколько дешевого пафоса. Давненько заметил, изменники любят размах, так предательство кажется обоснованным. Чувствуют себя не цепными шавками, а вершителями судеб отдельно взятой страны. Шайка из пары сотен голодранцев у них непременно освободительная армия, кружок придурков-балаболов – партия, горлопан – руководитель с замашками палача, последняя надежда русской нации.
В темноте замаячили фигуры двух полицаев.
– Вы, Владимир Михалыч?
– Ну я, узнал ведь, стервец?
– Как не узнать, Владимир Михалыч. Но порядок-то должон быть!
– Молодец, службу знаешь, – одобрил Попов, подходя вплотную.
Карпин, идущий справа от Зотова, подался вперед. В лунном свете тускло сверкнула сталь. Полицай захрипел порванным горлом и обмяк у лейтенанта в руках. Второго убил Малыгин, играючи, мимоходом, только позвонки жутко хрустнули. Вход в деревню оказался открыт. Темные фигуры соскользнули в окопы и скрылись. Постовым этой ночью крупно не повезло.
– Полдела сделано, – прошипел Решетов. – Дальше как договаривались.
Отряд распался. Большая часть, вместе с людьми Попова, тоненькими струйками потекла по околице – разыскивать дома полицаев. Решетов с лучшими бойцами и группа Зотова устремились в Тарасовку. Сонно закукарекал петух. Как-то неуверенно, опасливо затявкали, зазвенели цепями дворовые псы. За месяцы войны собаки успели привыкнуть к чужим, смекнули, что людей, пахнущих железом и порохом, лучше не замечать. Деревня спала. Занимался рассвет, неуверенно рассеивая чернильную тьму и погружая улицы в серый, обжигающий ледяным дыханием полумрак. Школу, единственное двухэтажное кирпичное здание в селе, нашли без труда. Перед входом нервно переминался часовой, прислушиваясь к топоту ног. На окраине смачно ударил винтовочный выстрел. Черт. Следом второй. На войне так и бывает, самые продуманные планы одним махом улетают к чертям. Приходит время импровизации, которую позже ушлые газетчики нарекут подвигом.
Решетов резанул очередью навскидку, от живота. Полицай на школьном крыльце завизжал, напоролся на невидимую преграду и сломался напополам. Выстрелы на окраине защелкали часто-пречасто, ухнула ручная граната. Что там случилось? Бой разгорался нешуточный.
– Зараза, а как красиво все начиналось! – крикнул на бегу Решетов.
Окна второго этажа озарились бледным светом. Внутри замелькали быстрые тени. Зотов дал очередь. Одновременно заговорили автоматы и винтовки партизан. Звон битого стекла смешался с истошными криками. Эффект неожиданности приказал долго жить. Полицаи пришли в себя. До школы оставалось метров пятьдесят, когда из крайнего окна второго этажа раскатисто застрочил пулемет. Белые трассеры вспороли деревенскую улицу, секанули по вишням, пули дробно защелкали по бревенчатым стенам домов. Пулеметчик бил не прицельно, просто заливая местность огнем. Неопытный, а может, струхнул. Это ненадолго. Зотов перемахнул низкий плетень, откуда только ловкость взялась, и спрятался за стеной. Рядом часто, надрывно сопел Воробей. Молодец парень, мотает на ус. Партизаны рассыпались за избами, отвечая редкими выстрелами. Решетов приник к венцам дома напротив.
Скрипнула дверь, на пороге избы появилась толстая баба в ночной рубахе, перепуганная, с растрепанной головой.
– Назад, дура! – заорал Зотов, толкая женщину в дом. – В погреб, быстро!
Баба взвизгнула и скрылась в избе.
Отряд попал в крайне неприятное положение. Пулемет в школе захлебнулся от перегрева, надсадно закашлялся и теперь стрелял короткими злыми очередями. Его поддержал второй, с противоположного конца здания. Пули щелкали, впиваясь в потемневшие бревна и вздымая на дороге брызги свежей земли. Носу не высунешь. Дверь школы распахнулась, на крыльцо выскочил мужик без штанов, но в форменном кителе. Дурканул парень. Полицай получил несколько пуль и мягкой куклой сполз по ступенькам. Дверь захлопнулась, пропоротая очередями, полетела щепа. Пулеметы перенесли огонь на вспышки, и Зотов поспешно отпрянул. Решетов что-то орал, жутко корча лицо.
Почти окончательно рассвело и стало понятно, что школа превращена в настоящую крепость. Окна первого этажа заложены мешками с песком, крайние окна второго превращены в пулеметные точки с узкими амбразурами. На околице выстрелы замолчали, что происходит – неясно. Может, полицаи с минуту на минуту в контратаку пойдут, а мы тут лежим, отдыхаем, пулеметики слушаем.
Зотов увидел Есигеева. Шорец медленно, сантиметр за сантиметром, наклоном тела высунулся из-за угла. Неужели попадет? Амбразура шириною с ладонь. Есигеев мягко нажал на спуск, винтовку тряхнуло, пуля угодила чуть левее смотрового отверстия. Белку он в глаз бьет, ну-ну. Шестаков, гадина, где? Не видать.
Неудача шорца ничуть не смутила. Он укрылся, передернул затвор, матовая гильза улетела в траву. На плоском морщинистом лице мелькнула улыбка. Есигеев вновь плавно наклонился, показавшись едва на вершок, и быстро, словно вовсе не целясь, выстрелил. Пулемет, строчивший с левого края, резко затих. Ну мастер!
