– Батюшки, Аркадий Степаныч! – всплеснул руками Зотов. – Какими судьбами?
– Здравствуйте, здравствуйте. – Аверкин принялся ручкаться со всеми подряд, протягивая женственно мягкие, сырые ладошки. – С утра как прибыл связной, так я сразу к вам. Думаю, как там они без меня? Боеприпасы, поди, нужны, горячее питание обеспечить. Кто, кроме меня? У товарища командира отпросился и к вам, бодрым наметом. Уф, еле добрались. Лес – жуть, не пройти, лешачье царство. Пока через железку перевалили, чуть богу душу не отдали. А тут болото это, будь неладно оно. Пришлось гать рубить на скорую руку.
– Значит, вы топорами тюкали?
– А то кто? – самодовольно подбоченился интендант. – У меня все быстренько, раз-два – и готово, нету проблем.
– А если бы мы из минометов ударили? Твой обоз бы на елках повис, – сморщился Решетов.
– Откуда мне знать, что у вас артиллерия? Из лагеря налегке уходили, – помрачнел Аркаша. – Да чего уж теперь, ведь не ударили! Ну вы, конечно, герои! Отряд на ушах стоит! Две деревни взяли, без шума и пыли! Ну красавцы, дай обниму! – Он в переизбытке чувств сграбастал Зотова и принялся неожиданно сильно колотить по спине.
– Хватит. – Зотов отстранился, посмеиваясь. – Ребра трещат.
– Не подходи, гимнастерку только нагладил – помнешь, – предупредил Решетов.
– Я тебе десяток гимнастерочек выдам! Да что там рубаху, я тебе орден выхлопочу! С Маркова с живого не слезу, заставлю в Москву ежедневно депеши строчить, с описанием подвига! Лично товарищу Сталину! Ну герои!
– Ты осади давай, депешестрочильщик, – прервал Решетов. – Че приперся? Я тебя знаю, Аркаша, ты без собственной выгоды задницу не поднимешь. Поживиться задумал?
Интендант обиженно засопел, в глазах засверкали хитрые чертики.
– А как без этого? Я кто?
– Наглый поросенок?
– Ин-тен-дант! – по слогам произнес Аверкин, воздев короткий палец над головой. – Моя прямая и первейшая обязанность – обеспечивать отряд всем необходимым. А у вас тут что? Правильно. Полицейские гарнизоны! А значит, излишки. Вот мы с ребятами и подсуетились.
«Ребята», хмурые мужики из аверкинского обоза, похожие на банду грязных бродяг, радостно закивали и принялись дружно чадить самосадом, словно стремясь накуриться на всю оставшуюся жизнь.
– Ясно, трофейщики, – кивнул Решетов. – Предупреждаю, лишнего нет.
– Не жадься, Никита, – укорил Зотов. – Снаряжения на батальон взяли, куда тебе столько, солить? Человек не для себя старается, для отряда.
– Истинно так! – обрадовался Аверкин. – Мне для себя и даром не надо! Я водички попил, сухарик погрыз немножко – и сыт! О людях пекусь. Идемте хозяйство смотреть?
– Экий ты прыткий, – окончательно расстроился Решетов.
– О, минометики. – Аверкин разглядел за избами задранные к небу стволы и засеменил короткими кривоватыми ножками.
– Минометов не дам, – уперся Решетов.
– На основании? – опешил Аверкин.
– Никаких пулеметов, орудий и минометов.
– На себе потащишь? – поддел Зотов.
– Мы никуда не идем.
– Не понял.
– Будем оборонять деревню, – огрызнулся Решетов.
– Сумасшедший, – ахнула Анька.
– С ума сбрендил? – Зотов понял, что за суетой так и не удосужился вызнать дальнейшие планы. Грешным делом, думал, операция не затянется: разгром гарнизона – и скоренько в лес. Ага, раскатал губу…
– Будем оборонять деревню, – упорно повторил Решетов. – Каминский скоро узнает о нашей милой проделке, о предательстве Попова и остальных. Ладно мужики, уйдут с нами в лес, вопросов нет, а бабы с детьми? Локотские живодеры пощады не знают, дома сожгут, людей в расход, строго по линии антипартизанской борьбы. Теперь мы за них отвечаем, понимаешь? Кашу заварили, надо расхлебывать.
– Самоубийство, – возразил Зотов. – Захватить и удерживать деревню рядом с Локтем – это как дергать медведя-шатуна за усы. Вроде весело, а потом ходишь без рук, культяпками машешь. Если вообще ходишь.
– Продержимся, сколько сможем, – отрезал Решетов. – Сил и средств достаточно для маленькой победоносной войны. Другого выхода нет. Людей нельзя Каминскому отдавать.
– Согласен, – признал Зотов. Другого выхода не было. Если уйти сейчас, Каминский отыграется на гражданских.
– Ну вы даете! – всплеснул руками Аверкин. – Я зря перся, да? Какая оборона? Вас тут как тараканов прихлопнут!
– А мы тараканы не простые, зубастые. – Решетов погладил ствол миномета. – С этими красавцами сам черт мне не брат. Вы локотское отребье видели? Нет. А я навидался. Не бойцы они, мародеры и трусы. Против нас не выстоят.
– Ты такой уверенный, пока немцы не подтянулись, – усмехнулась Ерохина.
– Немцев не будет, гарантия.
– Откуда знаешь? – изумился Зотов.
– Птичка чирикнула. Немцев поблизости нет – это раз. Тут территория Каминского – это два. Стучать немцам он не станет. Какой из него на хрен хозяин, если на его земле партизаны ведут себя как дома?
– А «Фогельзанг»?
