При упоминании Ленинграда в сердце остро кольнуло. Город восьмой месяц в блокаде, вести приходят скудные, голод косит людей, и зима была страшная, говорят, тела лежали на улицах, их некому было убрать.
От невеселых мыслей отвлек появившийся Коленька Воробьев, лихой партизан и лучший часовой по эту сторону фронта. Быстро управился. Худенькая фигурка выскользнула из-за кустов и нерешительно замялась у раздвоенной ели. С ним никого. Понятно, на рожон лезть не хотят.
– Волга, помаячь, – велел Карпин.
Сашка нехотя поднялся и обозначил присутствие. Колька обрадовался и закричал, тыча за спину:
– Командир интересуется, кто тут от Николая Степановича, грит, выходь на переговор!
– Я пошел, – сказал Зотов.
Карпин перехватил за рукав.
– Не надо, я отвечаю за твою безопасность. Головой.
– Мы тут все сейчас ответим головой, лейтенант, – подмигнул Зотов, вставая во весь рост. – Бог не выдаст, свинья не съест. Будь готов, как пионер. Увидишь – нос чешу, вот так, – он коснулся переносицы указательным пальцем, – значит, приготовиться. Как уберу руку, начинаешь считать: сто один, сто два, сто три. Я падаю и кидаю гранату, ты открываешь огонь изо всех стволов, я начинаю отходить. Лады?
– Лады, но идея тупая, – обреченно согласился Карпин, отжимая предохранитель ППШ.
– Чем богат. – Зотов пошел навстречу партизанам, прикидывая варианты развития событий от плохого к очень плохому. Успокоиться надо, руки снова дрожат.
Из темного ельника появились двое. В кустах явно засело больше. Зотов именно так бы и поступил, нарисуйся среди партизанского леса мутные типы, требующие командира отряда. Встречающие были примерно одного возраста – под пятьдесят. Один чуть постарше, среднего роста, с жесткой щеткой усов, в сапогах, военных галифе и гражданском пиджаке. Второй подтянутый, в офицерской двубортной шинели без знаков различия, портупее и фуражке с малиновым околышком и ярко-красной звездой. В войсках такие звезды в прошлом году заменили на зеленые, отказались от довоенного франтовства. Первый напоминал бухгалтера или ветеринара, второй – человека военного, но Зотов никогда не доверял внешности. Сплошь и рядом милейший человек оказывается хладнокровным убийцей, а угрюмый здоровяк со лбом питекантропа – самым сердечным в общении мужиком.
Они остановились в паре шагов, пристально изучая друг друга. Гражданский не выдержал и спросил:
– Вы от Николая Степановича, стало быть?
– Николай Степанович просил передать: в Твери отличная погода, с апреля дожди, – сообщил условленную фразу Зотов и замер, чуть покачиваясь на каблуках. Ответ все решит – отзыв или попытка захвата. Руку в кармане свело.
– Пора привыкать, Тверь – край дождей и тумана, – по слогам проговорил гражданский и неуверенно улыбнулся.
Зотов выдохнул. Фух. Свои. Неужели дошли?
– Здравствуйте, товарищ, – поприветствовал гражданский, протягивая ладонь.
– Здравствуйте, товарищи партизаны! Минуточку, один неловкий момент! – Зотов нарочито медленно вытащил из кармана руку с взведенной гранатой, зажатой в побелевших пальцах.
Партизаны заметно струхнули и шагнули назад. Человек в форме шумно сглотнул.
– М-мать, – ахнул гражданский.
– Вы меня простите великодушно, – извинился Зотов. – Есть тут перестраховщик один, велел подорваться в случае чего. Страшный человек. Вы уж войдите в положение. Времена-то нынче какие? Ну не мне вам рассказывать.
Он вставил чеку на место, загнул усики и спрятал лимонку. Напряжение спало.
– Моя фамилия Марков, Михаил Федорович, – представился гражданский. – Командир партизанского отряда «За Родину». Это начальник штаба майор Лукин, Владимир Алексеевич. Нас предупреждали радиограммой. Вы товарищ Зотов?
– Он самый! Виктор Павлович, – отрапортовал Зотов, пожав сильные, сухие ладони, обернулся и призывно махнул. На опушке, словно из ниоткуда, встали разведчики.
– Лейтенант Карпин, – представил сопровождающего Зотов.
– Здравствуйте, устали, поди? – посочувствовал Марков. – Ничего, устроим вам отдых. Мы, если честно, боялись, думали, не сыщете нас. Прошу за мной.
– Мы разведка, кого хочешь найдем, – хмыкнул Карпин, двигаясь по едва заметной тропе.
Из тени выступил десяток партизан. Они взяли гостей в кольцо, с завистью поглядывая на вооружение и снаряжение разведгруппы. Сами выряжены кто во что горазд, в живописную смесь гражданской и военной одежды. Большинство с винтовками, у двоих немецкие пистолеты-пулеметы МР-40 и стандартные брезентовые подсумки под три магазина.
– Что с явкой на хуторе? – спросил Зотов.
– Дрянная история, – поморщился как от зубной боли Марков. – Каминцы нагрянули три дня назад, все пожгли, хозяев повесили. Мы поздно узнали, хотели перехватить на обратном пути, да эти суки уже укатили. Ничего, поквитаемся, стало быть.
– Повешенных надо бы снять.
– Снимем, – поморщился командир. – Не успели ишшо, егеря поблизости шарят.
– А связной?
– Санька ушел, он у нас знаете какой, с осени партизанит, боевой парень! Да у нас все боевые! – похвастался командир.