Решетов воспользовался короткой заминкой, перебежал улицу и перекатом рухнул в смородиновые кусты. Сумасшедший! Запоздало затокал второй пулемет. Кто-то из партизан метнул гранату. Рубчатое яйцо не долетело метров двадцать до школы и взорвалось облачком дыма. Выстрелы слились в протяжную какофонию, пули заколотили по школе, выбивая фонтанчики красной кирпичной пыли и не причиняя обороняющимся никакого вреда. Ну разве испугали кого.
– Окопались, суки. – Решетов выполз с распоротой до крови левой щекой.
– Пусть сидят, – предложил Зотов. – Никуда не денутся.
– Хрен им. Я этих сволочей достану, тут дело чести!
– У вас кровь, – испуганно сказал Колька.
– Где? – Решетов провел по лицу и скривился. – Плевать! – И заорал во весь голос: – Прекратить огонь! Прекратить, я сказал!
Партизаны остановили беспорядочную стрельбу. В глубине деревни сконфуженно осеклась длинная очередь.
– Рвать надо, – предложил Зотов. – Взрывчатки килограмм пятьдесят заложить под стену – и рвать. Сложится карточным домиком.
– Это мысль! – обрадовался Решетов. – Только где я столько тола возьму? В отряд гнать? У кокоревских есть, да они не дадут, обидчивые, мы тут без их ведома хороводим.
В сенях кто-то надсадно возился. Снова эта баба неугомонная? Зотов распахнул дверь, запустил руки в темноту и выволок на свет божий лысоватого, парадно одетого в панталоны и валенки мужика.
– Не убивайте, – взвыл сельчанин. – Я не виноват, у меня дети.
– Рот закрой, – оборвал Зотов. – Стены в школе толстые?
– Чегось? – Вопрос выбил лысого из колеи. – А, ну вот такенные. – Он развел руки сантиметров на семьдесят. – В три кирпича. Клали в тридцать девятом, бригада брянская приезжала. Работнички добрые, но хулиганы – диаволы, черти холерные. Ух и озоровали! Скрали у меня порося, сказали – в милицию пойду, избу спалят!
– Спрячься. – Зотов зашвырнул словохота обратно. В сенях зазвенело, обрушилось что-то тяжелое. Новости не обрадовали. Кладку в три кирпича просто так не пробить. Взрывчатки нет, противотанковых гранат нет, ручные как слону дробина.
В кустах за домом зашуршало, послышался треск. Зотов с Решетовым схватились за автоматы.
– Понастроили тут, – донесся голос Шестакова, прогнивший штакетник вылетел под ударом, в дыру просунулся сапог, подергался, исчез, следом появился Степан и хмыкнул, увидев нацеленные стволы. – Испужались? Я это, геройский рядовой Шестаков прибыл с разведки. – Он кивнул за спину: – Дохлый номер. Задками прополз, к ним не подступишься, дуром попрем – кровью умоемся. Школа, едрить ее в дышло, говорил батюшка-покойничек: все беды от образованиев лишних. Как в воду глядел! А он ишшо до революции хотел учителей перещелкать, святой человек!
«И когда успел?» – удивился Зотов. Вот исключительной полезности человек. Мы тут совещаемся, головы ломаем, как школу приступом брать, а Шестаков действует, варианты прикидывает.
Степан глухо ворчал, оттирая с колена ему одному видимое пятно. Была у него удивительная способность оставаться чистым, чем бы ни занимался. Пример мужицкой рачительности, в этом они с Егорычем неуловимо похожи.
Пулеметная истерика со стороны школы утихла. Первый испуг миновал, теперь будут экономить патроны.
Со спины подскочил бурно дышащий партизан и доложил Решетову:
– Товарищ капитан, товарищ капитан! Там такое! Народ озверел, полицаев режут!
– Кто?
– Шемякинские, у них одного хлопнули, они и лютуют!
– Мне проблем мало? – вскипел Решетов.
– Я разберусь, – предложил Зотов.
– Золотой ты человек, Виктор Палыч! Ступай, а я буду школу эту драную приступом брать.
– Не переусердствуй, капитан, – сказал Зотов и кивнул партизану: – Веди.
– Я останусь, Виктор Палыч, – взмолился Колька. Ясно, подвигов ищет.
– Оставайся, Карпин, за мной.
Партизан побежал задами, петляя и стараясь не выходить на открытую местность. Школьные пулеметы ожили, заливая свинцом улицу и дома.
– Тиу, тиу, – визгливо запело над головой. Пули с сырым чавканьем заколотили по крышам.
– Сюда! – Проводник нырнул в переулок, заросший сухой, ломкой крапивой и яблонями.
За забором брехнула собака. Со стороны школы щелкали редкие выстрелы, скупо огрызался пулемет. Труп Зотов увидел прямо на улице. Партизан в телогрейке, с отличительной повязкой на шее, лежал на обочине, неестественно подогнув ноги. Со двора ближайшего дома неслись матерные вопли и шум. В воротах сидел мертвец в белых кальсонах, из дырки во лбу текла кровь, заливая лицо. Сразу за воротами Зотов наткнулся на плавающее в крови тело старика лет семидесяти, в нижнем белье. Седая борода слиплась неряшливым колтуном, тщедушная грудь и живот искромсаны десятком колотых ран. Дед был еще жив: бесцельно рыл тонкими кривыми ногами землю, дико закатывая ничего не видящие глаза и пытаясь удержать пузырящиеся из распоротого брюха кишки. Возле крыльца двое партизан ногами и прикладами, жутко, в месиво, били человека. Тот дергался и хрипел, выплевывая алые сгустки. Левее, рядом с сараем, трое завалили на солому женщину с разбитым лицом, трещала ночная рубашка.