– А может, никакого «Фогельзанга» и нет? Слухи, сказочки для доверчивых. Немцы летнее наступление готовят, какое им дело до партизан? Мы им как блохи на сторожевом кобеле.
– Резонно.
– Ну, а я чего говорю? Посидим пару дней, подождем, пока партизанские семьи эвакуируются, сунем Каминскому по зубам, пусть говном подавится, и спокойно уйдем. Расклад удачный, к гадалке не ходи.
Малыгин, угрюмой глыбой нависающий за спиной Решетова, вдруг заухал по-обезьяньи, видимо, изображая радостный смех.
– Ты чего, Федя? – удивился капитан.
– Историю одну вспомнил, про гадалку, – осклабился Малыгин.
– Забавную?
– Еще как.
– Дай угадаю. Ведьма нагадала, Звезду Героя получишь за оборону Тарасовки?
– Если бы. – Малыгин перестал хрюкать. – Случай был. Я в Гражданскую в четырнадцатой армии служил, так по зиме Одессу мы брали. Холодища – жуть, даром юг, ночью цигарки к зубам примерзали, море крошкой ледяною забилось. Моя рота в передовых. Ворвались в город, завязали бои, беляков в порту великие тыщи, грузились на корабли, так и утекли почти все, сукины дети. Их там до чертиков было – офицерье, буржуи, кадетики, дамочки в кринолинах с махонькими собачками, сплошной контрреволюционный актив. Мы на Николаевском бульваре пулеметы развернули и давай порт поливать, народу тьма, хер промахнешься. Там паника: мечутся, прячутся, некоторые в воду сигают, лишь бы к нам не попасть. Позиция у нас отличная, а поддержки ноль, наши только к окраинам подошли. Беляки-юнкеришки в контратаку пошли, пришлось нам с бульвара срочно валить. Дрались они сильно, того не отнять. Дважды в штыковую ходили. Пока мы перегруппировывались, контрики погрузились на пароходы и ту-ту, отбыли в солнечную Турцию. Те, кто не успел, двинули в сторону Румынии, их потом севернее Овидиополя к Днестру прижали и посекли. Короче – Одесса-мама наша. Кругом бардак и неразбериха, народ на радостях вскрыл винные погреба, потеха пошла. И привязалась к нам цыганка одна, карга старая, воняла жутко, все цыгане воняют, не моются, что ли? Табор ихний у Хаджибейского лимана артиллерия разметала, то ли наша, то ли белячья, хер разберешь. Только кибитки летели. Ну она умишком и тронулась, шлялась по городу с мертвым грудничком на руках, скулила – «дай погадаю, дай погадаю». Прилепилась, как муха. Взводный наш, Мишка Канунников, выдумал хохму. Он уже сильно поддатый был, взял топор и на пристань мотнулся, глядим, вертается – морда довольная и тащит вроде охапочку дров. Подошел, батюшки-светы, нарубил остолоп этот десяток рук с мертвяков и цыганке вывалил. «Гадай, – говорит, – лахудра». А руки страшные, синие, скрюченные. Она отпиралась вначале, а потом ничего, бойко так затрещала, кому любовь и выгодную женитьбу, кому повышенье по службе, кому печали великие. Смеху было, животики надорвать. У Мишки вино носом пошло… – Малыгин осекся, веселая история благодарных слушателей не обрела. – Ну да, согласен, сейчас уже не так и смешно.
– Вообще не смешно, – обронил Решетов.
– Гадость какая, – вспыхнула Аня.
Зотов хмыкнул и сказал:
– Если после войны детей заведу, ты, пожалуйста, от них подальше держись со своими рассказами.
– Вы чего? – сконфузился Федор. – Я хотел обстановочку разрядить.
– Спасибо, не получилось. – Зотов повернулся к Решетову. – Ладно, уболтал – обороняем деревню. Не скажу, чтобы мне это нравилось, но про кашу ты верно подметил, придется хлебать. А излишки надо отдать, жадность – отвратное качество. Все лишнее передать Аверкину, оставив необходимый минимум продовольствия, боеприпасов и тяжелого вооружения, в расчете ведения боевых действий на три-четыре дня. В любом случае, чую, отступать будем в спешке.
– Ой, дураки. – Анька скорчила рожицу. – Как есть дураки. Обороняльщики выискались. Ладно, дело ваше, а я пойду по деревне гулять.
Она гордо задрала курносенький нос и упругой, легкой походкой направилась в сторону ближних домов.
– Бабу не спросили, – сокрушенно вздохнул Решетов и кивнул Аверкину: – Пошли, кровопийца, обдерешь меня как липку.
– Мне много не надо! – залучился начищенным самоваром Аркаша, беря капитана за локоть. Они пошли в глубь деревни, предстоял банальнейший, мелочный торг, шантаж и угрозы. Зотова с собой не взяли, на том и спасибо.
– Принесла нечистая, – сплюнул стоявший рядышком Шестаков. – Это не интендант, а холера приставучая, натурный капиталист.
– Ты слишком строг, Степан. Человек просто работает.
– Ага, знаю я, как он работает, насмотрелся.
– Методы, противоречащие революционной законности?
– Ты эти словечки свои заумные брось, – огорчился Степан. – Жуть этого не люблю. К нам в семнадцатом хлюст один из райцентра приехал, тож непонятно балакал, образованьем давил: «имперьялизм», «мировая революция», «Карла Маркса», «пролетарьят». Мужики послушали малясь, с повозки стащили да надавали по чем попало. Враз про умности позабыл, верещал на самом простецком наречии, стал ближе к народу, значится.
– И меня будешь бить?
– Тебя? Тебя нет, ты из начальников, может, самого Ленина видел. Бить не буду, но обижусь крепко. Я обидчивы