– Я так и подумал. – Зотов глянул на плетущегося в сторонке Кольку Воробья. Боевые – это еще не то слово. Орлы на подбор.
Партизанский лагерь начался неожиданно. Вроде шли по густому лесу, а вдруг за кустами обнаружился загон с дюжиной лошадей под навесом из порыжевших еловых ветвей. Под ноги с истошным лаем кинулись несколько кудлатых собак. Брякнул колокольчик. Рядом с тропой неуклюже сидел на корточках бородатый мужик в телогрейке, доивший костлявую корову и матерившийся вполголоса. Белая с черными пятнами буренка дергала рогатой башкой и пыталась смазать доильщику хвостом по лицу.
– Ты, дядь, активней за сиськи-то дергай! – хохотнул Волжин.
– Я те щас дерну, пога… – взвился мужик, но осекся при виде начальства. – Товарищ командир, освободите меня от наряда, пусть бабы доят! Пошлите меня нужники чистить или в бой в первых рядах! Сил моих нет!
– Ты продолжай трудиться, Шестаков, продолжай. Труд, стало быть, сделал из обезьяны человека. Корова сама себя не подоит, – успокоил наказанного Марков. – Сумел напакостить, сумей отвечать.
– Да я в бой, товарищ командир, да я полицаев громить! – всплеснул руками бородач. – Вы меня знаете! Люди смеются!
– Разговорчики, Шестаков! – посуровел командир.
Мужик сплюнул и остервенело зазвенел ведрами на весь лес.
«Похоже на цыганский табор», – отметил Зотов. Телеги, лошади, стираное белье. Малейший шухер – и лагерь снимется с места и откочует в глубь заболоченных черных лесов. Ну разве медведей нет, песен не слышно и рюмочку не подносят. Появились землянки, обложенные дерном. С виду холмики среди леса, по крыше пройдешь – не заметишь. Людей много, в основном хмурые мужики средних лет, с оружием и без. Несколько женщин в годах. Мимо пробежала стайка девушек. Увидев новеньких, захихикали, зашептались. Карпин погрозил Волжину кулаком. Дескать, не балуй у меня. Тот сделал вид, будто обращаются не к нему, и горделиво выпятил грудь, став похожим на кочета.
Под огромным дубом аппетитно попыхивала армейская полевая кухня. Высилась груда сухих осиновых дров, дающих мало дыма и много огня. Человек в драном треухе, морщинистый, загорелый до черноты, помешивал в котле огромным черпаком, наполняя лагерь одуряющим запахом гречневой каши. Собаки, собравшиеся у кухни, разлеглись на солнышке, вывалив языки и ожидая подачек.
– Обед скоро, Кузьмич? – поинтересовался Марков.
– По расписанию, товарищ командир! – Повар расплылся в беззубой улыбке. Ловко подхватил костыль, беззлобно обматерил псов и заскакал вокруг кухни. Зотов поначалу и не заметил, что у повара нет правой ноги. Увечье Кузьмича никак не смущало. Он снял шкворчащее на костре ведро и принялся заваливать в котел поджарку из моркови и лука. Желудок требовательно заурчал. Зотов только сейчас понял, насколько оголодал. «Если не накормят, лягу и умру», – решил он.
– А говорят, партизаны плохо живут, – указал Зотов на кухню.
– Кто ртами щелкают, те плохо живут, стало быть, – согласился Марков с лукавым прищуром. – А мы народ запасливый, на чужую доброту не надеемся. Кухонку эту я в сорок первом припрятал, часть одна пехотная бросила, когда отступала. Разбомбили их крепко у Навли. Мы с мужиками и укатили кормилицу, была вторая, но у ней колесо взрывом оторвало и бочину разворотило. Наши еще возмущались: куда, мол, Федорыч, эта бандура? А она, глядишь, пригодилась. Другие в золе картоху пекут, поносом жгучим страдают, а у нас каша да щи, как у тещи любимой!
Зотов порадовался смекалке командира. Этакий тип людей был ему хорошо знаком. Слишком хорошо. Крестьянин, деревенщина, с виду простой и даже чуть глуповатый, но это лишь маска. С дурачка меньше спрос. На деле селяне – осторожный народ, себе на уме. Своего не упустят, чужое хапнут не глядя. Палец в рот не клади, отхватят руку по локоть, а глаза будут невинные, как у младенца. На Гражданской Зотов таких навидался. Добренькие, услужливые, кланяются, последнюю рубаху готовы отдать, а спиной повернешься – и выстрел из обреза в упор. Потом идущие мимо отряды находят на обочине раздетые догола трупы солдат. Хозяйственные мужики валили и красных, и белых, без разбору, было за что. Тела бросали подальше от сел, награбленное закапывали до лучших времен, плели небылицы о всадниках на черных конях. Взять на горячем ушлых мужичков было ох как непросто. Недаром беляков скоренько порубали, а крестьянские восстания, таких вот марковых, с добрым прищуром, давили до тридцатых годов.
– Разведчики со мной, – пригласил Лукин. – Для вас приготовлена отдельная землянка, отдохнете с дороги.
– А вы ко мне, товарищ Зотов. – Марков взял под руку, увлек в сторону и велел часовому, замершему возле одной из землянок: – Петро, кликни Аверкина, скажи, пусть вскрывает НЗ, он поймет. – Открыл висящую на кожаных петлях дверь, обитую шкурой со свалявшейся шерстью, и радушно улыбнулся. – Добро пожаловать в холостяцкую берлогу, устроим со всеми удобствами.