Ночь прошла беспокойная, напряженная, злая. На юге мертвыми блеклыми пятнами взлетали осветительные ракеты и падали с черного неба одуванчиковым пушком. Перед рассветом лес вспорола заполошная, частая перестрелка. Кто в кого палил – непонятно. Локотским часовым что-то привиделось, или Карпин шалил. Длинные трассеры плыли из темноты и бессильно тыкались в землю. Давясь и клацая, лил пулемет. Стрельба закончилась так же внезапно, как началась. С болота волком крался сизый туман, таился в распадках, холодным, влажным языком облизывал стены домов.
Прояснилось таинственное исчезновение Аньки Ерохиной. Эта ушлая особа, оказывается, смылась из Тарасовки еще в первую, загульную, ночь. Даже не попрощалась. Около полуночи миновала посты и ушла в неизвестную сторону. М-да, странные они, эти партизанские разведчицы…
А утром прилетел самолет. Знакомый гул моторов сработал в сто раз лучше будильника. Зотов едва успел добежать до окопов. Он был готов увидеть вездесущую «Раму» и крайне удивился появлению в небе над Тарасовкой «Юнкерса 87», в просторечии – «Лаптежника», немецкого пикирующего бомбардировщика. Настоящая кость в заднице для солдат. Сколько крови выпили «Лаптежники» у Красной Армии за сорок первый год! Пользуясь подавляющим превосходством в воздухе, они коршунами кружили над колоннами беженцев и отступающих войск, сеяли панику и смерть. Истошным воем сирен рвали небеса, роняли бомбы. Наверное, нет на войне ничего страшнее, чем видеть, как от горизонта двойным ромбом плывут звенья немецких бомбардировщиков. Ты беззащитная тля, ветхозаветный грешник перед гневом всесильного божества. Ты молишься, бьешься в истерике, а машины с черными крестами и неубирающимися шасси высоко в небе сваливаются в пике. Спустя секунду земля лопается переспелым арбузом и тонет в море огня.
– Сейчас музыку заведет, – буркнул кто-то из партизан.
– Может, разведчик? – предположил Решетов.
– А этот откуда? – вскинулся Зотов, увидев за линией траншей нескладную дергающуюся фигуру.
По полю, вскинув руки, бежал полудурошный Митька, пританцовывая и вопя:
– Иаплан, иаплан, асади мине в каман! А в камане пуста, выаса ауста!
– Идиот, – выругался Зотов и прокричал: – Вернись, дурило, сахару дам!
Митька не слышал, заливаясь счастливейшим смехом.
– Я сбегаю. – Решетов полез из траншеи, осыпая сапогами глинистые скаты.
– Куда? Стой. – Зотов стащил его обратно за шкирку.
– Юнкерса испугался?
– Вы с придурком не испугались.
– Да не будет он бомбить, как… – Решетов обескуражено замолчал. «Лаптежник», глухо ворча, качнул крыльями и сплюнул четыре черные капли.
– Ложись! – успел заорать Зотов тонким, срывающимся голосом, бросаясь мордой на дно траншеи.
Бомбы с душераздирающим воем упали перед окопами, грохнуло, земля дрогнула, на спину посыпались комья, кровожадно засвистели осколки в поисках живой, трепещущей плоти.
Зотов вскочил, оглушенный, потерявший ориентацию. Метрах в тридцати впереди оседали разрывы, дым крутился в спирали, жался к траве, едко воняло жженой серой и мылом. Митьки не видно, поди, разорвало на тысячу мелких ошметков. Ну поделом…
– Огонь! – Крик Решетова пришел откуда-то издали.
Наперебой защелкали винтовки, затараторил пулемет. Сработала куцая партизанская ПВО. Стреляли больше для собственного успокоения, чем в надежде сбить самолет.
Юнкерс заложил вираж над деревней, набрал высоту и уронил смертоносный груз. На этот раз бомба была только одна. Твою мать! Зотов распластался в траншее, жалея лишь об одном. Лопаты нет. А то за те несколько секунд, пока падает чугунная болванка, можно зарыться поглубже. Если первыми сбросил четыре жалкие пукалки, то последняя будет двухсотпятидесяти- или пятисоткилограммовая дура. Зотов зажал уши ладонями и открыл рот до боли в щеках.
Ахнуло, Зотова едва не вышвырнуло из окопа к чертям. Земля застонала и пошла ходуном. Над головой пронеслась горячая тугая волна, выжигая звуки и кислород. Уф. Зотов поднялся.
– Эко жахнуло! – заорал Шестаков.
– Не ори!
– Чего?
– Не ори, говорю! Перепонки тебе, видать, порвало!
– Попонку?
– Да, попонку! – Зотов повернулся к деревне. Два крайних дома разметало, словно хижины сказочных поросят. Уцелевшая часть сруба опрокинулась, из обломков накренившейся крыши сыпались темные опилки, бревна и доски расшвыряло по сторонам. Вокруг воронки, будто могильная насыпь, вздыбилась перепаханная земля.
– А этот, гляньте, живой! – послышался удивленный голос Решетова. В поле, там, где упали первые бомбы, на карачках полз человек, нечленораздельно мыча и выпрыгивая раненым в гузку кузнечиком. Митька? Ну точно, измызганный, подкоптившийся, но определенно живой.
– Дуракам везет, – восхитился Решетов, провожая взглядом улетающий самолет. – Черт, не думал, что серьезно возьмутся.
– Ну естественно, ты думал, он пряники бросит! – съехидничал Зотов. – Меня другой вопрос волнует: почему он один?
