– Эй, слышите меня! Сдавайтесь, суки! Даю десять секунд! – срывая голос, заорал Решетов и подмигнул Зотову. – Лихо мы их?
– Красивая победа.
– Ну так. А как вам, товарищ второй секретарь?
– Уймись, Решетов, – поморщился Фролов и опустил автомат. – Как в тире сработали.
– Нихт шиссен! Вир гебен ауф! – донесся с поля напуганный голос. Поднялись два человека. Один кренился и держался за бок.
– Я один это слышал? – изумился Решетов, жестом отправляя группу бойцов.
Лошадь стонала и дергала задними ногами. Партизаны, рассыпавшись по полю, осторожно дошли до телеги. Ударили одиночные, добивая лошадь и тяжелораненых. Пленных обыскали и погнали в Тарасовку. Двое решетовцев задержались, чтобы собрать винтовки и стащить с убитых шинели и сапоги.
– Почему по-немецки? – заметно растерялся Фролов.
– Может, немцы? – логично предположил Зотов.
– Вота цацы какие. – Залихватски усатый партизан в прохудившемся ватнике ударами приклада спустил пленных в окоп. Выглядели они крайне жалко – грязные, оборванные, испуганные. Один постарше, заросший колючей щетиной, седой словно лунь, второй помоложе, лет восемнадцати, с расширенными, наполненными слезами глазенками, зажимающий рукой кровоточащую рану в левом боку.
– Нихт шиссен, нихт шиссен, – зачастил седой, давя угодливую улыбку. – Вир дойчен. Аллес клар.
– Я, я, дойчен зольдатен, – шипя от боли, закивал молодой.
– Охренеть! – Решетов хлопнул руками по бедрам. – Нет, Вить, че за дела?
– Немецкий у них рязанского разлива, – хмыкнул Зотов и по всегдашней избыточной доброте полез помогать. Под рубахой у раненого булькало и судорожно пульсировало пулевое отверстие. Зотов примерился и запустил в дырку палец.
– А-а-а, сука, – взвился пленный.
– Обучение русскому – быстро, надежно, с гарантией, – улыбнулся Зотов, извлек мерзостно чавкнувший палец и отвесил «немцу» леща. – К чему эта комедия, актеры крепостного театру?
– Это все он, он, – застонал молодой, тыча в седого. – Он меня подговорил!
– Самый умный, что ли? – Решетов пихнул седого ногой.
– Нихт шиссен, их бин дойчен, – судорожно затрясся седой, доигрывая по инерции роль.
– Я тебе щас башку прострелю, – пообещал Решетов.
– С Локтя мы, – заныл молодой. – Меня Ленькой звать, а этого Яшкой Седым. По нам как стрелять начали, Яшка и говорит: «Прикинемся немцами, немцев стрелять на месте не будут, а нас, каминцев, сразу в расход».
«Забавная животина», – подумал Зотов и заглянул Седому в глаза.
– Может, хватит ваньку валять?
– Я не валяю, – буркнул пленный. – Жить очень хочется.
– А кто не дает?
– Всяко бывает, – простодушно откликнулся Яшка. – Мозга со страху запуталась, вот я и счудил. Стрелять, значит, не будете?
– А надо? Кто такие?
– Разведка моторизированной истребительной роты Локотской волости.
– Моторизированной. – Решетов подавился смешком. – При телеге?
– Все не пешком.
– Ваша задача? – спросил Зотов.
– Доразведать Тарасову Гуту, – шмыгнул носом Яшка Седой. – Посмотреть, исть партизаны или сбежали.
– И истребить?
– Шо?
– Рота же истребительная, должны истреблять.
– А. Не, – гнилозубо и обезоруживающе улыбнулся Седой. – Я, к примеру, и с винтовки палить не умею. Повар при кухне.
– Все вы так говорите. Сколько вас? Только без фокусов. Правду.
– Я в жизни не врал, – обиделся Яшка. – Меня по детству отец отучил, сказал: «Сыночек, язви твою душу, ты мне врать не мо…»
– Сколько.
– Три пехотных батальона в Холмецком хуторе и мехбат на подходе. Каминский рвет и мечет, обещался к вечеру выбить вас вон. Вы мне оружие дайте, я с вами пойду! И гранату!
– Экий ты шустрый, – хмыкнул Решетов.
– А лучше отпустите, я скажу, нетути партизан. Мне поверят, Яшка Седой ни в жисти не врал!
– Заткнись, – оборвал Зотов. – Где этот хутор?
– Отсюда километров семь по дороге на Локоть, – отозвался Решетов.
– Часа через два ждем гостей.
– Три батальона, – ахнул второй секретарь. – Приказываю немедленно уходить.
– Тебе надо, ты и иди, – резанул Решетов.
– Останетесь?
– А чего? Подумаешь, три батальона, мне полк подавай или дивизию.
– Самоубийца.
– Мне в царствие небесное и так хода нет.
– Товарищ Зотов, – умоляюще протянул секретарь.
Зотов взвесил все за и против и просто сказал:
– Мы остаемся. Деревни без боя отдавать не с руки. Выгадаем время, вы, в Кокоревке, подготовитесь к обороне.
– Как знаете. Я с себя ответственность снимаю. Пленных заберу.
– Забирайте.
– Если тут ляжете, плакать не буду. – Фролов резко повернулся и ушел.
– Плакать не буду, – передразнил Решетов. – Нас рота, пободаемся с Каминским несколько дней.
– Разрешите мне с ребятами в лес, – попросил Карпин. – Не люблю в голом поле сидеть. В лесу от нас больше пользы будет.
– Иди, лейтенант, – кивнул Зотов.
Смысла держать разведку на привязи нет. Карпин не пропадет, а крови полицаям попортит.
– Саватеев, – повернулся Решетов. – Придай лейтенанту полвзвода наших, при одном ручнике. Выбери лучших.
– Шестакова не видел? – спросил Карпин.
– Сам обыскался, – признался Зотов. – С утра был, а потом – фить, ветром удуло. Дурацкая манера исчезать, а потом появляться с загадочным видом.
– Хотел его с собой взять, да чего уж теперь…
– Удачи, Миш, ни пуха вам ни пера.
– К черту. – Карпин сверкнул разбойничьими глазищами и скрылся в траншее, ведущей к опушке недобро нахмуренного ельника.
Нет ничего хуже ожидания предстоящего боя. Страх гнездился в душе, в голове сухо щелкал обратный отсчет. Девять, восемь, семь… Кто сегодня останется в этих окопах? Рыхлым, зеленисто-коричневым покрывалом раскинулась нетронутая, стосковавшаяся по плугу земля. Луговая трава ползла низкими волнами, привыкнув никнуть перед напором озимой ржи. В безоблачном небе радостно щелкал крохотный жаворонок. Над дорогой подрагивало жаркое пыльное марево.
Рядом закурили, дымя, как сломанный паровоз. Зотов повернулся и увидел примостившегося за бруствером Шестакова.
– Ты где был?
– Здеся.
– Не бреши.
– Вот те крест.
Глазки честные-пречестные. Есть у некоторых удивительная способность врать, искренне веря в свою самую подлую ложь.
– Тебя Карпин искал.
– Видать, не нашел.
– В лес он ушел, с разведкой.
– Пущай, дело-то молодое. А я чего в лесу не видал? Мокротень и елки проклятые, экое диво. – Степан искусно скрыл в голосе нотки разочарования.
Где он, интересно, шлялся? Да какая теперь разница…
Через полтора часа прибежал связной от Карпина и, бурно отдышавшись, доложил:
– Противник численностью до батальона втянулся с дороги в лес. – Он указал направление. – Тяжелого вооружения, окромя пулеметов, не обнаружено.
– Начинается. – Зотов весь подобрался. – Передай лейтенанту Карпину: в бой не вступать, отходить к Шемякино и вести наблюдение.
– Понял.
– Если попрут, мы их из минометов прижмем, – вставил Решетов. – Держитесь подальше, а как закончим, попробуйте их пощипать.
Связной напился из протянутой фляги и припустил обратно.
– Эти не дураки, лесом идут, – обронил Зотов.
– Поумнели, суки, – кивнул Решетов. – Ничего, пусть только сунутся – встретим.
Он убежал проверять минометы. Зотов, чтобы хоть немного отвлечься, прикинул, как бы он поступил на месте каминцев. Все правильно, на поле соваться – самоубийство, телега и трупы тому лучшее подтверждение. Скрытно выйти лесом на южную сторону, оттуда до околицы всего метров двести и шикарный обзор. Обозначить себя, выявить огневые точки партизан, дождаться подкрепления, подавить пулеметы и одним броском оказаться в окопах. Оптимальное время – полдень. Он посмотрел на часы. Половина первого.
Из зарослей смачно ударили винтовочные залпы. Пули с протяжным скулящим визгом понеслись куда-то левее, в стены амбаров и изб. Партизанские окопы молчали. Шестаков сплюнул, тщательно затушил недокуренную цигарку и сунул в кисет. Кулак – он и есть кулак.
Разом застрекотали несколько пулеметов. Огонь противника захлестнул окраину Тарасовки и линии безжизненных с виду траншей. Зотов осторожно поднялся над бруствером. Лес надежно скрывал каминцев, позволяя стрелять без опаски. Установленные в глубине пулеметы выкосили мелкий березняк на опушке, взборонили открытое поле и били теперь по деревне в какой-то бессильной сметающей ярости.
Позади, за домами, гулко зафыркали минометы. Ну понеслась. Мины, шурша мягко и ласково, разрезали воздух. Первая ахнула в поле, взметнув комья земли и облако серого дыма. Судя по выхлопу – 82-миллиметра. Минометчики от Бога, как из тебя артиллерист. Следующие мины легли точно в лес. Над неровной кромкой вершин поднялись белесо-серые облачка. Полицаи резко прекратили обстрел. Зотов кровожадно осклабился. Нет ничего хуже, чем оказаться под минометным огнем на необорудованных позициях. Жаль, боеприпасов маловато. Опушка цвела всполохами разрывов, жуткий свист разлетающихся осколков слышался даже в окопах. Стенки траншей едва заметно вибрировали, осыпаясь струйками песка и сохлыми комочками глины. Партизаны расслабленно пересмеивались.
– Жрите, твари.
– Дали прикурить.
– Сыпь ишшо!
– Так, глядишь, нам и повоевать не придется.
Жаворонок порхал в небесах, разве поднявшись чуточку выше, абсолютно безразличный к происходящему на земле. Минометный чих прекратился, эхо еще металось по полю. Какой урон нанесен противнику – и вообще нанесен ли, – хрен разберешь. Запоздало тявкнул 50-миллиметровый – и сконфуженно умолк, словно мелкая брехливая шавка, подоспевшая на разгульную собачью свадьбу в последний момент. Каминцы, получив по сусалам, больше себя не проявляли, видимо, отступив. По траншеям понеслись победные вопли. Зотов общей радости не разделял. Интуиция выла пожарной сиреной. В таких делах он, к сожалению, ошибался редко…