– Мне и одного выше крыши. – Решетов указал на лес. – Ого, шустро чешут.
Из леса, через поле, россыпью бежали несколько человек. Первым в окоп съехал на заднице Карпин, за ним остальные. Запыхавшиеся, грязные, вымокшие, облепленные тиной и воняющие болотом.
– Доброго утречка, – прохрипел лейтенант, выровняв дыхание. – Развлекаетесь тут?
– А вы чего прибежали? – спросил Зотов, готовясь к самому худшему. Просто так разведка из леса не выйдет.
– Соскушнились. Помните, вчера героически полицаев в поле побили? Так вот, сегодня такого не будет, на дороге немцы и венгры, не меньше двух батальонов, при бронемашинах, танках и артиллерии.
– Допрыгались, м-мать. – Зотов привалился к стенке траншеи. Игры кончились, не успев толком начаться. Теперь понятно, откуда самолет с подарками.
– Точно немцы? – недоверчиво протянул Решетов. – Хотя о чем это я? Точней не бывает. Техники много?
– Два Pz-3 видели.
– Бронебойных к орудию сколько? – Решетов перевел взгляд на Зотова.
– Ты серьезно? Не дури, капитан.
– И четыре гаубицы, – словно ни к кому не обращаясь, вставил Карпин.
– И Юнкерс непременно вернется, и вряд ли один, – задумчиво протянул Зотов и приказал Кольке: – Лети за Поповым, мухой.
Воробей убежал исполнять.
– Отступать я не буду, – ослом уперся Решетов.
– Оставайся, – пожал плечами Зотов.
– А ты?
– Я? Самоубийство не мой конек. Через пару часов нас накроют, только пух полетит, и ты понимаешь это не хуже меня.
– Надо уходить, – вынужденно признал Решетов.
– Надо бежать, как никогда в жизни не бегали. Разбить отряд на мелкие группы и, как тараканы, в разные стороны. Твои любимые минометы придется оставить.
– Ну конечно!
– На горбу потащишь?
– На телеги погрузим и в Кокоревку.
– Среди бела дня, под авиацию? Много чего довезут?
– Черт!
– А я предупреждал, надо было не жадиться и отдать минометы Аверкину.
– Умный, да?
– Не жалуюсь. И чем дольше мы тут сидим и маемся дурью, тем меньше шансов выбраться из мышеловки.
– Которая скоро захлопнется. – Карпин чиркнул пальцем по горлу.
– Твою же мать! – Решетов высунулся из окопа. – Григорий! Григорий!
На зов, по ходу сообщения, внаклонку прибежал Саватеев.
– Чего?
– Отступаем, здесь ловить больше нечего. Разведка видела немцев.
– Ясненько.
– Ты возьмешь десяток людей Попова и останешься прикрывать. Обозначишь активность, постреляешь немного и свалишь. Пусть думают – партизаны в деревне.
– Сделаем. – Саватеев не изменился в лице.
– Отойдем на минутку. – Решетов увел его по траншее и что-то сосредоточенно зашептал на ухо. Саватеев кивал, внимательно слушая. Тайны мадридского двора.
В окоп мешком спрыгнул запыхавшийся, краснорожий Попов.
– Звали?
– Готовь своих к отступлению, – огорошил Зотов.
– Как?
– Ногами. Скрытно снимайтесь с позиций и мелкими группами уходите на Кокоревку. Забирайте боеприпасы и оружие, сколько сможете унести. Броневики, орудия и минометы вывести из строя. Приказ ясен?
– Так точно, – подобрался Попов. – А вы как?
– А нам на Кокоревку путь заказан. – Зотов покосился на Решетова. – Некоторым яйца там оторвут. Рванем на север, через лес, обратно в отряд. Желаю удачи.
– Фролову физкульт-привет! – крикнул Решетов, закончив инструктировать Саватеева.
– Передам. – Попов унесся по траншее, поднимая своих.
– Вместе уходим? – спросил Решетов.
– А то как же? Максимум человек десять, и налегке. Я беру всех своих: разведчиков, пацана и Шестакова, итого пятеро, включая меня.
– Добро, – сразу согласился Решетов. – Со мной Есигеев и пара бойцов. Болотом пойдем?
– Ну.
– Тогда через десять минут на околице, у меня еще одно дело есть. – Решетов скрылся с крайне загадочным видом.
– Тикать будем? – поинтересовался Шестаков. От контузии у него не осталось следа.
– Есть возражения?
– Не, я только за, почудили – и хватит.
– Эй, разведка, готовы? – повернулся Зотов к Карпину. – Ночь не спали, небось.
– Пустяки, – беспечно отмахнулся лейтенант. – Мы ребята двужильные. А, Егорыч?
– Трех, – кривовато улыбнулся старшина, протирая затвор пулемета промасленной тряпкой. Егорыч, как и все вернувшиеся из леса, был до чертиков грязен, но его «Дягтерев» блестел прямо девственной чистотой. Словно только с завода.
Решетов, естественно, опоздал. Зотов привел своих на окраину и вместо десяти минут промучился в два раза дольше. Бывшие полицаи по пять-десять человек уходили на восток, держась в стороне от дороги на Кокоревку и исчезая в лесу. Вряд ли эта шалость осталась не замечена немцами. Тем лучше, возможно, деревню больше не будут бомбить. Из проулка выскочили Решетов, Есигеев и еще два бойца. За их спинами, в глубине Тарасовки, нехотя потянулись к небу клубы белого дыма.
– Уходим! – махнул рукой Решетов, проносясь мимо. – Некогда объяснять!
Зотов потрусил рядом и подозрительно спросил: